Песнь моряка - Кен Кизи Страница 3

транса. Плечи расслабляются, дрожь стихает. Не выпуская женского горла, мужик медленно поворачивает голову и подставляет под фонарь физиономию, почти столь же чумную, как и та, что недавно торчала в майонезной банке. Абсолютно гладкая и белая. Ни бровей, ни ресниц. Глаза и рот цвета лососевой икры. Яркий фарфоровый лоб обрамляет грива волос еще ярче, похожая на хром, как ни посмотри, расплавленный угробищный хром!

– Господи! – Айк отшатывается. – Господи Исусе!

Икорный рот раздвигается в смущенном мурлыканье:

– Звиняй, чувачок, я не исусе. – Мужик как ни в чем не бывало отворачивается и продолжает то, что не успел закончить, – душить потерявшую сознание женщину, лишь добавив углом рта блудливо и запоздало: – А это не цаца, а моя жена, ха-ха-хмммм…

Айка сшибает даже не это как-ни-в-чем-не-бывалое душегубство, а тон. Знакомый, осточертевший хихикающий тон. Айк наслушался его в тюрьме – этого панибратского, между-нами-говоря тона, который всегда несет в себе яд оскорбления и одновременно оттенок близости: «Эй, мужик, ну ты понял, ха-ха-ха». Придется хватать его снова. Айк откладывает фонарь, вцепляется обеими руками в длинную гриву белых волос, разметавшихся у мужика вокруг шеи (как воротник у дзюдоиста), разворачивается, прижимается спиной к его спине, потом швыряет. Длинная серебристая фигура прокатывается у Айка над головой и растягивается на куче мусора мокрой тряпичной куклой. Айк выпускает волосы и застывает на месте, переводя дыхание. Самые храбрые из Луповых кабанов уже высунулись из своих дымных гротов и с любопытством озирают место конфликта – если что-то падает на землю с такой силой и чпоканьем, оно обычно там остается и, бывает, годится в пищу. На секунду Айку хочется, чтобы мужик оказался мертв – чистый труп, дело сделано.

Серебристое тело перекатывается и с трудом встает на четвереньки. В свете фар оно неожиданно выглядит хрупким и хлипким, как поганка. Мускулы на торсе снова дрожат, но теперь как-то беспомощно. Мужик поднимается на колени и с мольбой складывает перед собой длинные белые руки:

– Не надо, не бей, все уже нормально. Ты же знаешь, как это. – Рот растягивается в улыбке, но теперь мужик не хихикает. – Ну, понесло. Ты ж должен понимать: столько лет… идешь через весь город, думаешь, как оно будет: слезы, лунный свет, одиноко сидит у окошка… а тут машина у помойки, и какой-то клоун-регги ее дрючит… вот и понесло. Но я уже в норме. Не надо, не бей.

– Я тебя и не бил, вообще-то.

– Ну и сейчас не бей. Я в норме, и я извиняюсь. Окей?

Мужик все стоит на коленях, покаянно заламывая руки. Айк неуверенно смотрит вниз. Раскаяние выглядит настолько наигранным, что трудно не увидеть в этой сцене постановку.

– Ладно, прощаю. Вставай.

Мужик не встает. Он все так же на коленях и все так же покаянно заламывает руки. В тенях хрюкают свиньи, полны сострадания. Джип за спиной Айка кашляет, давится и затихает, мутные фары резко гаснут. Каркает ворона. Затем дальше по дороге клацает, открываясь и захлопываясь, дверь дома Лупов, в консервных банках слышны шаги. Айк надеется, что это Грир – выползает из укрытия, когда опасность миновала. Но легкое дуновение в подвешенном дыме указывает, что это не Грир. Это папа Луп. Его кегельбанскую походку не спутаешь ни с чем. Омар Луп ходит медленно, прицельно сгорбившись, словно сейчас отправит грохочущий шар на последний кегельный ряд и тем добудет себе очередной кубок.

– Это ты, что ли? – Луп пыхтя приближается к стоящему на коленях мужику и не обращает внимания на Айка. – Ребята говорили, что ты вроде как опять на территории, только я в то не поверил. Сказал им, что у тебя хватит ума. Сплоховал, выходит, – зато теперь будет плохо тебе. Предупреждали тебя, красноглазый козел, что мы… звини, Саллас, – Луп отодвигает Айка в сторону, занимая позицию поудобнее, – что с тобой будет, если явишься обратно приставать к Луизе. Семья своих не сдает.

После чего мужик получает по физиономии – хруст, короткий действенный апперкот со всей силы, на которую еще способны согнутые ноги и кегельбанская спина. Голова трещит, и чужак со стоном валится на землю. Папа Луп замахивается для нового удара, но Айк выступает вперед:

– Эй, Омар. С него хватит…

– Его предупреждали, Саллас, давным-давно, когда его отсюда выперли! Я человек свободных взглядов, но всему есть предел.

Серебристое тело снова ползет и поднимается на колени. Омар Луп переносит вес с одной ноги в резиновом башмаке на другую и поводит плечами.

– Погоди, Омар… – Айк пытается встать перед старым Лупом.

– Отойди, Саллас. Это семейное дело.

– Пожалуйста, папа Луп, ну пожалуйста, пожалуйста. – Мужик сплетает руки перед окровавленным носом. – Меня понесло, когда я увидел, как она с этим раста-ублюдком. Но теперь я в норме, все окей. Вообще-то, – поразительно, но сквозь кровь на лице вновь проступает та же вялая подобострастная улыбка, – эта бедная цаца мне жена.

Хруст. Омар отпрыгивает в сторону, новый апперкот. Голова серебряного трещит и болтается, но он остается на коленях, подставляясь под следующий удар.

Не разжимая зубов, Айк набирает в легкие новую полноценную порцию воздуха – теперь придется хватать старика Лупа.

– Стоп, Омар… – Айк обвивает руками бочкообразный торс, морщась от вони табачного сока и свинины. – Хватит.

– Айзек Саллас, лучше ты меня отпусти! – Торс еще перетаптывается, голова примеряется для нового удара. – Я ценю твою заботу, но это семейное делооооп!

Просунув руки Лупу под мышки, Айк запирает его шею в полный нельсон. Омар Луп выкручивается и рычит, грозя страшными последствиями, если его сейчас же не отпустят. Айк держит крепко и ждет: ударить рукой старик не может. Но ничто не удерживает его ноги. Армированный резиной носок ботинка погружается с размаху в голое брюхо серебряного. Айк крепче сжимает нельсон, дивясь стариковской силе.

– Я буду сжимать сильнее, Омар, – хотя на самом деле он уже не уверен, что сможет удержать этого мелкого дьявола, – придется зажимать, пока ты не…

Но тут, как избавление от неуверенности, а заодно и от других забот, за их спинами чудесным образом возникает луч света. Он исходит из ниоткуда и выбивает звезды прямо у Айка из-под черепа. Он успевает повернуться как раз в ту секунду, когда девица Луиза поднимает большой фонарь для нового удара. Снова мягкий звездный дождь. С вершины холма доносится пронзительный хохот. Такие шутки они любят больше всего, эти вороны: спасенная дева открывает глаза, и кого она видит – героя? Рыцаря, освободителя? Ничего подобного. Она видит, как злодей в красных кальсонах ломает шею ее папе, а рядом в куче мусора валяется истекающий кровью муженек. Перед этим она, естественно… впрочем, к делу не относится. Это лишний раз подтверждает – а то нет: не трогай джинна! Как бы