Любовь и смерть. Русская готическая проза - Алексей Константинович Толстой Страница 130

– Куда, куда, милый Вальтер?

– Куда, куда, милый Вальтер? – шумели ему деревья.

– Куда, куда, милый Вальтер? – раздалось со всех сторон, когда он выбежал из рощи.

– Куда, куда, Вальтер? – шептала трава под его ногами.

Вальтер добежал до лодки и бросился в нее: он прилежно начал грести; челнок поплыл скоро; из каждой струи, взбрасываемой веслом, на него глядели глаза Цецилии.

– Куда, куда, Вальтер? – журчали волны.

Он был уже в саду; он бежал по аллее; на дороге встретился ему Эйхенвальд, в халате, с книгою в руках; старик увидел его.

– А, – сказал он, странно улыбаясь и провожая его глазами.

Эйзенберг пробежал мимо дома и выбежал на дорогу. Вдали ехала телега. Он догнал крестьянина, который сидел в ней, и уговорился с ним, чтобы он довез его до города, в такое-то место, в такой-то дом.

Крестьянин поглядел на него с участием, помог ему усесться и погнал лошадь. Вальтер отдохнул немного; он закрыл глаза, взял себя за голову и лег на спину, стараясь заснуть, но не мог.

Они проехали час в таком положении. Вальтер поуспокоился и открыл глаза. Смеркалось.

Вдруг крестьянин оборотился к нему и сказал, качая головою:

– Вальтер, Вальтер! Куда, Вальтер? Беги, беги, Вальтер!

Эйзенберг затрясся всем телом, хотел броситься на него; но силы ему изменили, и он упал навзничь.

Когда Вальтер пришел в себя, он был уже в своей комнате и над ним стоял Карл. Бедный Эйзенберг был в горячке; скоро с ним сделался жар и бред, и он опять пришел в беспамятство. Ему все грезилась Цецилия, деревня, где он так счастливо проводил с нею время и где так ужасно был разочарован. Целый месяц провел он в таком мучительном состоянии.

Наконец, после долгого сна, он проснулся однажды поутру. Время было прекрасно, птицы прыгали по деревьям и пели, и раскидистые березы, слегка покачиваясь, заглядывали своими свежими, зелеными ветвями в растворенное окно его комнаты. Вальтеру казалось, что он теперь только проснулся. Освежительное, утреннее чувство наполнило его; он сел, вздохнул и улыбнулся. Природа, благая природа производила опять над ним свое действие. Вальтер поднялся и в первый раз сошел с постели и подошел к окну. Свежий утренний ветерок повеял ему на грудь; он ожил: перед ним понеслись тихие, светлые мечты; он вспомнил прошедшее, но не Цецилию, не озеро, не кленовую рощу, а свое детство и место, где он провел его; ему виделись: аллея из акаций, зеленый широкий двор, сельская церковь; ему слышался стук мельницы; перед ним расстилался широкий пруд; важно колыхаясь в камышах своих, вилась быстрая река, через нее перекинут мостик в три дощечки шириною; вдали высилась гора (это было все место его родины).

Вальтер сел у окна, погрузившись в мысли, освежаемый утренним ветерком, покоя взоры на зеленых ветвях берез, забывшись совершенно; такое тихое, ясное наслаждение разливалось по всему существу его.

Дверь в эту минуту растворилась, и вошел в комнату Карл.

– Слава Богу, – сказал он, пожимая руку Эйзенбергу. – Ты, кажется, оправляешься.

– Да, слава Богу, я здоров.

– Еще не совсем, погоди немного: во-первых, тебе не годится сидеть у открытого окна: теперь еще свежо; во-вторых, ты должен несколько времени оставаться спокойным, не заниматься и не входить ни во что.

Скоро Вальтер совсем выздоровел.

– Ну, – сказал ему однажды Карл, – расскажи мне наконец, что случилось с тобою в деревне.

Эйзенберг побледнел: он все вспомнил. Карл раскаивался в своей неосторожности, он просил друга успокоиться и не говорить ни слова.

– Нет, Карл, – отвечал Вальтер, – мне будет легче, если я все расскажу тебе. Ах, друг мой, зачем ты мне напомнил!.. Но теперь делать нечего: слушай.

Когда Вальтер кончил, то Карл стал опять опасаться за его здоровье и всю эту ночь провел у него. На другой день Вальтер уже не мог быть спокойным. Образ Цецилии снова стал его преследовать; он искал развлечения; он углублялся в занятия, он бродил по окрестностям города: все напрасно. Так прошел год; Вальтер оставил университет. Наступил и день, который так ужасно провел он в деревне Эйхенвальда; он вспомнил и решился идти за город. Поутру он почувствовал как-то себя веселее. За городом есть одно прелестное место: неширокая река вьется и журчит под склоном ракит и ив, вдали березовый лес со своею живою зеленью и белою корою; в стороне пестреют нивы. Туда пошел Вальтер, взяв с собою небольшой обед, не сказав никому, ни даже Карлу. День был летний, жаркий, и тучи со всех сторон медленно поднимались на небо. Вальтер сел на берегу, в тени дерев, где протекала прохладная влага, местами блестя на солнце; немного выше вода встречала в своем течении толстый сук дерева и, прыгая через него, так однообразно, так приветно журчала. Вальтер не мог удержаться, чтобы не освежить себя купаньем, и потом принялся за обед свой; вдруг ему почудилось, что какая-то женщина мелькнула там в лесу. Вальтер посмотрел пристально: никого не было; он продолжал обед; но ему казалось, что кто-то все на него смотрит; он чувствовал вблизи чье-то незримое присутствие; он не мог поверить, чтобы он был здесь один.

В самом деле, в лесу опять мелькнуло женское платье; в самом деле, между листьев видны черные длинные волосы… Как не узнать их Вальтеру! как не узнать этот возвышенный стан, эти огненные очи!.. это Цецилия, да, это Цецилия…

Эйзенберг, как бы увлекаемый непреодолимою силою, бросился к ней. В это время тучи нашли на солнце. Цецилия, казалось, убегала от него, мелькая между деревьями, Вальтер как безумный бежал за нею; скоро он пробежал насквозь рощу, и вот перед ним на поляне стоит Цецилия. Ветер развевает ее длинные волосы и белое платье; она простирает к нему руки и зовет его. Вальтер спешит к ней, и ему кажется, что черные волосы зеленеют и шумят, руки поднимаются в сторону и кривятся, белое платье плотно облегает ее ровный стан. Вальтер ближе; да, точно, это дерево, это береза качает свои раскидистые ветви в порывах ветра. Страх объял Эйзенберга; он бежит прочь, спешит добраться до города, который был в полуторе версте оттуда, бежит, оглянулся – и вот за ним опять стоит Цецилия, манит его, зовет его:

– Вальтер, Вальтер!

Эйзенберг ускорил шаги свои и через полчаса был дома.

Хотя впечатления этого дня были сильны, но Вальтер перенес их гораздо легче. Дня три он был нездоров, потом опять оправился. Тягостные воспоминания стали сильнее преследовать его; тогда он весь предался живописи; в ней находил он отраду и утешение, с нею как бы забывал он все свое горе. Он