Генрих Манн - Бедные (Империя - 2) Страница 9

Но дома он снова воспрянул духом. Он теперь понял и принял решение. Поужинав хлебом и сыром, Бальрих тотчас сел за свой сосновый стол, на котором до сих пор едва ли лежала книга. Теперь на нем лежал учебник. Его надо было одолеть, а потом еще один, и еще, и еще, и все же ты в свои двадцать лет будешь знать только то, что уже известно мальчикам. Ты не знаешь, долго ли, и не знаешь как, но ты должен учиться! Вся ночь принадлежит тебе. Все ночи принадлежат тебе. Учись!

Он лег, когда уже светало. Три часа спустя Бальрих облил себе голову водой из кувшина и в ногу с товарищами пошел на работу.

Так потекла новая жизнь Бальриха, и первой заметила это Тильда. Он успокоил ее, пожертвовав еще час, который урывал у сна; но так не могло долго продолжаться, и он просто-напросто заявил ей, что они будут видеться только по воскресеньям. Он-де работает над усовершенствованием одной машины, что даст ему деньги и положение, все его будущее зависит от этого. Видя, как он оживлен и захвачен работой, она совсем оробела.

- Ты думаешь, я не хочу вырваться отсюда? Но я добьюсь своего и стану богатым.

Тут она заплакала и сказала:

- Тогда ты меня бросишь.

Он стал возражать, но она не верила ему. Однако пообещала хранить его тайну. Затем встала, почти не помня себя, и вышла, согнувшись, закутанная в свой коричневый платок. А Бальриху предстояла ночь без сна.

Две недели спустя в воскресенье - он только что выучил последнюю страницу учебника - раздался стук в его дверь, и, низко кланяясь, вошел мальчик в мягком синем костюмчике, в лакированных башмаках; его лицо было безмятежно, как бывают безмятежны лица только у детей богачей. Малыш положил свою фуражку на кровать и скромно попросил позволения присесть на свободный стул.

- Мне придется задержаться у вас, - сказал он. - Папа велел мне спросить вас по всему учебнику.

И мальчуган открыл книгу.

- По правде говоря, я все это уже давно перезабыл, - признался он. Чего это вам вздумалось учиться? - спросил он доверчиво. - Удовольствия мало.

- А я и не ищу его, - ответил Бальрих.

- Я знаю, вам хочется иметь много денег. Вы хотите забрать наши деньги. Не удивляйтесь, - наивно добавил подросток, - мы с папой друзья, и он многое мне рассказывает.

Не зная, что и подумать, ошеломленный рабочий пристально разглядывал улыбавшегося барчонка и должен был признать, что глаза у него ясные и смышленые. Только рот был по-детски открыт и чрезвычайно смешными казались круто изогнутые брови и два крупных белокурых локона, свисавших на лоб.

"Узкий череп и плечи такие слабые, что достаточно щелчка, - подумал Бальрих, - и этот дерзкий маленький негодник свалится со стула..." Но вопреки всему Бальрих, запинаясь, начал отвечать по учебнику. Вдруг мальчик прервал его:

- Минутку! Меня зовут Ганс Бук. Четырнадцать лет одиннадцать месяцев. Не покурить ли нам?

Ошибки Бальриха он исправлял повелительно, но небрежно. После нескольких страниц ему стало скучно.

- Хватит, лучше и я никогда не знал.

- Но я должен знать лучше. Мне это нужнее, - сказал Бальрих.

- Дело ваше, - бросил Ганс Бук. - Для Клинкорума, во всяком случае, и это достаточно хорошо.

Оказалось, что Бальриха ждет учитель Клинкорум. "Мы и так опоздали", заторопился Ганс Бук и вытолкнул Бальриха за дверь. Бок о бок пошли они через луг. Дойдя до середины, где как раз собралась, горланя, целая ватага ребят, Бальрих растянулся: Ганс дал ему подножку. Он корчился от смеха, окруженный оравой мальчишек, хохотавших вместе с ним. И когда Бальрих поднялся, весь побагровев от ярости, Ганс уже улепетывал от него. Он летел как на крыльях, и Бальрих ни за что не догнал бы его, если бы несколько молодых рабочих не преградили мальчику дорогу. Ганс требовал, чтобы его отпустили, но безуспешно.

И вот они сцепились. Бальриху достаточно было бы тряхнуть Ганса, и мальчик, отчаянно упершийся в землю, тут же свалился бы. Но Бальрих, чувствуя, как слаб его противник, сделал вид, что теряет равновесие, и внезапно отступил.

Они пошли дальше, Ганс Бук - надув губы и потупив взгляд. Однако через минуту Бальрих ощутил робкое прикосновение его руки.

Клинкорум, услышав звонок, принял их, стоя у письменного стола; зеленый халат прикрывал пышными складками его толстое пузо. Галстук сверкал белизной. Он откинул голову, жесткие жидкие пряди его серой бороды торчали во все стороны. Учитель величественно осклабился, обнажив длинные редкие зубы. Продолжая смеяться, завел речь о смысле жизни, о собственности и просвещении. Последнее, конечно, превыше всего, заявил он, бросив злобный взгляд на подростка с виллы "Вершина". Обратившись к рабочему, он добавил: кто жил доныне в блаженном неведении, тому откроется серьезность познания, ибо оно детище истинной мудрости. Разумеется, при условии, если Бальрих чувствует себя призванным к занятию науками.

Бальрих, сначала оробевший от высокопарной речи учителя, вскоре убедился, что это всего лишь красивые слова, и пожалел о потерянном времени. Но тут вдруг дерзко зазвенел голосок Ганса Бука.

- К делу! - воскликнул он.

Клинкорум, сбитый с толку, едва не поперхнулся.

Он дал ученикам один и тот же перевод, дабы установить расстояние между умственным уровнем одного и другого, и в результате нашел, что один берет живостью ума, а другой - непосредственностью восприятия.

При этом его неприятно поразили руки Бальриха. Клинкорум не сказал ни слова, но его многозначительные взгляды и красноречивые паузы заставили Бальриха убрать руки со стола. Пятнадцатилетний Ганс, заметив это, сказал:

- Но ведь он по-настоящему работает, - на что Клинкорум менторским тоном ответствовал, что и ему, Гансу, придется потрудиться.

Между тем раздался звонок, и в комнату вошли два господина, видимо уже подготовленные к встрече с рабочим, который стал учащимся; они принялись молча разглядывать его.

Ганс Бук бойко сказал:

- Позвольте вас познакомить, господа, - и представил Бальриху доктора Гейтейфеля и консисторского советника Циллиха.

Гости выказали живейшее участие к занятиям Бальриха, - чисто научный интерес, как заявил Гейтейфель. Причем Клинкорум даже подстрекнул их любопытство, показав ошибки в переводе Бальриха, вызванные, по его мнению, незнанием элементарнейших основ человеческой культуры, что является признаком безнадежно отсталого класса.

Оба гостя покачали головой и спросили, нет ли какой-нибудь надежды на успех хотя бы в данном отдельном случае.

Тем временем молодой Бук бесцеремонно болтал и в тетради Бальриха довольно удачно нарисовал акулу.

- Похоже? - спросил он, и Бальрих узнал в акуле учителя Клинкорума. Но тем внимательнее стал он вслушиваться в беседу ученых мужей, что, впрочем, стоило ему больших усилий. Фразы казались слишком запутанными, а некоторые слова лишенными смысла. "Интересный опыт, - уже несколько раз повторил Клинкорум. - Перед вами примитивный мозг, непосредственно соприкоснувшийся с гуманитарными знаниями..."

- А все-таки дело у него идет, - заметил доктор Гейтейфель, сравнивая обе тетради. - Можно подумать, что это доступно всем.

Его слова не понравились учителю. Он поспешно задал Бальриху несколько вопросов, которых тот даже не понял, - и все рассмеялись, Ганс тоже. Бальриху стало нестерпимо обидно, и он пребольно ущипнул мальчика.

Ободренный успехом, Клинкорум заявил друзьям, что как ни сильна бывает иногда у таких людей любовь к знаниям, увы, это чаще всего безнадежная потеря времени. Этот простой рабочий нашел учебник молодого Бука, который тот где-то потерял, и возвратил его только тогда, когда вызубрил от корки до корки.

- Такому почти трогательному усердию я не мог не отдать должное - и решился на этот эксперимент, - сказал Клинкорум, рассмеявшись и показав все свои длинные зубы.

Оба гостя вторили ему.

Бальриху уже было все равно, смеется Ганс вместе с ними или нет. Он угрюмо смотрел перед собой и говорил себе: этому надо положить конец... Он один будет искать свою дорогу...

Тут Ганс, переглянувшись с господами, неожиданно выпалил:

- Ну и рассердится же дядя Геслинг!

От Бальриха не ускользнули усмешки гостей, которые они с трудом старались подавить. Тогда взял слово консисторский советник Циллих. Никакой работодатель не может, по его мнению, оставаться равнодушным, если его рабочие, стремясь к образованию, перейдут известную границу. Ведь это резко меняет взаимоотношения работодателя и рабочего, точки зрения, права и, в сущности, уже есть переворот.

Он сказал все это очень серьезным и предостерегающим тоном. Но если его голос ни единой нотой не выдал затаенного злорадства, то собеседники не смогли его скрыть. Бальрих с удивлением понял, что у главного директора здесь нет друзей. Он насторожился. А доктор Гейтейфель назидательно заявил:

- Властолюбию одного должен быть найден противовес, и этот противовес...

- Просвещение умов, - подсказал Клинкорум, Но Гейтейфель перебил его: