Дан Маркович - Ант Страница 9

4.

В конце концов я почувствовал, что застоялся, перегрелся, слишком много во мне накопилось, я стал терять и забывать, и понял, что пора записывать. Небольшие рассказики стали получаться о том, о сем, о детях и детстве, маленькие впечатления и радости, подарки и ссоры, потом о школе, в которой несколько лет учился, об университете... Ничего особенного там не происходило - для начала какое-то слово, взгляд, звук, воспоминание, из этого вырастает короткое рассуждение, оно тут же ведет к картинке... Передо мной открывалась страна связей. Летучие, мгновенно возникающие.... Я на одной-двух страничках становился владыкой этих, вдруг возникающих, наслаждался бегом, парением над пространством, в котором не знал других пределов, кроме полей листа. От когда-то подслушанного в толпе слова - к дереву, кусту, траве, цветку, лицу человека или зверя... потом, отбросив острую тень, оказывался перед пустотой и молчанием, и уже почти падая, ухватывался за звук, повторял его, играл им, и через звук и ритм ловил новую тему, оставался на краю, но прочней уже и тверже стоял, обрастал двумя-тремя деталями, от живой картины возвращался к речи, к сказанным когда-то или подслушанным словам, от них - к мысли, потом обратно к картине, снова связывал все звуком... И это на бумажном пятачке, я трех страничек не признавал и к двум прибегал редко - одна! и та до конца не заполнена, внизу чистое поле, снег, стоят насмерть слова-ополченцы ... Проза, пронизанная ритмами, но не напоказ, построенная на звуке, но без явных повторов, замешанная на мгновенных ассоциациях разного характера...

Такие вот карточные домики я создавал и радовался, когда получалось. В начале рассказа я никогда не знал, чем дело оборвется, и если обрыв произошел на верной ноте, то не мог удержать слез. На мгновение. И никто меня не видел. А рассказики почти ни о чем, и все-таки о многом, как мгновенный луч в черноту. Ведь игра словечками, пусть эффектными и острыми, фабрика образов, даже неожиданных и оригинальных... все это обращается в пыль после первого прочтения по простой причине, о которой как-то обмолвился Пикассо, гениальный пижон и обманщик, талант которого преодолел собственную грубость... "А где же здесь драма?.." - спросил он, приблизив насмешливую морду к картине известного авангардиста. И никогда не пересекал этой границы, хотя обожал быть первым. Нечего делать, кроме как путаться в напечатанных словах, если на странице никого не жаль. И этого никто отменить не в силах, тем более, какие-то концепты и придумки, игра ума и душевной пустоты. Но рассуждения не моя стихия. Эти рассказики я писать любил, и мне с ними повезло - успел, возникла щель во времени, несколько лет жизнь наступала, а боль отступила.

5.

Лиду вспоминать избегал, но как-то само возникало, приходило. Появилась вдруг навязчивая мысль... я говорил уже... "что было бы, если б вместо моих ног самые обычные?.." Никто так не хотел обычности, как я!.. Или "что было бы, если б я не вернулся тогда, не вынудил ее так больно меня ударить?.." И как ни уходил от темы, она возникала снова. Я чувствовал, что опасно приближаться, и в то же время какой-то черт тянул меня к краю. В конце концов, чтобы отвязаться, нелепая, но весомая причина, я написал что-то вроде исследования, придумал героя, похожего на меня, с близкой судьбой, но выкинул из его жизни безобразие двух фактов - правду про ноги и последнюю встречу с Лидой, но не потому, что в них слишком много унизительного, меня толкал интерес - какой была бы моя история, не будь в ней этих двух страниц?.. Это была книга мечты, написанная с отчаянием и ненавистью к той силе, которую я называю Случаем. Все, что происходит по непонятным причинам, не зависящим от нас, - и есть Случай, случайность... Погрузившись в свой текст, я забыл, что пишу про себя, и в конце обнаружил, что, действительно, получилась иная жизнь. Но она была вовсе не безоблачной, как я вначале предполагал - та же борьба только в смягченной форме, в ней не было такой концентрированной горечи, которую я носил в себе, как муравей носит кислоту, змея свой яд. А в остальном все также, ведь в сущности борьбой со случайным стечением обстоятельств пронизана любая жизнь, пусть не так явно и жестоко, как получилось у меня. Стоило только силой воображения отменить, убрать самые предательские удары жизни, как проявлялись другие, более глубокие, тайные и тонкие... Эта книга многое объяснила, я понял, что меня возмущает не только случившееся со мной, нет, - мне не нравится, как все, все здесь устроено!.. Слепое сочетание непонятных причин, переплетение неразумных, невменяемых сил... только успевай увертываться, да покрепче держись на ногах. И все же лучше иметь дело со слепой силой, чем с разумным существом, дергающим за веревочки, решившим так безжалостно со мной поступить. Ни капли смирения не было во мне, я видел только жестокую несправедливость, и, повторяю, будь там, за ширмой живое существо, пусть обладающее сверхестественной силой... я сжал бы кулак, прорвал нарисованное небо-обманку и ударил бы эту сволочь в лицо, сломал бы его, впервые использовав свою силу на дело.

6.

Книга, я назвал ее "Монолог о сути", помогла мне, но один из важных фактов упрямо выпадал из общего течения. Чем чаще я возвращался, тем странней казались мне события того вечера и ночи, когда я мчался вдогонку поезду. До того - мелкие ссоры, споры, вокзал, все обычно, неспешно, буднично... и вдруг - удар в спину, лихорадка нескольких часов, бешенство, гонка, непомерные усилия - что это было? Умопомрачение?.. А потом снова поезд, и далее совсем другое... На серой ткани вызывающе яркая заплата. Было ли вообще?.. - я подумал один раз, и эта мысль приклеилась, прилипла, и чем больше я вдумывался и вглядывался, тем сильней сомневался.

Было ли это - возвращение, встреча с Лидой, ее поразительное отвращение и жестокость, мое унижение, потом бунт, бег, возвращение в вагон... Конечно, было, - я говорил себе, ведь я нормальный человек!

Все помню - и боль, и страх, и даже на груди рубец от той коряги, вот он! Но мне так хотелось, чтобы не было, - ведь та боль превзошла все пределы, а я знал, что такое боль... что сомнение теперь жило во мне постоянно.

Может быть это был сон, или странное явление, объяснения которому нет?

Однажды у меня было такое, тогда мне было лет десять и я еще прочно сидел в коляске. Дядя, тетя и мой троюродный братец, пухлый, рыхлый, но на своих ногах мальчик моих лет, обсуждали что-то в другом конце комнаты. Я знал, что его собираются отправить в летний лагерь, очень хороший. Я не завидовал, потому что твердо знал - мне нельзя, и все равно прислушивался с болезненным чувством. Понемногу какие-то слова стали пробиваться ко мне, несмотря на шум в комнате и за окном. Я явственно слышал, они говорили, глядя на меня - " ему нельзя, он и сидит-то еле-еле, бедняга... голова не держится, смотри, голову уронил..." Этого не могло быть, голова у меня держалась отменно, а руки были такие, что взрослые завидовали мне! Потом они подошли, очень по-доброму со мной беседовали, и для меня осталось тайной, откуда взялись те слова, были или мне только показалось?.. Но как могло казаться то, что слышалось так явственно и очевидно?..

И все-таки, после книги я стал спокойнее смотреть на свои несчастья.

Похожие вещи, оказывается, случались у многих людей. Но тем непримиримей я стал относиться к общему устройству мира. Жизнь заслуживает лучшего!

Она постоянно в страхе и унижении, в борьбе за ту малость, без которой существовать не может. Верующие говорят, это кара, - знать, мол, хотели больше, чем следует. В этом мифе отражается не только людская глупость и униженность, заложенные с самого начала, но и такие свойства фигуры за ширмой, в которую они верят, что жутко становится - ну, кровосос, ну, "мститель"...

Прошел еще год, я выжил на новом месте, мои жизненные силы казались неисчерпаемыми, небо - настоящим, и я все чаще думал: "есть как есть, смотри вперед, проклинать смешно, и самое лучшее, что дано мне - выразить, что думаю и чувствую, потому что невыраженное в чувстве, невоплощенное в слове уйдет в землю, прорастет травой, растает в небе, и навсегда замолчит."

7.

У меня появились женщины, но не такие, о которых я мечтал в своих юношеских видениях - милые, понимающие, страстные, покорные... чепуха, которую нам внушают книги. Они были разные, добрые и злые, готовые предать и самоотверженные. Я не люблю откровений, раздеваний, разоблачений закрыт, наглухо застегнут, всегда на страже собственных границ. Разговор этот, тяжелый и терпкий, не по мне. Но раз уж решился, надо, пусть коротко, сказать. Со всеми мне приходилось расставаться.

Сначала я пытался. Я не хотел, чтобы знали - это первое. Ну, вы понимаете, о чем я... Мне трудно было лечь и встать с кровати, целая эпопея, тяжело и унизительно говорить обо всех уловках, хитростях, искусственных замедлениях, потягиваниях, нарочитых жестах, скрывающих беспомощность и страх перед каждым движением, которое может предать, тогда упаду и буду беспомощно барахтаться на полу, хватаясь за стены, вещи... как тогда, тогда...