Жизнь. Книга 2. Перед бурей - Нина Федорова

Нина Фёдорова

Жизнь. Книга 2. Перед бурей

© Н. Федорова, текст, 1964

© Издательство «Сатисъ», 2018

Глава I

Минувших дней очарованье…

Постучав и не получив ответа, горничная Глаша приоткрыла дверь и скользнула в комнату Милы.

– Барышня, родители желают вас видеть!

Её голос сорвался на последнем слове. Она, очевидно, была чем-то взволнована. Глаза её сверкали любопытством. Но Мила, занятая тем, что писала в толстой тетради, не заметила ничего, казалось, не слышала и слов Глаши. Она продолжала писать. «Декабрь, 27, 1913.

Наконец я нашла девиз для всей моей жизни:

Низко наклонившись над своею тетрадью, она перечитывала эти строки, всё глубже вникая в их печально-торжественный, но вместе с тем вдохновляющий смысл. Поставив точку после последнего слова, она глубоко вздохнула. – Барышня, родители желают вас видеть, – повторила Глаша, стараясь поймать взгляд Милы.

Очевидно, ей хотелось сказать больше того, что ей было поручено. Но Мила, не подымая глаз, сделала жест рукой: не мешайте. Нетерпеливо, переступая с ноги на ногу, Глаша почти выкрикнула:

– И не-мед-лен-но!

– Что? – И Мила снова наклонилась над тетрадью. «Всё, кружась, исчезает во мгле»… и мы… и я… когда-то… и останется только Солнце любви… Оно единственное вечно. И если я люблю, я касаюсь вечности… Я потом исчезну… пусть! но я коснулась Солнца любви!»

– Барышня, родители ждут!

– Слышу, слышу, – отмахнулась Мила – и продолжала про себя: «Как я научилась думать! Это с тех пор, как я начала любить. Смерть и время – тёмные призраки, они движутся и за мною. Пусть. Счастье в том, что я вижу Солнце любви».

– Барышня!

– Ах да… Что ты сказала? Родители? Что родители?

– Они ожидают вас в б о л ь ш о й г о с т и н о й! – Глаша пискнула от волнения.

– Иду, – ответила Мила рассеянно.

– Барышня! – выкрикнула Глаша в волнении. – Они же ожидают… желают видеть н е м е д л е н н о и в б о л ь ш о й г о с т и н о й и… – её голос хрипел, как бы сообщая великую тайну, – там г о с т ь!

– Оставь меня. Скажи: иду!

Она встала. Это была уже взрослая Мила. Спокойная грация заменила прежнюю детскую живость движений. Она была очень хороша собой, той нежной, сердечной красотой, которая светит во тьме, напоминая лампаду, зажжённую благочестивой рукой.

Подойдя к старинному венецианскому зеркалу, Мила посмотрела на себя. Её образ выступил перед нею неясно, колеблясь в светло-сиреневой дымке, без резких очертаний, словно там был тихий, раздумчивый день, слегка облачный, слегка пасмурный и необъяснимо печальный: «всё, кружась, исчезает во мгле…»

Вдруг удивление прошло по её лицу. Родители ждут? В большой гостиной? Эти её утренние часы были неприкосновенны: они посвящались чтению, дневнику, письмам. «Да, – вспомнила она, – третий день Рождества… Вероятно, гости… Но в такой ранний час! Странно».

Пригладив волосы, взяв маленький кружевной платочек и положив его в карман своего синего бархатного платья, она направилась в большую гостиную.

«В час папа и мама должны быть на приёме у Линдеров. Мама, вероятно, торопится переодеться и поэтому зовёт меня побыть с гостями».

Спокойно вступив на порог гостиной, она вдруг, почувствовала что-то совершенно необычное в атмосфере комнаты. Было совершенно тихо. Первыми она увидела отца и мать. Они сидели друг около друга, почти касаясь плечом, в странно-формальных, безжизненных позах, словно это были уже не они, а их портреты, завещанные потомству. Отец в парадной форме, мать – как она одевалась для официальных приёмов. Они оба улыбнулись ей неживою, натянутой улыбкой и были никак не похожи на себя.

– Мама! Что случилось? – воскликнула Мила, готовая броситься к ней.

Но мать повела глазами в сторону, как бы указывая на что-то. Быстро обернувшись налево, за её взглядом, Мила увидела гостя: поручик Георгий Александрович Мальцев стоял у окна.

Она увидела его в раме огромного окна, от потолка до полу, на фоне серебристо сияющего снежного сада. Свет зимнего солнца, отражаясь от снега и инея, преломляясь в массивном стекле, делал вид этого человека, его молчаливое присутствие нереальным, относил его в область видений, как часть призрачно-прекрасного пейзажа за окном.

Она сделала шаг вперёд, чтобы видеть лучше. Да, это был он. Как обычно, спокоен, сдержан и слегка печален. При первом её движении он уже шёл ей навстречу.

– Доброе утро, Людмила Петровна.

Она протянула ему свою вдруг похолодевшую руку, и он – вопреки обычаю – наклонившись, поцеловал её холодные пальцы, лишь слегка коснувшись их губами.

В ответ на это необычайное приветствие Мила посмотрела на него широко раскрытыми, испуганными глазами и, в смущении, ответила поклоном, склонив голову ниже, чем полагалось. Она, казалось, благодарила его за поцелуй, сама пугаясь и чувствуя, что её оставляет сдержанность светских манер.

– Мила, иди ко мне, – сказала мать, и голос её звучал так странно, что Мила вздрогнула. – Сядь подле меня. Папа скажет тебе…

Генерал, вместо того, чтобы говорить, вдруг покраснел, смешался и кашлянул несколько раз. Жена смотрела на него, ожидая, и он начал:

– Мила, наш дорогой друг, поручик Георгий Александрович Мальцев делает нам честь: он просит твоей руки. Некоторые обстоятельства, не зависящие ни от него, ни от нас, заставляют его… до некоторой степени… спешить… то есть просить скорого ответа. Ты ещё молода. Но мы – родители – решили, что ответ всецело зависит от тебя. Не желая влиять на твоё решение, мы и передаём тебе предложение Георгия Александровича без предварительного с нами обсуждения, так сказать, без подготовки. Это – твоя жизнь. Реши сама…

Он говорил, и Мила поднималась с кресла. Её лицо приняло испуганно-восторженное выражение. Когда генерал замолк, она быстро побежала к Мальцеву, затем вдруг резко остановилась. Её лицо страшно побледнело. Казалось, она вот-вот упадёт в обморок. Мать быстро подошла и обняла её. Забыв свой официальный тон, она воскликнула в испуге:

– Мила! Что с тобой? Мила! Мила!

Прикосновение материнских рук, её объятие вернули Милу к действительности. Волна радости подхватила её. Э т о б ы л а п р а в д а! То, что ей было сказано сейчас, – правда! Она дрожала от счастья. Это был факт, это была жизнь – и невозможно было не верить. Он делает ей предложение, и нет силы, нет власти, нет в мире ничего, ничего, что могло бы это б ы в ш е е сделать н е б ы в ш и м. Её Солнце любви стояло здесь, у окна, – и она будет его женою. Счастье! И – о Боже! – такой минуты, такой дорогой минуты уже больше не будет, не может быть никогда в жизни.

Она всплеснула руками.