Ричард Форд - Рассказы Страница 9

В тот день на третьем уроке посыльный принес мне записку, в ней сообщалось, что в полдень мне дадут освобождение от занятий и я должен встретиться с матерью в мотеле на 10-й авеню по Южной стороне - это неподалеку от моей школы, - и мы сможем вместе пообедать.

Погода в Грейт-Фолсе в тот день выдалась пасмурная. Листья с деревьев облетели, горы на восток от города закрыли низко нависшие облака. Накануне вечер был холодный и ясный, но сегодня явно надо было ждать дождя. Зима наступала всерьез. Еще несколько дней - и все покроет снег.

Мотель, где остановилась мама, назывался "Тропикана", он помещался рядом с городским полем для гольфа. На вывеске у входа красовался неоновый попугай. За белым домиком конторы подковой расположились коттеджи. Перед ними были припаркованы всего две машины, перед коттеджем мамы машины не было. И я подумал, там ли Вуди или на своей авиабазе. Подумал, столкнется ли с ним отец и что они скажут друг другу.

Я дошел до коттеджа номер 9. При том что на ручке двери висела табличка "Просьба не беспокоить", дверь была открыта. Я заглянул в затянутую сеткой дверь и увидел маму - она сидела на постели, одна. Хотя телевизор работал, она смотрела на меня. На ней было платье цвета морской волны, то же, что и вчера. Она улыбнулась мне, и мне понравилось, как она выглядит сквозь сетку, в полутени. Черты ее лица вроде бы стали менее резкими. По-видимому, ей было тут уютно, и я понял, что мы - пусть что было, то было, - поладим и что я на нее не держу зла и никогда не держал.

Она подалась вперед и выключила телевизор.

- Входи, Джеки, - говорит; я открыл дверь и вошел.

- Верх роскоши, а? - Мама обвела взглядом комнату. Ее раскрытый чемодан стоял у двери в ванную, за окном ванной было видно поле для гольфа - там под молочно-белым небом трое мужчин гоняли клюшками мяч. - Порой одиночество тяготит, - говорит она; нагнулась и надела туфли на высоких каблуках. - Я сегодня дурно спала, а ты?

- Я тоже, - говорю, хотя спал я очень даже хорошо.

Мне хотелось спросить ее, где Вуди, но вдруг меня осенило: он смылся и не вернется, она меньше всего думает о нем, и ей решительно безразлично, где он обретается сейчас и будет обретаться вообще.

- Как насчет комплимента, мне бы он сейчас пригодился, - говорит она. - Не отпустишь какой-нибудь из своих запасов?

- Конечно, - говорю. - Рад тебя видеть.

- Вот это мило, - говорит и кивнула. Она уже обула туфли. - Как насчет того, чтобы пообедать? Кафетерий через улицу - можно пойти туда. Там и горячее подают.

- Нет, - говорю. - Я еще не проголодался.

- Вот и хорошо, - говорит и снова улыбнулась мне.

Я уже говорил, что мне понравилось, как она выглядит. В ее красоте появилось что-то новое - такой я ее еще не видел: она словно бы освободилась от стеснявших ее прежде пут и теперь могла вести себя иначе. Даже со мной.

- Знаешь, - говорит, - порой я думаю о том, как когда-то поступила. Когда угодно. Много лет назад в Айдахо или на прошлой неделе. И у меня такое чувство, будто я об этом читаю в книге. Будто это рассказ. Ну не странно ли?

- Странно, - говорю.

Мне и впрямь это показалось странным, потому что в те времена я твердо знал разницу между тем, что было и чего не было, и считал, что так будет всегда.

- Случается, - говорит она; руки сложила на коленях и посмотрела в боковое оконце: оно выходило на стоянку машин и изогнутый подковой ряд коттеджей. Случается, я напрочь забываю, какова жизнь на самом деле. Ну начисто. - Она улыбнулась. - Не так уж это и плохо в конечном счете. Может, это у меня болезнь. Тебе не кажется, что это у меня болезнь и она пройдет?

- Нет. Не знаю, - говорю. - Может быть. Надо думать. - Я посмотрел в окно ванной и увидел, как по дерновой лужайке идут трое мужчин с клюшками в руках.

- Мне сейчас трудно объяснить, что со мной происходит, - говорит мама. Прости. - Откашлялась, потом замолчала и молчала чуть ли не минуту, а я все стоял. - Тем не менее о чем бы тебе ни захотелось спросить, я отвечу. Спрашивай о чем угодно, и я - хочу не хочу - отвечу тебе по правде. Договорились? Ей-ей, отвечу. Можешь и не доверять мне. Не так уж это для нас и важно. Ведь мы оба теперь взрослые.

И тут я и говорю:

- Ты раньше была замужем?

Мама так чудно на меня посмотрела. Глаза у нее сощурились, и она вдруг сделалась такой, как прежде - черты лица стали резкими, губы растянула недобрая улыбка.

- Нет, - говорит. - Кто тебе это сказал? Это не так. Не было этого. Это тебе Джек сказал? Это отец сказал? Как некрасиво. Пусть я и плохая, но не настолько.

- Он этого не говорил, - говорю.

- Говорил, конечно говорил, - говорит мама. - Не понимает, что когда все и так плохо, лучше не будить лихо.

- Мне хотелось знать, так ли это, - говорю. - Просто пришла в голову такая мысль. Никакого значения это не имеет.

- Да, не имеет, - говорит мать. - Я могла бы выйти замуж раз восемь. Просто мне неприятно, что он тебе так сказал. Ему иногда недостает широты души.

- Не говорил он этого, - говорю. Сказал раз, сказал другой - и хватит, а уж поверит она, не поверит, меня это мало заботило. Доверять или не доверять друг другу - не так уж было для нас тогда и важно. Во всяком случае, теперь я понял: если узнать о чем угодно все доподлинно, по правде, - жизнь не в жизнь.

- Значит, ты только об этом хотел спросить? - говорит мама. Она, похоже, была вне себя, но не я был тому причиной, нет, не я. А вообще всё. И я разделял ее чувства. - Твоя жизнь, Джеки, касается тебя и только тебя, говорит мама. - Иногда она настолько никого, кроме тебя самого, не касается, что просто жуть. Хочется бежать куда глаза глядят.

- Видимо, так .

- Семейная жизнь мне не очень-то по душе - вот в чем дело. - Она посмотрела на меня, но я ничего не сказал. Не понял, что она имела в виду, но притом знал: что я ни скажи, ее жизнь пойдет своим путем, мои слова ничего не изменят. И я промолчал.

А немного позже мы пересекли 10-ю авеню и пообедали в кафетерии. Когда она платила за обед, я заметил у нее в сумочке отцовский кошелек и увидел, что там есть деньги. И я понял: отец сегодня уже с ней встретился и что ему, что ей безразлично - знаю я об этом или нет. Мы все трое были каждый за себя.

Когда мы вышли на улицу, уже похолодало, дул ветер. Шлейфы выхлопов, тянущиеся за машинами, светились, и, хотя было всего два часа пополудни, кое-кто из водителей включил фары. Мама вызвала такси, мы стояли ждали машину. Куда она едет, я не знал, но я не ехал с ней.

- Отец не разрешил мне вернуться, - говорит; она уже стояла на обочине. Для нее это была данность - она не надеялась, что я уговорю отца, или заступлюсь за нее, или встану на ее сторону. Вот тогда-то я и пожалел, что вчера вечером дал ей уйти, - никак нельзя было этого допустить. Стоит остаться, и, глядишь, все наладится; уйдешь в темень и не вернешься - ставишь жизнь на кон, и потом с ней не совладать.

Мамино такси пришло. Она поцеловала меня, обняла крепко-крепко и села в такси - платье цвета морской волны, высокие каблуки, короткое пальто. Я стоял, вдыхал запах ее духов на моих щеках, смотрел на маму.

- Многое из того, что прежде пугало, мне теперь не страшно, - говорит она; подняла на меня глаза и улыбнулась . - А меня ведь мутило от страха, вот как. - Закрыла дверцу, помахала мне и уехала.

Я пошел назад в школу. Хотел поспеть туда к трем, тогда можно было бы вернуться домой на автобусе. Я проделал долгий путь вдоль Миссури по 10-й авеню до Второй улицы, а там повернул к центру. Миновал гостиницу "Большая Северная", куда отец сбывал уток, гусей и всевозможную рыбу. Пассажирских поездов на сортировочной не было, грузовой пандус казался маленьким. Вдоль него выстроились мусорные баки, дверь была закрыта, на ней висел замок.

По дороге в школу я думал, что моя жизнь круто повернула и мне, пожалуй, не понять толком, как и куда, по всей вероятности, еще очень долго. А может, и вообще никогда. Такие вещи приключаются помимо воли, это я знал, вот и со мной сейчас такое приключилось. И, шагая в тот день холодной улицей по Грейт-Фолсу, я задавал себе такие вопросы: почему отец не разрешил маме вернуться? Почему Вуди стоял со мной на холоду у нашего дома - ведь отец мог его убить? Почему Вуди сказал, что мама была прежде замужем, если это неправда? Да и сама мама, почему она так поступила? Через пять лет отец отправился в Или (штат Невада) срывать забастовку на нефтепромыслах и был там по случайности убит. Маму я с тех пор время от времени встречал - там-сям, с одним мужчиной, с другим - и могу сказать, что мы хотя бы знаем, что и как у каждого из нас. А вот ответа на эти вопросы я так и не знаю, и я никого и никогда не просил ответить на них. Притом я не исключаю, что он - ответ - куда как несложен: это всего-навсего неразвитость, в нас во всех сидит какое-то безразличие, бессилие, из-за них мы неверно видим жизнь, по сути чистую и простую, из-за них наше существование - что-то вроде межи, отделяющей одно небытие от другого, из-за них мы всего-навсего твари, повстречавшиеся на одной тропе, подозрительные, злопамятные, которым не ведомы ни снисхождение, ни сильные чувства.