Мария Романушко - Если полететь высоко-высоко… Страница 9

– Я тебя видела прошлой весной на субботних беседах у отца Димитрия Дудко, в Преображенском храме. И запомнила. Ты была в длинном чёрном пальто, похожа на монашенку… Вот не думала, что мы породнимся!

Я ничего ей не рассказываю – про наши трудности с Б. Зачем? Это будет похоже на жалобу. А зачем? Он же её брат, она его любит. Она окажется между двух огней. А зачем мне ставить её в такое неловкое положение?

Ася, когда приходит, варит мне супчики. Она умеет сварить супчик за две минуты. Очень милая, заботливая. Совершенно не похожа на своего брата.

Приезжала Марьяна Тонкова, моя крестница.

Я ей тоже ничего не рассказываю о своей семейной жизни. Зачем? Чем может помочь мне подруга? Перевоспитать моего мужа? Сделать ему внушение? Какое внушение, о чём?! О том, что он в принципе не тот человек, о котором я мечтала?…

Стоп! Я ведь ни о ком не мечтала. Я решительно ни о ком не мечтала! Я сказала себе: «Какой идиот позовёт, за того и пойду!» Так что моё желание было выполнено…

Марьяна считает меня очень счастливой. (А я, оказывается, очень скрытный человек. Из меня калёными щипцами никто бы не вытянул, как оно есть на самом деле…)

Так что говорили мы только о приятном. Об именах для мальчика.

– Нет, ты всё же и для девочки должна припасти имя. Вдруг девочка?…

– Ну, тогда Антонина, если не Антон! – смеюсь я. – Но всё-таки это Антон!

– Какая ты счастливая!… Мне бы тоже очень хотелось возить колясочку… Когда я вижу на улице женщину с коляской, прямо плакать хочется. Я тоже уже имена придумала для своих детей: Верочка и Феденька. Но… мой муж не хочет детей. Хотя он такой хороший, заботливый… Он жизнь за меня готов отдать. А детей – не хочет! Я, Машка, тебе по-хорошему завидую…

Вот так вот. Всё в жизни – относительно.

Что-то мне опять похудшало. Такие острые боли, что и встать не могу…

Приезжал отец Сергий Хохлов. Отслужил молебен за меня и за мою детку. Долго-долго и очень горячо молился… Какие-то особые молитвы читал надо мной. Исповедовал меня и причастил.

Когда он уехал, я спокойно встала. Никаких болей. Чудеса! Великая сила – молитва…

Целый день думала об отце Сергии, вспоминала, как он прошлой зимой готовил меня в монастырь, как ездила в его храм в Ухтомской… Когда он уходил, я подарила ему стихи, написанные прошлой зимой.

* * *

отцу Сергию Хохлову

…И вижу я сквозь снеги:Из храма на крыльцоВыходит отче СергийС задумчивым лицом.

Он смотрит сквозь берёзыНа холмики могил.А зимний полдень – розовПод сенью снежных крыл…

Кричит воронья стая…В резьбе морозной дверь.И снег почти не таетНа русой бороде.

Он достаёт из рясы –Как август из зимы –Два освящённых, красных,Два яблока: "Возьми!"

Они теплы и круглы…Ах, снегопада плен!Уже сокрылся купол,Уже не видно стен.

Всё глуше, глуше снеги…Уже не помню дня.И только отче СергийВсё смотрит на меня…

Лето 1975 года. Июль. В небе – облака и ласточки. Они носятся лёгкими стайками на фоне красного и растрёпанного, как гигантский пион, заката…

Я сижу на лоджии, на тринадцатом этаже, лицом – в закат, тихонько покачиваюсь в кресле-качалке и жду сына…

Нет, жду я его не с прогулки, не со двора. Жду – из вечности…

До нашей встречи – ещё долгих семь месяцев. Он ещё даже и не постучался, мой мальчик. Ни разу ещё не подал мне знака: я здесь, ты не одна в этом мире…

И пока – вот в такие закатные часы – мне кажется, что – я одна. Одна-одинёшенька. Под этими облаками, перед лицом дымящегося, как пожар, заката, под этим мельтешением ласточек: небо точно задёрнуто вуалью…

Одна. Всегда была одна. И буду.

И мальчика своего я жду одна.

А где-то – за окраинами этой бескрайности, моего всё разрастающегося одиночества – блуждает, всё более и более удаляясь, – тот, кто так и не стал мне мужем. Для которого и я не стала «идеальной женой». А стала лишь камнем преткновения. Этаким материализованным знаком вопроса.

Одним словом – взаимно.

Банальная история…

Открываю словарь. Синонимы к слову «банальный»: избитый, шаблонный, штампованный, неоригинальный, не блещущий новизной, плоский, опошленный, стереотипный, стёртый, истёртый, затасканный, заезженный, тривиальный…

Действительно: при желании можно было бы написать комедию. Фарс! Материала вполне достаточно. Можно было бы…

Если бы не было так больно. От всей этой, не блещущей новизной тривиальности…

Если бы не вопрос, который заполняет сейчас собой всю мою вселенную: что я скажу моему мальчику, когда он спросит?…

Как я переведу на его, детский, язык это: «штампованный», «шаблонный», «заезженный»? Ведь в переводе на его язык это будет звучать не так уж комедийно…

Если бы не вопрос: неужели каждая женщина, чтобы стать матерью, проходит через эту заезженную, стёртую площадь?… То есть: плоскость. Через этот «стереотипный» ад семейной жизни (вымирания под одной крышей…) – неужели каждая?… И почему такой ценой нужно платить за то, чтобы выполнить предписанное тебе природой?… За счастье услышать обращённое к тебе: – «Мама!»

Дымится закат… Поскрипывает кресло-качалка… И я жду своего мальчика…

Господи, а ведь всё сбылось! – говорю я себе. Помнишь?…

Лет пять назад, в пору моего отчаянного бездомья, когда меня однажды спросили, о чём я мечтаю, – я сказала:

– Хочу, чтобы у меня когда-нибудь был дом. Обязательно с окнами на закат! А в доме – пишущая машинка, кресло-качалка и – сын. Главное – СЫН!

Которого я жду на самом деле уже десять лет! С той самой ночи, когда он почудился мне рядом, родной и тёплый, он как будто пришёл ко мне на минутку из Космоса, из Вечности, пришёл, чтобы утешить, шепнуть, что я – не одна во вселенной, что он – со мной… Мой сын, имя которому я придумала, когда мне было пятнадцать лет… Антон. Антоний. Антоша. «Ан-тон, Ан-тон…» – так звенит весенняя капель, так поёт летний дождь, так стучит моё сердце…

Всё сбылось. И продолжает сбываться… Так что нечего плакаться! Жизнь не так уж плохо устроена, если сбываются самые заветные мечты…

Плавится, дымится июльский закат… Стаи ласточек ошалело носятся среди этого огня… Это было. Всё это уже было.

Крыша. Закат. Ласточки… Хрупкие перила. Горячий люк под ногами. И – крепкое, намертво – сплетение пальцев. Моих и – его. И – не нужно слов… Потому что: поздно. Слишком поздно… И ничего уже не переменить в этой жизни.

Кто так жестоко пошутил тогда над нами? Повернул лицом друг к другу. Шепнул: «Вы и есть те самые две половинки!…»

Три года назад… Крыша. Закат. Это было. Огромный город под нами и вокруг нас: каменный, дымящийся на закате океан… И две выплеснутые из этого океана судьбы…

Ты и я. Мне кажется… в эти закатные часы, что мы – ты и я – так и стоим там до сих пор: на нашей сказочной Крыше. И, взявшись за руки, смотрим на закат…

В прошлое своё смотрим – или в будущее?…

* * *

.  Как далеки мы друг от друга.  В минуты те, когда закат.  Очерчивает круг за кругом,.  И прошлое зовёт – назад…

.  Но нет пути и нет коня.  Прорваться нам сквозь это пламя..  И ты молчишь, невольно раня,.  Глядишь куда-то – сквозь меня…

.  Весь горизонт огнём охвачен….  И ласточек сгоревших дым.  Летит на крыши и сады….  Ах, Боже мой, о чём мы плачем?

.  О чём так горестно грустим?.  Нас в детстве держит –.              мыльный шарик….  Там – никого. Лишь ветер шарит.  По улицам давно пустым…

Сколько же я не видела уже тебя? С прошлой осени…

Дочка твоя пошла в школу, сын – в детский сад.

Сколько ещё не увижу?…

Господи, ну, разве это грех – просто взглянуть в глаза?…

Двор, окутанный синим, горячим сумраком… Телефонная будка.

Трубка – как океанская раковина… Как это просто: набрать твой номер. Я даже не пытаюсь его вспомнить, – рука помнит сама.

…И вот она – Крыша! Как три года назад. Как много веков назад…

И мы с тобой – как тогда (как всегда) – смотрим на закат, крепко взявшись за руки. Красный прибой плещется у наших ног, омывает своими волнами нашу башенку, наш крошечный островок – посреди вечности…