Кардинал Непеллус - Майринк Густав Страница 2

Я не мог отвести взгляда от лица Радшпиллсра; оно вдруг стало таким призрачным и не настоящим! Закрыв на секунду глаза, я видел вокруг него синие огоньки - "словно огни св. Эльма, предвещающие смерть", - просилось мне на язык и я должен был насильственно сжимать губы, дабы не сказать этого громко.

Словно во сне мне припоминались книги, написанные Радшпиллером, прочитанные мною в часы досуга, заставлявшие меня изумляться его учености, исполненные жгучей ненависти к религии, вере, надежде и всему говорящему о библейском откровении.

Я смутно понимал, что это удар рикошетом, сбросивший его душу, после пламенных аскетических порывов исполненной мучений юности, из царства высших стремлений на землю - размах маятника судьбы, уносящий человека из света в тень.

Я насильственно вырвался из-под власти обессиливавшей меня полудремоты, овладевшей было моими чувствами, и начал прислушиваться к рассказу Радшпиллера, начало которого все еще звучало во мне словно далекий, непонятный шепот.

Он держал в руке медный лот, поворачивал его во все стороны, так что он блестел при свете лампы, словно драгоценная вещь, и при этом говорил следующее:

"Вы, в качестве страстного удильщика, говорите о захватывающем чувстве, когда по внезапному дерганию вашей лесы всего лишь в двести локтей длиной узнаете, что поймали большую рыбу, что вслед затем на поверхности покажется зеленое чудовище, запенив воду. Увеличьте это ощущение в тысячу раз и вы, быть может, поймете, что происходило со мною, когда этот кусок металла, наконец, возвестил мне, что я дошел до дна. Мне казалось, что я стучусь в ворота. Это окончание труда целых десятилетий...и, - прибавил он про себя тихим голосом с оттенком какого-то испуга: - что же - что я буду делать завтра?"

"Для науки имеет немалое значение измерение лотом наибольшей земной глубины", - заметил Ешквид.

"Для науки, для науки, - повторил Радшпиллер, находясь мысленно в отсутствии и обводя нас вопросительным взглядом: Какое мне дело до науки!" - вдруг вырвалось у него.

Затем он внезапно вскочил со стула.

Прошелся несколько раз по комнате.

"Для вас, профессор, как и для меня, наука - второстепенное дело, обратился он вдруг непосредственно к Ешквиду. Называйте вещи своими именами - наука для нас только повод делать что-либо безразличное само по себе; жизнь, ужасная, отвратительная жизнь иссушила нашу душу, украла наше внутреннейшее, драгоценное "я", и теперь, чтобы не кричать постоянно о нашем горе, мы гоняемся за детскими причудами - чтобы забыть об утраченном нами. Только чтобы забыть. Так не будем же лгать самим себе!"

Мы молчали.

"Но я полагаю, что в наших причудах есть иной смысл", - сказал он с какой-то внезапной и дикой тревогой. "Я постепенно, постепенно дошел до этого; тонкий инстинкт говорит мне, что каждый поступок, совершаемый нами, имеет двойной магический смысл. - Я знаю вполне точно, почему я занимался измерением глубины вод при помощи лота почти полжизни. Я знаю также, что это значит, когда я все-таки, все-таки дошел до дна, с помощью длинной тонкой нити, чрез все водовороты, вступил в связь с тем царством, куда не может более проникнуть ни один луч этого ненавистного солнца, находящего блаженство в том, чтобы дети его погибали от жажды. Сегодня произошло внешнее, бессодержательное происшествие, но человек, умеющий видеть и понимать, узнает по неясной тени на стене, кто встал пред лампой", - он зловеще усмехнулся, взглянув на меня: "Я хочу вам кратко сказать про внутреннее значение этого внешнего происшествия; я достиг того, чего искал - теперь я защищен от ядовитых укусов змей, веры и надежды, могущих жить лишь при свете; я познал это по толчку, ощущенному в сердце, когда сегодня осуществил мою волю и коснулся лотом озерного дна. Бессодержательное, внешнее происшествие явило свой тайный лик!"

"Разве вы пережили так много тяжелого в жизни - в то время - я хочу сказать в то время, когда были священником?" - спросил Финк, - "...Что теперь ваша душа изранена?" - прибавил он про себя тихим голосом.

Радшпиллер ничего не ответил, по-видимому, созерцая развертывающуюся перед ним картину; затем он снова сел к столу, начал неподвижно глядеть в окно на лунный свет и начал рассказывать, словно лунатик, почти не переводя дыхания: "Я никогда не был священником, но уже в юности темное, могучее влечение отвлекло меня от этого мира. Целыми часами я ощущал, как лик природы на моих глазах превращался в ухмыляющуюся дьявольскую рожу - горы, леса, воды и неба, даже мое собственное тело казались мне стенами неумолимо грозной тюрьмы. Вероятно ни один ребенок не испытал того, что ощущал я, когда тень проходившего мимо облака, затемнявшего солнце, падала на луч-уже тогда мною овладевал парализующий страх и мне казалось, что какая-то рука внезапно сорвала повязку с моих глаз - я глубоко заглядывал в таинственный мир, наполненный предсмертными муками крошечных живых существ, которые, скрываясь в тряпках и корнях, терзали друг друга в порыве немой ненависти.

Быть может, из-за тяжкой наследственности - отец мой умер, страдая религиозным помешательством - земля стала казаться мне вскоре обагренным кровью разбойничьим притоном.

Вся жизнь моя постепенно превратилась в постоянную пытку духовной жажды. Я не мог более спать, не мог думать; днем и ночью, без остановок, губы мои, кривясь и дрожа, механически повторяли молитвенную фразу: "Избавь нас от лукавого", пока наконец, я не терял сознания от охватившей меня слабости.

В моих родных долинах существует религиозная секта, называемая "Голубыми братьями", приверженцы которой, чувствуя приближение кончины, погребают друг друга заживо. Еще до сих пор цел их монастырь - над входом высеченный из камня герб: ядовитое растение с пятью голубыми лепестками, из которых верхний походит на монастырский капюшон - Aconitum napellus голубой лютик.

Я вступил в этот орден молодым человеком и покинул его почти стариком.

За монастырскими стенами расположен сад - там есть гряда, на которой летом цветут названные мною ядовитые растения, а монахи поливают их кровью из ран, полученных при бичевании. Каждый, вступая в орден, сажает такой цветок, который, словно при крещении, получает свое собственное христианское имя.