Жизнь. Книга 2. Перед бурей - Нина Федорова Страница 22

В этот момент, в первый же момент встречи, они полюбили друг друга.

Глава X

Из всех несчастий, какие могут постигнуть женщину в этой жизни, несчастное супружество – худшее, и жизнь госпожи Мальцевой была тому примером.

Это был брак по расчёту – и не самой Нины Георгиевны, а её семьи. «Житейская мудрость» внушила её родным устроить это супружество, без романтики, на основании здравого смысла.

Казалось, здесь молодая девушка, красивая, благородная – и бедная, там пожилой господин, степенный, серьёзный – и очень богатый: не подходящая ли это пара? Вот бы их поженить! И заработали умы и языки родственников. Девушка протестует? Но ведь она не знает всех горестей жизни, она ещё не понимает, что значит быть обеспеченной и всю жизнь не испытывать бедности, долгов, унижений, «царить» и в обществе и над жизнью. Они всё это знали и искренне, любя её, убеждали: «Выходи! Выходи за него! Ну можно ли упустить такой случай?! Он влюблён, на руках будет носить тебя!» И ещё довод: «Посмотри на мать, на отца, на братьев! Обеспечишь их старость, братьям дашь возможность учиться. Сама будешь жить в роскоши!» И подруги, сверкая глазами, тёмными от зависти, убеждали: «Выходи! Выходи! Устрой бал, роскошную свадьбу! Мы будем ездить в столицу, к тебе в гости. Ах! выходи поскорее! выходи!» И учитель музыки, единственно чей ответ она хотела бы услышать, прежде чем дать согласие, вдруг исчез с горизонта. «Безумная! – кричала тётка. – Учитель! Он беден, у него начинается чахотка! Твои дети были бы несчастными калеками! Ты упрямством убьёшь и отца и мать». Дядя объяснял спокойно: «Дом ваш через полгода возьмут за долги, братьев за невзнос платы исключат из гимназии. На пенсию отца невозможно снять даже только квартиры для всех. А что же вы все будете есть?»

Под гипнозом мудрых советов она согласилась.

Есть физические болезни, которые, по закону, являются препятствием для вступления в брак; должны бы и некоторые черты человеческого характера препятствовать ему, и даже в большей мере: в супружестве человек живёт не столько с сердцем или с умом, сколько именно с характером своей пары.

Александр Арсеньевич Мальцев был маньяком сохранения своей жизни, здоровья и покоя.

Как и все глубокие эгоисты, он был пессимистом, мизантропом, ипохондриком, и уже с началами старческого маразма. Он не принёс жене своей радости; он дал ей весь комплекс огорчений, какие только были в его возможности. Она вошла в этот дом, доверчиво улыбаясь, надеясь: если не молодую любовь найдёт в нём, то, конечно, дружеское доверие, душевный мир, взаимную заботу и нежность. В этом доме она вскоре увяла, потеряв и здоровье и красоту. Её лицо потемнело, кожа высохла, становясь похожей на желтоватый пергамент, от постоянного напряжения тело проникалось разрушительным ядом. Только глаза её сияли, и это раздражало мужа. В чём дело? Чему она радуется? И она научилась ходить с опушенными глазами. Всё это закончилось болезнью печени – и от этой болезни она теперь умирала.

Казалось бы, чего ей недоставало? Он не сделал по отношению к ней никакого дурного п о с т у п к а: не бил, конечно, не кричал на неё никогда, ногами не топал, не угрожал ничем, – он убивал её молчанием, нестерпимо досадливыми привычками в заботах о своём здоровье: он убивал её и присутствием своим, и отсутствием. Она жила в тяжком плену – у кого? у чего? – у его характера и у своего понимания долга.

Но и он был глубоко несчастен: раб своей натуры. Он влачил свою жизнь как зловещую ношу, содрогаясь оттого, что живёт, но теряя сознание при мысли о смерти. Он родился таким: с отвращением к жизни, с отвращением ко всем жизненным процессам – и от этого ничто ему не могло помочь. Женитьба на молодой, красивой, здоровой и весёлой девушке была его последней и отчаянной попыткой. Но силы их были неравны: он победил, она следовала за ним. Женившись, он не попытался ничего изменить в себе, не отказался ни от одной привычки. Она жила в доме с рутиною палаты для душевнобольных.

В те времена развод был почти невозможен; во всяком случае, для женщины он являлся позором. Развод пал бы тенью на жизнь её единственного сына, и сына, конечно, отдали бы отцу. Она же всей силой своей старалась стоять между ними, разделяя их хоть слабой своей тенью, охраняя сына от влияния отца.

Постепенно ей пришлось отказаться от всего, что она прежде любила. Муж был ревнив – она отказалась от путешествий, балов, театров. Картинная галерея? Но у них достаточно картин в доме. Лошади? Бега? И это м о ж е т её интересовать? Сам Мальцев не любил выезжать: опять мания – ему казалось, все с м о т р я т на него, не спуская глаз. Друзей у него не было. Дом их посещали изредка, и только по приглашению, несколько пожилых, бездетных, богатых супружеских пар, имевших свои мании, люди, похожие на самого Мальцева. Этим гостям Мальцевы отдавали такие же редкие и убийственно-тоскливые визиты.

Как когда-то она любила музыку! Но он не любил з в у к о в, музыка расстраивала его, мешая думать. И долгие годы уже не открывался большой рояль в большой гостиной. Она позабыла свои грузинские песни. Они раздражали мужа.

– Поёте? – спрашивал он саркастически. – О чём вы поёте? Боже, что за язык!

И только. Но она перестала петь.

Когда единственный сын, Жорж, был малюткой, склонившись над его колыбелью, роняя слёзы на его белую подушечку, она шептала ему по-грузински слова беспредельной любви, бесконечной нежности.

Мальцев не любил людей; он был недоволен своей эпохой, своим правительством, своим поколением; он почти не читал газет, и единственно календарь служил тем печатным словом, которое соединяло их с текущим днём.

Пригласить к себе её родных? Зачем? Что они здесь будут делать? Им посылается ежемесячно чек. Они писали? Они недовольны? За ч т о, собственно, они получают отсюда деньги?

Она не подымала голоса в защиту.

Пригласить подруг? Вот ещё фантазия!

И он начинал осуждать легкомыслие и распущенность женщин, продажность чиновников, бессовестность фабрикантов, глупость прислуги, жадность богатых, пороки бедных, невежество докторов, мошенничество инженеров, распущенность армии, лицемерие духовенства, развращённость молодёжи, художников, поэтов, музыкантов, идиотизм министров, тщеславие аристократов – и выходило, что все люди никуда не годились. Подальше от них! Подальше! Долой всю эту ненужную суету и пошлость человеческой истории, людских заблуждений!

И устав от монолога, он шёл к себе – принимать лекарство для продления