О свободе воли. Об основе морали - Артур Шопенгауэр Страница 25

2) Характер человека – эмпирический. Мы знакомимся с ним не только в других, но и в самих себе исключительно путем опыта. Поэтому мы часто разочаровываемся как в других, так и в самих себе, открывая, что мы не обладаем тем или иным свойством – например, справедливостью, бескорыстием, мужеством – в той мере, как мы простодушнейшим образом предполагали. Вот почему также, когда нам предоставляется трудный выбор, наше собственное решение, как и чужое, до тех пор остается для нас самих тайной, пока этот выбор не сделан: нам кажется, что он падет то на ту, то на эту сторону, по мере того как воля ближе знакомится через посредство познания с тем либо иным мотивом и испытает на себе его силу, причем и выступает на сцену пресловутое «Я могу делать то, что я хочу», создавая кажущуюся свободу воли. Наконец более сильный мотив захватывает власть над волей, и выбор часто оказывается иным, чем мы полагали вначале. Вот почему в конце концов никто не может знать, как поступит кто-нибудь иной, а также и он сам в каком-либо определенном положении; сначала надо побывать в нем, и лишь после выдержанного испытания бываем мы уверены в других, и только тогда также мы полагаемся на самих себя. Но тогда в нас появляется эта уверенность: изведанные друзья, испытанные слуги надежны. Вообще мы относимся к хорошо известному нам человеку как ко всякой другой вещи, со свойствами которой мы уже ознакомились: мы без опасения предвидим, что от него можно ждать и что нет. Кто раз что-нибудь сделает, тот в представившемся случае опять это повторит, и это как в добре, так и во зле. Поэтому кто нуждается в большой, неординарной услуге, тот обратится к человеку, который дал доказательства своего великодушия, а кто хочет нанять убийцу, тот будет искать людей с уже обагренными кровью руками. По рассказу Геродота (VII, 164), Гелон Сиракузский был поставлен перед необходимостью вполне доверить кому-нибудь очень большую сумму денег, так как ее нужно было отправить с ним в чужую землю, предоставив ее в полное его распоряжение. Гелон выбрал для этой цели Кадма, который раньше на деле показал редкую, даже неслыханную честность и добросовестность, – и доверие его было вполне оправдано[34]. Равным образом только опыт и подходящий случай дают нам знакомство с нами самими, знакомство, на котором основывается наша уверенность или неуверенность в себе. Смотря по тому, обнаружили мы в данном случае обдуманность, мужество, честность, молчаливость, хитрость либо какое-нибудь иное потребное для дела качество или же в нас не оказалось подобных добродетелей, будем мы потом, узнав себя, довольны собою или, наоборот, недовольны. Лишь точное знание своего собственного эмпирического характера дает человеку то, что называют приобретенным характером: им обладает тот, кто точно знает свои собственные качества, как хорошие, так и дурные, и оттого отдает себе полный отчет, в чем он может себе доверять и чего может от себя требовать, а чего нет. Свою собственную роль, которую он раньше, в силу своего эмпирического характера, только импровизировал, он играет теперь по всем правилам искусства и методически, с твердостью и последовательностью, никогда, как говорится, не сбиваясь с характера, уклонение от которого всегда доказывает, что мы в данном частном случае находились в заблуждении относительно самих себя.

3) Характер человека – постоянен: он остается одинаковым в течение всей жизни. Под изменчивой оболочкой своих лет, своих отношений, даже своих знаний и взглядов скрывается, как рак в своей скорлупе, тождественный и подлинный человек, совершенно неизменный и всегда одинаковый. Лишь в направлении и в материале испытывает его характер кажущиеся видоизменения как следствие различия возрастов и их потребностей. Человек никогда не меняется: как он поступил в одном случае, так при совершенно одинаковых обстоятельствах (к которым, однако, принадлежит и правильное знание этих обстоятельств) будет он всегда поступать. Подтверждение этой истины можно найти в повседневном опыте; всего же ярче проявляется она, когда мы снова, через 20–30 лет, встречаемся со старым знакомым и тут скоро ловим его совершенно на тех же штуках, как некогда. Правда, некоторые на словах будут отрицать эту истину; однако они сами предполагают ее в своем поведении, никогда не доверяя тому, кто однажды оказался нечестным, но охотно полагаясь на того, кто раньше доказал свою честность. Ибо на этой истине основана возможность всякого знания людей и прочное доверие к тем, кто испытан, проверен, доказан; даже если такое доверие к кому-нибудь нас обманет, мы никогда не говорим: «Его характер изменился», – а: «Я в нем ошибся». На ней же основывается и то, что, желая составить суждение о моральной ценности поступка, мы прежде всего стараемся выяснить себе его мотив, а затем наша похвала либо порицание касается не мотива, а характера, который был доступен действию подобного мотива и который есть второй и единственно человеку присущий фактор деяния. На той же истине основывается, что подлинная честь (не рыцарская, или дурацкая), однажды будучи утрачена, никогда опять восстановлена быть не может – пятно одного-единственного недостойного поступка навсегда остается на человеке, клеймит его, как говорят; отсюда поговорка: «Кто раз украл, тот навеки вор». На ней основывается и то, что если в важных государственных делах может иногда понадобиться измена, так что ищут изменника, пользуются его услугами и награждают его, то потом, по достижении цели, мудрость повелевает удалить этого человека, так как обстоятельства изменчивы, а его характер неизменен. На ней основывается, что величайший недостаток драматического писателя – это если его характеры невыдержанны, т. е. не проведены с постоянством и строгой последовательностью сил природы, как это бывает с характерами у великих авторов; последнее показано мною в обстоятельном примере на Шекспире («Парерги», т. 2, § 118, с. 196 первого издания)[35]. На той же истине основывается даже и возможность совести, так как последняя часто уже в глубокой старости укоряет нас в преступлении юношеских лет, как, например, Ж.-Ж. Руссо через 40 лет мучился тем, что свалил на служанку Марион воровство[36], совершенное им самим; подобная вещь возможна лишь при допущении, что характер остался без изменения тот же, ведь, с другой стороны, самые смешные заблуждения, грубейшее невежество,