Разрушенный мост - Филип Пулман Страница 4

уже год или около того. Джинни с отцом заходили туда перекусить: ресторан был маленький, уютный и больше напоминал закусочную. Энджи отлично готовила. Работать там будет здорово. И здорово, что рядом будет Энди. В маленьком прибрежном королевстве Джинни все вдруг стало складываться замечательно, просто отлично, как и должно было быть. Последние загорающие потянулись по мягкому песку в сторону машин, волны тихо бились о берег, солнце тонуло за горизонтом в кроваво-красном небе.* * *

– Пап, помнишь Энди?

– Энди Эванса? Я его видел сегодня. Он болтал о чем-то в гараже с Дафиддом. А что?

– Он сказал, что в яхт-клубе нужна помощница на кухню, и я согласилась там поработать. По вечерам.

– Что, весь вечер? Мы же совсем не будем видеться.

Час был уже поздний. Папа лежал в гамаке под ночным небом, а из открытого окна лилась музыка Моцарта и свет, подсвечивавший снизу листья дерева. Он часто там лежал. Иногда даже спал там ночью. Иногда и Джинни присоединялась к нему: вытаскивала под звезды матрас и пуховое одеяло. Сегодня тоже можно было бы так сделать, но после визита Венди Стивенс между ними будто пролегла пропасть.

Джинни до предела откинула спинку шезлонга и села рядом с отцом, разглядывая крону дерева, казавшуюся светло-голубой на фоне черного бархата ночного неба.

– Это только с шести до восьми, – объяснила она.

– Тогда нормально. Ты сама-то этого хочешь?

– Ага. Поэтому и согласилась.

– Молодец. Сколько заплатят?

– Не знаю, мы еще не обсуждали.

– Цыплят будем позже считать?

– Наверное.

Так они и сидели вместе, в молчании, еще несколько минут. Запись Моцарта подошла к концу, пленка щелкнула, музыка стихла.

– Тебе бы плеер и наушники, – сказала Джинни. – Чтобы не вставать каждый раз и не переворачивать кассету.

– Мне и не нужно. Я просто попрошу тебя – очень вежливо, – и ты все сделаешь.

– Размечтался, – рассмеялась она, вставая.

– Конечно.

– Просто перевернуть?

– Нет. Поставь ноктюрны Шопена. В исполнении Рубинштейна.

Джинни зашла в дом, отыскала кассету и поставила в проигрыватель.

– И все же с наушниками было бы проще, – заметила она, возвращаясь к шезлонгу.

– Не хочу отключаться от окружающего мира. Хочу слышать музыку, которая мягко играет где-то на расстоянии, а вокруг царит ночь. Как будто она звучит из открытого окна большого дома на другой стороне озера.

– Ха! Ну ты и придумал, – фыркнула Джинни, хотя на самом деле этот образ ей очень понравился. Так легко было воссоздать его перед внутренним взором, написать, словно картину. Вот он обретает форму, и воображение работает так легко, обращаясь к сохранившимся в памяти изображениям зданий в классическом стиле, лужайкам перед ними. Бликам света на темной воде. Людей она запоминала плохо, а вот вещи – легко. Стоит только подумать о предмете или месте, как их детальное изображение – текстуры, размеры, тени – возникают в ее голове. Джинни так много о себе не знала; не знала она и о том, насколько это редкий дар, хотя уже начинала, пожалуй, догадываться.

Теплая ночь обнимала ее, пока она лежала в волшебном круге света под старым деревом, а ноктюрны Шопена плыли в воздухе над воображаемым озером. Рядом в гамаке лежал отец, и в эти минуты она чувствовала себя невероятно богатой. В мире столько всего – и столько всего странного, но они с папой так хорошо понимают друг друга – и так будет отныне и вовеки веков.

2

Сестра Рианнон

Рианнон Калверт, лучшая подруга Джинни, зашла к ней в гости в первый день летних каникул и рассказала странную историю.

Она жила в городе в нескольких километрах вверх по побережью; ее родители держали кафе под названием «Дракон». Джинни они нравились. Мистер Калверт был человеком энергичным и эксцентричным, то и дело поддававшимся импульсивным увлечениям. Он то начинал заниматься парусным спортом, то учился играть на гитаре, вкладываясь в каждое занятие со всей возможной страстью на протяжении нескольких месяцев, а потом так же неожиданно его бросая. В противоположность ему миссис Калверт была дамой разумной и терпеливой. Джинни нравилось бывать у них, потому что это была настоящая семья, в которой были папа и мама. Рианнон – тщеславная, ленивая, добрая и смешная – тоже ей нравилась.

Был разгар дня, понедельник, папа уже ушел на работу, а Джинни и Рианнон отправились на пляж и попытались искупаться в прохладной воде, а потом некоторое время жарились в лучах обжигающего солнца, прежде чем медленно вернуться в дом и расположиться в саду.

Рианнон устроилась в гамаке, ее длинные темные волосы шелковым водопадом спускались через его край. Джинни не раз пыталась нарисовать подругу, но так и не смогла передать на бумаге ее мягкую и ленивую грацию. Для этого, наверное, надо быть кем-то вроде Эдварда Бёрн-Джонса (Джинни только что прочитала о нем в книге о прерафаэлитах). Сама она предпочитала Пикассо и Ван-Гога. Вот только и они тоже не смогли бы нарисовать Рианнон. Что ж, нужно продолжать попытки.

Они лежали под деревом и вели ленивую беседу, как вдруг Рианнон воскликнула:

– Слушай! Я только что вспомнила, о чем хотела тебе рассказать. Мне вчера сестра звонила.

– Сестра? Я даже не знала, что у тебя есть сестра! – удивилась Джинни. Ей всегда казалось, что Рианнон, как и сама она, – единственный ребенок в семье.

– Ну да, просто родители никогда о ней не говорят. Она намного старше меня, ей двадцать шесть или что-то вроде того. И она ушла из дома, точнее, ее, по-моему, выгнали. Я была маленькой, когда она сильно поссорилась с родителями. Они ужасно ругались. Не знаю, в чем была причина, но с тех пор о моей сестре дома и не вспоминают…

– Ничего себе, – пробормотала Джинни, пытаясь представить, что же это за ссора должна была быть такая. – А как ее зовут? И почему она звонила?

– Ее зовут Хелен. И между прочим, она звонила, чтобы спросить о тебе.

Джинни даже села ровнее, пытаясь разглядеть лицо Рианнон и понять, не шутит ли она. Но та развалилась в гамаке, свесив руку и теребя пальцами стебли сухой травы внизу и щурясь из-под ресниц на подсвеченную солнцем листву. Почувствовав взгляд подруги, она повернулась к Джинни.

– Честное слово! Мама сняла трубку, но не узнала голос Хелен. Ничего удивительного, по-моему. И заглянула в гостиную, чтобы позвать меня к телефону. Ну, и я подошла и закрыла за собой дверь. Думала, это Питер, он обещал позвонить. И тут слышу в трубке незнакомый женский голос. «Слушай, – говорит она, – постарайся не удивляться, я не хочу, чтобы родители знали, кто звонил. Это Хелен, твоя сестра». Боже мой, я даже не сразу сообразила, что ответить. Ощущение было такое, будто мне с того света звонят. Я спросила: «Где ты?» Она сказала, что дома, в Портафоне.

Портафон находился километрах в тридцати