Центральный парк - Вальтер Беньямин Страница 4

воля Бодлера. Воля Иисуса Навина. Не в полной мере пророческая, ибо он не помышлял о возвращении вспять. Отсюда его грубый напор, нетерпение и гнев и отсюда же – его непрекращающиеся попытки или поразить мир в самое сердце, или убаюкать его. Именно это желание заставляет его аккомпанементом подбадривать смерть в её деяниях.

Следует признать, что темы, образующие сердцевину бодлеровской поэзии, недоступны для планомерных и целенаправленных усилий, ибо все эти радикально новые темы – будь то город или людская масса – даже не мыслились им в качестве таковых. Это не они составляют мелодию, которую он замыслил, а скорее – сатанизм, сплин, извращённая эротика. Подлинные темы Fleurs du mal следует искать в самых неприметных местах. Вот они-то, если продолжить образ, и суть те прежде не тронутые струны диковинных инструментов, на которых Бодлер наигрывает свои фантазии.

16. Лабиринт – это верный путь для тех, кто всякий раз слишком рано оказывается у цели. Цель же – рынок.

Азартные игры, фланёрство, собирательство – всё это занятия, придуманные для противодействия сплину.

Бодлер показывает, что деградирующая буржуазия уже не в силах интегрировать в себе асоциальные элементы. Когда была распущена garde nationale[45]?

С появлением новых способов производства, приведших к развитию имитации, на товарах появился налёт внешнего блеска [Schein].

Для людей, каковы они сегодня, существует лишь одно радикальное новшество, причём всегда одно и то же: смерть.

Застывшая тревога – это тоже формула бодлеровского образа жизни, который не знает никакого развития.

17. К числу загадочных сущностей, впервые захваченных проституцией вместе с большим городом, принадлежит масса. Проституция открывает возможность мифического причастия к массе. Но возникновение массы совпадает по времени с развитием массового производства. Вместе с тем проституция, кажется, предоставляет возможность как-то продержаться в жизненном пространстве, где предметы первой необходимости постепенно становятся товаром массового потребления. Проституция в больших городах саму женщину делает товаром массового потребления. Это абсолютно новая примета жизни большого города, придающая бодлеровскому пониманию догмата о первородном грехе его истинный смысл. И как раз древнейшее понятие казалось Бодлеру достаточно испытанным, чтобы отразить совершенно новый, обескураживающий феномен.

Лабиринт – это родина колеблющихся. Путь тех, кто не осмеливается дойти до цели, легко сворачивается в лабиринт. То же самое происходит с половым влечением в эпизодах, предшествующих его удовлетворению. Но то же – и с человечеством (классами), которое не желает знать, к чему всё идёт.

Если фантазия есть то самое, что устанавливает соответствия внутри воспоминания, то мысль посвящает ему аллегории. Воспоминание сводит то и другое воедино.

Шарль Мерион. Новый мост, Париж. 1853. Офорт.

18. Магнетическое притяжение, какое снова и снова оказывают на поэта несколько базисных ситуаций, входит в состав меланхолического синдрома. Фантазия Бодлера знала, что такое стереотипные образы. Вообще говоря, похоже, что он испытывал необходимость хотя бы единожды обратиться к каждому из этих мотивов. Это в самом деле можно уподобить потребности, которая снова и снова приводит преступника на место преступления. Аллегории – это места, где Бодлер утолял свою жажду разрушения. Возможно, этим объясняется соответствие между многими его прозаическими вещами и стихами из Fleurs du mal.

Судить об интеллектуальной силе Бодлера по его философским экскурсам (Леметр[46]) было бы величайшей ошибкой. Бодлер был плохим философом, хорошим теоретиком, но несравненен он был лишь как виртуоз рефлексии [Grübler[47]]. В качестве такового он мыслил стереотипными мотивами, умел безошибочно отбрасывать всё, что ему мешало извне, и всегда был готов поставить образ на службу мысли. Человек рефлексирующий [Grübler] как исторически обусловленный тип мыслителя – это тот, кто среди аллегорий чувствует себя как дома.

Проституция у Бодлера – это дрожжи, на которых – в его фантазии – всходят людские массы больших городов.

Уличная проститутка. Фото Эжена Атже. 1921.

19. Величие аллегорической интенции: разрушение органического, живого – угасание внешнего [Schein]. Стоит обратить внимание на то место, весьма показательное, где Бодлер рассказывает о состоянии очарованности, в которое приводил его живописный театральный задник. Отказ от волшебства, свойственного отдалённому, – важнейший момент лирики Бодлера, и он превосходнейшим образом сформулировал его в первой строфе Le voyage[48].

Об угасании внешнего – L’amour du mensonge[49].

Une martyre[50] и La mort des amants[51] – интерьер в духе Макарта[52] и югендстиль.

Вырвать вещь из её привычного окружения – как обычно поступают с товаром на стадии его демонстрации – ход, для Бодлера весьма характерный. И это тесно связано с разрывом всех органических связей в рамках аллегорической интенции. Ср. Une martyre, строфы 3 и 5 с их природными мотивами или первую строфу Madrigal triste[53].

Образование ауры как проекция общественного опыта людей на природу: взгляд возвращается.

Безвидность и разрушение ауры суть тождественные феномены. Бодлер ставит им на службу художественные средства аллегории.

Жертвенная эволюция мужской сексуальности включает и то, что Бодлер, похоже, воспринимал беременность в известном смысле как нечестную конкуренцию.

Те самые звёзды, которые Бодлер изгнал из своего мира, стали у Бланки зримым образом вечного возвращения.

20. Предметный мир, окружающий человека, всё решительней оборачивается товаром. Одновременно с этим реклама начинает маскировать товарный характер вещей. Ложному преображению мира товаров противодействует его искажение в аллегорическом. Товар пытается заглянуть себе в лицо. Его вочеловечение торжествует в персоне проститутки.

Следует наглядно показать, как изменилось функционирование аллегории с приходом товарной экономики. Замыслом Бодлера было – выявить особую ауру товара. Он стремился гуманизировать товар на героический лад. Этому его намерению соответствовало одновременное стремление буржуазии очеловечить товар сентиментальным образом: предоставить ему дом, как человеку. Надеялись достичь этого с помощью коробочек, чехлов и футляров, которые в то время служили укрытием для домашних вещей буржуа.

Аллегория у Бодлера несёт на себе – в отличие от барочной – черты сдерживаемой ярости, необходимой, чтобы прорваться в этот мир и разнести в щепы его гармонические конструкции.

Героическое у Бодлера – это возвышенная, сплин – низменная форма демонического. Правда, обе эти категории его «эстетики» должны быть дешифрованы. Нельзя оставлять их как есть. Близость героического начала к античной латыни.

Интерьер комнаты в доме на улице Вожирар. Фото Эжена Атже. 1910.

21. Шок как поэтический принцип у Бодлера: fantasque escrime[54] города, увиденного как tableaux parisiens[55] – перестаёт быть родиной. Теперь это – отстранённое зрелище.

Как может отстояться образ большого города,