Томас Манн - Непорядок и раннее горе Страница 9

Ничего она об этом знать не хочет и также не хочет положить голову на подушку и уснуть.

Но вдруг оба они - Абель и Лорхен - начинают прислушиваться: что ж это совершается там? Шаги... двое шагают по коридору... и вот чудо свершилось, оно уже на пороге детской...

Ну разумеется, тут расстарался Ксавер!

Ксавер Клейнсгютль не только торчал у двери, глумясь над изгнанными из детской дамами. Он пораскинул мозгами и решил кое-что предпринять. Спустился в гостиную, потянул за рукав господина Гергезеля, шлепая толстыми губами, что-то рассказал ему и о чем-то попросил. И вот они оба здесь. Сделав свое дело, Ксавер опять стоит у двери, но Макс Гергезель, в смокинге, с чуть приметными бачками на щеках, улыбающийся, черноглазый, идет через комнату прямо к кроватке Лорхен - идет в горделивом сознании своей роли принца, дарящего счастье, рыцаря Лоэнгрина, с уст которого вот-вот сорвутся слова: "Я здесь, а значит, нет ни бед, ни горя".

Корнелиус потрясен почти так же, как и сама Лорхен.

- Смотри-ка, - говорит он едва слышно, - кто к нам пришел! Как это любезно со стороны господина Гергезеля!

- Уверяю вас, господин профессор, никакой любезности здесь нет, отвечает Макс. - Вполне понятно, что мне захотелось еще разок взглянуть на даму, с которой я танцевал, и пожелать ей спокойной ночи.

И он подходит к онемевшей Лорхен в зарешеченной кроватке. Она блаженно улыбается сквозь слезы. Высокий, звенящий звук, сладостный вздох счастья слетает с ее губ, затем она молча поднимает на рыцаря Лоэнгрина свои золотистые глаза, чуть распухшие и покрасневшие, но насколько же они красивей глаз дебелой Пляйхингер. Лорхен не простирает рук, не пытается обвить ими шею Макса. Ни счастья, ни горя своего она не понимает, - но она этого не делает. Прелестные маленькие руки попрежнему тихо лежат на одеяле, а Маке опирается локтями на решетку кроватки, как на перила балкона.

- "Кто в жизни целыми ночами на ложе, плача, не сидел!" - И он исподтишка взглядывает на профессора, ожидая одобрения своей эрудиции. Ха-ха-ха, "утешься, милое дитя"! Ты так мила. Я уже вижу тебя взрослой! Смотри только, не подурней! Оставайся такой, как есть! Ха-хаха! В ее-то годы! Ну, а теперь баиньки! Не будешь больше плакать, раз я пришел к тебе, маленькая Лорелея, да?

Лорхен просветлела и глядит на него. Худое, как у воробышка, плечо оголилось, профессор старается натянуть на него рукавчик, обшитый кружевом. На ум ему невольно приходит сентиментальная история о ребенке, который, умирая, все просил, чтобы к нему привели клоуна из цирка, однажды только виденного, но не забытого. В костюме, расшитом серебряными мотыльками, клоун явился к ребенку в его смертный час - и дитя почило в мире. Макс Гергезель не расшит мотыльками. Лорхен, слава богу, не при смерти, на нее только "накатило", в остальном же, право, эта история - в том же духе. И чувство профессора к Юному Гергезелю, который стоит, небрежно прислонясь к кроватке, и без удержу болтает - впрочем, больше для отца, чем для ребенка, - Лорхен об этом, конечно, и не подозревает, являет собой диковинное сплетение признательности, замешательства, ненависти и восхищения.

- Доброй ночи, маленькая Лорелея! - говорит Гергезель, протягивая ей поверх сетки руку.

Крошечная, красивая, белая ручка исчезает в большой, сильной, красноватой руке.

- Спи спокойно, и пусть тебе приснятся сладостные сны! Только, боже упаси, не я! Ха-ха-ха, в ее-то годы!

На этом завершается посещение сказочного клоуна, Корнелиус провожает его до дверей.

- Не стоит благодарности! Помилуйте, за что же меня благодарить! великодушно и учтиво обороняется Макс. Он уходит, и Ксавер за ним - внизу уже пора подавать итальянский салат.

Но доктор Корнелиус возвращается к Лорхен; теперь она улеглась, склонила свою головку на плоскую маленькую подушку.

- Вот видишь, как хорошо все вышло, - говорит он, с нежностью оправляя на нбй одеяльце, она кивает ему и всхлипывает напоследок. Еще добрых четверть часа сидит он у сетки и смотрит, как она погружается в дремоту, следуя примеру Байсера, который давным-давно спит сном праведника. Шелковистые каштановые волосы Лорхен, как обычно во сне, свиваются в красивые, кольца, за сомкнутыми ресницами прячутся глаза, выплакавшие столько горя, ангельский рот с изогнутой, припухлой верхней губкой приоткрыт в сладостном умиротворении, и запоздалое всхлипывание только изредка прерывает тихое и мерное дыхание.

И как спокойно лежат ее ручки - бело-розовые ручки-лепестки, одна на голубом стеганом одеяле, другая под щекой на подушке. Сердце доктора Корнелиуса полнится нежностью.

Какое счастье, думает он, что с каждым вздохом Лорхен Лета струит дремотное забвенье в ее маленькое сердце, что в детстве такая ночь ложится непроходимой пропастью между сегодня и завтра. Наутро молодой Гергезель, конечно же, станет лишь бледной тенью, бессильной причинить ей какое бы то ни было горе, и веселость - еще.не подвластная воспоминаниям - обяжет Лорхен вернуться к увлекательной игре в подушку, к прогулке "пятерых господ", вместе с "Абелем" и Байсером.

Так возблагодарим же небо!

1926