Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции - Владимир Вениаминович Агеносов Страница 10

Когда колонна собралась снова под прикрытием большого леса, Григорий заметил, что она сильно поредела. Из разговоров солдат он понял, что некоторые взводы и роты все-таки наступали и даже продвинулись до околицы деревни, но назад вернулись только единицы. Совсем рассвело, и можно было разглядеть лица. Все осунулись, побледнели, на всех был отпечаток радости от сознания, что непосредственная опасность миновала. Из-за того, что на большинстве были маскировочные халаты, трудно было понять кто солдат, кто офицер. Какой-то совсем молодой автоматчик, похожий на студента-первокурсника, рассказывал собравшимся около него, таким же молодым солдатам, как его командир роты остался в лесу под кустом и приказал ему вести роту в наступление, несмотря на то, что он был первый раз в бою, как он выдвинулся вперед и перестреливался уже на поле в овраге, подходившем вплотную к деревне, с немецкими автоматчиками и не отступил бы, если бы не приказ. Звонкий голос звучал громко, молодой человек был очень возбужден и, видимо, ничего не боялся.

– Безобразие, – кончил он рассказ, – кадровые командиры прячутся, а нас, необстрелянных комсомольцев, посылают вперед.

– Комиссар идет, – сказал кто-то из группы слушателей.

– А что мне комиссар? – задорно ответил молодой человек, но все-таки замолчал.

Мимо прошел приземистый черный мужчина с автоматом, сзади шел его ординарец с большим термосом в руках. Комиссар прошел молча и неодобрительно покосился на собравшуюся группу. Григорий пошел следом за ним. Комиссар вдруг остановился и поглядел на Григория опухшими глазами.

– Почему без винтовки? – спросил он.

– Я санитар, – ответил Григорий.

– Санитар? – повторил комиссар недоверчиво и снова пристально посмотрел на Григория.

– Санитар, так помни: если раненый способен сам двигаться, то обязан вынести в тыл личное оружие. Без личного оружия раненых, не потерявших сознания, пункты первой помощи не принимают.

Комиссар повернулся и пошел по дороге, лавируя между кучек куривших солдат. Григорий стал искать старшего санитара, чтобы вторично не нарываться на замечание. Нашел он его не без труда уже тогда, когда колонна двигалась.

Санитар посмотрел мимо Григория и сказал:

– Двадцать процентов за одну ночь потеряли.

Лицо его очень обострилось, горбатый вороний нос мрачно торчал из заросших черной щетиной щек. Как явно он боится смерти, – подумал Григорий, – и как ее трудно избежать, даже прячась во время боя по кустам.

Когда Григорий снова входил в избу, в которой стояло его отделение, то чувство радости у него уже прошло. Было ясно: дадут отдохнуть до вечера, а ночью снова погонят в наступление. Он сразу лег на солому и заснул. Спать было свободно: из 15 человек, бывших в комнате вчера, осталось 8. В обед хозяйка разбудила его есть. Снова каша с мясом. Ел Григорий с удовольствием и радовался, что в избе тепло. В конце обеда он спросил у хозяйки, не видела ли она командира взвода, симпатичного паренька в черной телогрейке. Полное лицо хозяйки с черными кругами под глазами исказилось гримасой, и она отвернулась от Григория. Григорий понял. Хозяйка утерла глаза платком и с трудом выговорила:

– Силы моей больше нет: на убой гонют. Так вот каждый день новые и новые… только которого немного хоть в лицо запомнишь, глядь и убит…

Григорий, как в тумане, посмотрел вокруг себя. Да, и он видел, как впервые, бойцов своего батальона! Только утиный нос широколицего парня, с которым он пролежал эту ночь в снегу под немецким огнем, показался ему знакомым. Восемь человек ели молча, не смотря друг на друга. Вчера их было пятнадцать, завтра будет пять или три. Зачем знакомиться, зачем вызывать друг в друге чувство дружбы или симпатии? Жизнь уже нереальна – самое большее три-четыре дня вместе… как тени, они уйдут неизвестно куда, – думал Григорий.

В конце стола сидел солдатик, казавшийся совсем мальчиком. Из не в меру широкого ворота гимнастерки торчала тоненькая шея, худое личико было миловидно, как у девочки. Это был тот солдатик, которого тульская старуха пустила ночевать в переполненную уже избу, услыхав через дверь тоненький детский голос.

Еще жив, – подумал Григорий. – Сколько такой протянет хотя бы из-за одного мороза!

Хозяйка подошла и подложила подростку каши.

– Спасибо, тетенька, – начал тот отказываться, я больше не хочу.

Хозяйка хотела что-то сказать, но отвернулась и всхлипнула.

– Тебя как зовут? – спросил Григорий.

– Андреем, – ответил тот и посмотрел на Григория, – и фамилия моя Андреев.

– Андрей Андреев, – почему-то повторил про себя Григорий, стараясь запомнить это простое имя.

Наевшись, Григорий опять почувствовал апатию и безразличие и пошел на солому. Спать было плохо. Около самого дома поставили тяжелую пушку и при каждом выстреле казалось, что дом сейчас развалится, окна вылетят, а голова расколется пополам. Несмотря на это, Григорий успевал спать в промежутках между двумя выстрелами и каждый раз снова просыпался от ужасного грохота. К вечеру в избу пришли какие-то люди. Сквозь полусон Григорий услышал голос хозяйки:

– Сейчас затоплю, новых кормить надо, «Пополнение», – подумал Григорий и заснул. Пушка замолчала; снаряды, видимо, кончились.

Вереница белых теней опять шла по дороге к лесу. Скрипел снег, мороз жёг щеки и нос, и только из-за этого всё происходящее казалось не кошмаром, а реальностью.

Внутри Григория было тепло от выпитой водки. Когда полк выстроили на улице, то по взводам разнесли ящики с водкой. Старшина наливал каждому бесцветную жидкость в граненый стакан и каждый выходил из строя, пил, крякал и снова возвращался на свое место.

Опушка леса неуклонно приближалась, и с каждым шагом росло отчаяние Григория. Григорий шел и молился: – Господи, помоги, выведи, спаси… Где выход? Перейти к немцам нельзя – они отступают, они окружены. Невозможно перейти во время наступательного боя. Надеяться на ранение? Опять тыл, госпиталь, потом опять фронт или увечье, полная невозможность продолжать борьбу. Господи, дай сил, Господи, выведи…

Григорий с ужасом думал, что надо будет опять лежать в снегу, что опять будут свистеть пули. И зачем все это, зачем ему воевать против немцев? Их победа – единственный шанс избавления России. Воевать против них нельзя, быть зрителем и переживать весь этот ужас нет больше сил. – Господи, спаси, выведи… Отчаяние Григория не было таким острым, как тогда в лесу, в концлагере, когда он впервые понял, что нельзя жить без Бога. Теперь не было внутреннего кризиса, была тупая усталость, не было сил терпеть дальше.

Лучше потерять руку или ногу и отдохнуть, – думал Григорий. – Как терпят те части, которые вообще живут неделями под открытым небом? Говорят, если завернуться в плащ-палатку и зарыться в снег, то можно хорошо заснуть. Но