Пустячный случай - Моэм Сомерсет Уильям Страница 4

Меня не удивило, что, узнав о связи своей жены со скромным чиновником из министерства иностранных дел, он пришел в неописуемую ярость. Отец леди Кастеллан был много лет бессменным товарищем министра иностранных дел. Какой позор - разводиться с женой из-за подчиненного ее отца! Кастеллан, вполне возможно, любил свою жену, так что его могла терзать и самая обычная ревность. Но у него была гордость и не было чувства юмора. Он боялся прослыть смешным. А в роли обманутого мужа трудно держаться с достоинством. Не думаю, что он был бы рад скандалу, который грозил его карьере. Возможно, друзья леди Кастеллан сообщили ему, что у нее на суде будет защитник. И перспектива перемывать свое грязное белье на людях ужасала его. Похоже, что на него оказали давление, и он решил, что лучше всего простить жену, позволить ей вернуться, если, конечно, любовник исчезнет навсегда. И леди Кастеллан согласилась на это.

Она, по-виднмому, натерпелась страху. Я не сужу ее так строго, как миссис Лоу. Она была очень молода, ей и сейчас еще не более тридцати пяти лет. Кто может сказать, как случилось, что она стала любовницей Дж.? Я подозреваю, что любовь застала ее врасплох и она запуталась в ее сетях, еще не успев понять, что произошло. Она и в ту пору была, вероятно, такой же сдержанной и так же умела владеть собой. Но ведь именно над такими людьми природа порой подшучивает самым неожиданным образом. Видно, она совсем потеряла голову. Каким образом Кастеллан проведал обо всем, так и останется неразгаданным. Но ясно, что она забыла всякую осторожность, если не уничтожила писем возлюбленного. Артуру Лоу показалось странным, почему в связке были не ее, а его письма. По-моему, это легко объяснить. Когда все открылось, она отослала ему те письма, что были у нее, и потребовала взамен свои. А он, естественно, хранил их, перечитывал иногда, воскрешая в памяти свою любовь, которая так много значила для него.

По-видимому, леди Кастеллан, захваченная своим чувством, не задумывалась о последствиях, и, когда беда грянула, не удивительно, что она до смерти напугалась. Как и многие другие женщины ее круга, она, вероятно, не уделяла особого внимания детям, но расстаться с ними ей было бы тяжело. Была ли она привязана к мужу - трудно сказать, но, зная ее характер, можно предположить, что богатство его и положение не были ей безразличны. Новая жизнь не сулила ей ничего хорошего. Она теряла все: великолепный дом на Карлтон-Хаус-Террас, положение в обществе, свое доброе имя. Отец не мог ее обеспечить, любовник еще и сам не имел заработка. И она поддалась уговорам семьи. Доблестного в этом мало, но понять можно.

Пока я размышлял таким образом, Лоу продолжал свой рассказ:

- Я не представлял себе, как связаться с леди Кастеллан. Дело осложнялось тем, что я не знал имени этого человека. Как бы то ни было, вернувшись в Англию, я написал ей. Объяснил, кто я такой, и сообщил, что привез ей письма и портсигар от человека, который недавно умер в моем округе. Письма, прибавил я, необходимо вручить лично. Я боялся, что она не ответит совсем или вздумает сообщаться со мной через своего поверенного. Но она ответила. И пригласила меня к себе к двенадцати часам. Знаю, что глупо, но, признаюсь, я волновался, как мальчишка, когда ступил на порог ее дома и рука моя коснулась звонка. Дверь отворил дворецкий. Я сказал ему, что леди Кастеллан ожидает меня. Швейцар взял мою шляпу и пальто, и меня провели наверх, в большую гостиную.

- Пойду доложу о вас, - сказал дворецкий.

Он ушел, а я сел на краешек стула и принялся разглядывать комнату. По стенам висели картины - все больше портреты, - чьей кисти, не знаю, очевидно Рейнольдса или Ромнея, везде восточный фарфор, золоченые консоли, зеркала. Среди этого великолепия я почувствовал себя таким жалким, таким ничтожным. От моего костюма шел запах камфары, брюки на коленях пузырились, галстук был слишком яркий. Вернулся дворецкий и пригласил меня следовать за ним. Он отворил дверь напротив той, через которую мы вошли, и я очутился в другой комнате, поменьше первой, но столь же великолепной. В конце ее, у камина, стояла женщина. Она взглянула на меня, когда я вошел, и слегка кивнула. Пересекая комнату, я испытывал страшную неловкость, боясь наткнуться на мебель. Одно утешение - может быть, я не выглядел таким дураком, каким себя чувствовал. Сесть мне не было предложено.

- Вы привезли что-то для меня. Очень любезно с вашей стороны.

Она не улыбалась. Вела себя сдержанно и как бы оценивала меня. Сказать правду, я разозлился. Кому приятно, когда тебя разглядывают, словно ты пришел в шоферы наниматься.

- Стоит ли говорить об этом! Таков долг службы, - сухо сказал я.

- То, что вы должны передать мне, у вас с собой?

Не отвечая, я раскрыл портфель и вынул оттуда письма. Она взяла их, не проронив ни слова. Взглянула. Под толстым слоем косметики лицо ее побледнело, клянусь вам. Но выражение не менялось. Я посмотрел на ее руки, они слегка дрожали. Впрочем, она тут же овладела собой.

- Извините меня, - вдруг спохватилась она, - я забыла предложить вам стул. Садитесь, пожалуйста.

Я сел. Мгновение она не знала, что делать. Письма еще были у нее в руках. Зная, что в них, я пытался представить себе ее состояние. Она ничем не выдала себя. У камина стоял письменный столик, она выдвинула ящик и положила туда письма. Потом села напротив меня и предложила мне закурить. Тогда я протянул ей портсигар, который до этого лежал у меня в кармане.

- Я должен передать вам еще и это.

Она взяла портсигар и стала молча рассматривать его. Я ждал, не зная теперь, что делать: встать и уйти или остаться.

- Вы дружили с Джеком? - вдруг спросила она.

- Нет, - ответил я. - Первый раз увидел его уже мертвым.

- Я не знала до вашей записки, что он умер. Я давно потеряла его из виду. Ведь мы были друзьями много лет назад.

Я не знал, что подумать. То ли она предполагает, что я не читал писем, то ли забыла, что в них. В ту минуту, когда она их увидела, что-то дрогнуло у нее в душе, но она мигом справилась с собой и теперь говорила почти равнодушно.

- От чего же он умер?

- Голод, туберкулез, опиум, - ответил я.

- Какой ужас! - сказала она, как обычно говорят в таких случаях приличия ради. Может, и было у нее что на сердце, да она не собиралась открываться передо мной. Оставалась бесчувственной и холодной как лед. Я видел, а возможно, мне только казалось, что она наблюдает за мной, призвав на помощь всю свою проницательность. Ей хотелось понять, известно мне что-нибудь или нет. Думаю, она бы много дала,чтобы знать точно.