Жизнь. Книга 2. Перед бурей - Нина Федорова Страница 14

мало, и видеть она могла лишь центральную часть своего обширного лица. Но и тем, что она увидела, Мавра осталась очень довольна. Она никогда не употребляла пудры, не говоря уже о таких изощрениях, как румяна. Её же собственное лицо, не то от плиты, не то от природы, было медно-красное, совершенно в тон её кухонной эмалированной утвари. Оно и блестело, как эмаль её красных кастрюль. В зеркало Мавра смотрелась редко: по двунадесятым праздникам и под Новый год.

– Слава тебе, Господи! – И перекрестившись, она открыла заслонку, чтобы «наведать» гуся.

Горничные в доме имели куда меньше значения, и Мавра Кондратьевна помыкала ими. Народ молодой и кокетливый. Все собиравшиеся замуж, читавшие романы, охающие о каких-то «Ключах счастья», нуждались, конечно, в моральных наставлениях, и Мавра не скупилась на них.

Глаша, горничная Милы, сегодня особенно волновалась. «Нервность» среди горничных города считалась признаком хорошего тона, почти аристократизма, и они старались выказывать эту нервность по выходным дням. Сегодня Глашу очень волновала причёска: её волосы были густы у корней, но всё жиже в длину, коса выглядела мизерно, и Глаша сокрушалась. Но вот к рождеству явилась новая мода: чёлка! Глаша благословляла судьбу: казалось, эта мода имела в виду именно её, Глашу. Её главная гостья, Фрося, пришла пораньше. По очереди они стригли одна другую.

– Мода – грех! – сказала Мавра. – Искушение от дьявола. На том свете посадят тебя на эту же твою спиртовку да и начнут завивать твоими же щипцами…

– А господа? – огрызнулась Глаша. – Они завиваются же!

– О господах – помолчи. Не твоего ума дело. Ад не для господ построен.

Но Глаша и по возрасту своему, и поколению была из тех, кто не задумывается об аде.

Кухарка между тем, присев перед духовкой и открыв дверцу, обращалась уже к гусю:

– Ну как, милёнок? Готов?

Вытянув чугунный глубокий противень, Мавра нежно оглядывала гуся. Огромный, он возвышался горою, посвечивая жирною, золотистою кожей.

– Ну как, голубчик? – ещё раз спросила Мавра, склонившись над ним. Длинной-предлинной вилкой она, прицелившись, кольнула его в бок. Фонтан горячего сока брызнул и зашипел. «Ангел!» – восхищалась Мавра, подымаясь от духовки. Гусь был готов.

Глаша между тем наряжалась, готовясь в этот торжественный день всех поразить: её барышня была обручена, и ей, личной барышниной горничной, принадлежало право объявить об этом в кухне. Роман госпожи делал и её, Глашу, интересной: она была всему свидетельницей. Не утерпев, она уже, пока по секрету, передавала новость Фросе. Обе пылали от волнения.

– Это и есть такой роман, что я одобряю. Я сама бы за него вот сию минуту вышла!

– И я бы вышла, – соглашалась Фрося, – даже и не повенчанной. Какой же, надо сказать, кавалер! Уму непостижимо!

Глаша приступила к последней детали туалета: она натягивала серебряные туфли, отданные ей генеральшей. Глаша любила надевать господскую обувь при свидетелях, добавляя, что из всей прислуги она одна может носить её и что малый размер ноги есть несомненно аристократическая черта в женщине.

– И это грех! – увидав туфли, решила Мавра Кондратьевна. – И как ты, девушка, Бога не боишься! Господь создал серебро, чтоб деньги делать и ещё посуду на барский стол.

– Барыня носит же…

– О барыне ты опять помолчи. Для Господа Бога другие законы. Не твоего ума дело.

– Какие же, хотела бы я знать.

– Как ты не барыня, то и знать их тебе не полагается, – сказала кухарка.

Собирались гости. Один из лакеев играл на гитаре «Ах, зачем эта ночь». Двое других, под наблюдением Мавры, раскупоривали бутылки наливок. Затем, пересчитав гостей, кухарка объявила: «Все тут!» – и, торжественно перекрестясь на образа, пригласила к столу: «Чем Бог послал».

За десертом Глаша начала повествовать, как «барин Мальцев сватались к барышне». Горничные слушали с горячим любопытством, молодые лакеи снисходительно улыбались, слуги постарше слушали с достоинством. Но рассказ всё затягивался, уклоняясь в сентиментальные детали. Вскоре мужчины занялись вином, а пожилые – более насущными темами: о быстротечности человеческой жизни («а время так и летит, так и летит»), о дороговизне, о падении нравов, о комете, о Страшном суде и муках ада. Чем печальнее была тема, тем с большим усердием её развивали, заедая гусём.

Глаша между тем не могла остановиться, создавая роман, вплетая только что пришедшие ей на ум сцены, диалоги и позы.

– Смерть одна разлучит нас, – сказала барышня, утирая глазки кружевным платочком.

– Помните одно! – крикнул, сверкая глазами, барин Мальцев. – Соперников я не потерплю: всех застрелю на дуэли! – И глаза у него зажглись пламенем.

Барышня наша испугалась немного, но отдохнув, говорит:

– Так вы и вправду обожаете меня так страстно?

Тут барин Мальцев упал перед ней на колени и кричит:

– До смерти и без ума! Ни с чем, ни с кем не сравню тебя, Людмила! Ни с розой, ни с какой другой женщиной! Никакой другой молодой девице не удастся завладеть моим сердцем. Довольно! Я избрал тебя!

– Встаньте с колен, поручик Мальцев, – сказала барышня, – я вам верю! – А сама зарыдала от чувств и шепчет ему так горячо: – Ни один барин, пусть самый богатый, не оторвёт меня от твоей груди!

И тут они обнялись и обое враз крикнули:

– Боже, как мы любим друг друга! И до чего ж, значит, будем мы счастливы!

Мавра Кондратьевна, до которой доносились слова «любовь», «грудь», «обнялись», с другого конца стола прикрикнула:

– Глаша, будет! Заладила ворона про Якова… Оставь груди в покое!

Но Глаша, с подружками отойдя от стола и устроившись в уголку, не могла оторваться от рассказа.

– Назавтра приходит барин Мальцев с подарками и ей говорит: «Скажи, чего хочешь, и дам тебе!

А барышня нежно и так доверчиво просит:

– Одно прошу: куда нас с тобою ни бросит судьба, я беру с собой Глашу.

– Извиняюсь, – он говорит, – а кто же это такая будет – Глаша?

– А как же, – барышня отвечает, – хоть она и моя горничная, но при этом самый мой верный друг!

– В чём дело! Будем возить и Глашу с собою! Ну, только надо спросить: как у ней насчёт репутации?

Тут барышня гордо ему возражает: отвечаю за её репутацию, как за собственную! Никакой разницы. Если насчёт чего, то ни-ни!

– Вот это интересно! – барин говорит. – Не тали это девица, что я дал на чай три рубля?

– Та самая.

– Так скажу вам вполне откровенно, что Глаша и мне самому очень нравится. И жалко – такой девице да и выпала такая горькая доля.

– Да и я боюсь, – вздыхала барышня, – что надорвётся бедное Глашино сердце и уйдёт она из этого мира. Чувствую, ей остаётся недолго…

– Успокойтесь, Людмила, – барин Мальцев её перебивает, – и не грустите! Делу этому можно помочь. Сомневаюсь, не из благородных ли, случайно, ваша Глаша, и потому ей чаще надо бывать в обществе…

Неизвестно, куда бы занесло Глашу вдохновение, если б не раздался звонок: господа вернулись с бала.