Машенька из Мышеловки - Александр Ильич Родимцев Страница 5

Как они обрадовались, как засияли глаза Машеньки! Даже внешне они сразу неуловимо изменились. Нет, не двое оборванцев стояли передо мной – два воина, готовых к любому заданию.

Первые боевые дела

Нас называли воздушными десантниками. Это особый род войск. В условиях войны наши бойцы и офицеры, выполняя задания командования, должны были перелетать через линию фронта и выбрасываться на парашютах в намеченных местах. Отлично вооруженные и обученные, воздушные десантники перереза́ли дороги противника, громили его штабы, наносили удары по врагу с тыла, где он меньше всего ожидал нападения.

Задачи воздушно-десантных войск ответственны и разнообразны, и нет надобности все их перечислять. Главное – им приходится сражаться на территориях, занятых врагом. Значит, нужно уметь быстро приземляться, собираться в назначенном месте, занимать выгодные позиции, окапываться, совершать стремительные броски и еще многое другое. Десантник должен отлично владеть и огнестрельным, и холодным оружием: нож в его руке иногда опаснее пистолета.

Незадолго перед началом Великой Отечественной войны я был назначен командиром воздушно-десантной бригады, которая размещалась в маленьком украинском городке на берегу Южного Буга.

Я остался доволен личным составом бригады. Они с интересом изучали военное дело. Каждый боец имел на счету по десять и двадцать прыжков с парашютом, а офицеры – по сто, по двести, даже по триста прыжков.

Однако нам, десантникам, пришлось вступить в войну не с воздуха и не на территории, занятой врагом. Нам пришлось сражаться плечом к плечу с доблестной нашей пехотой. И первое боевое крещение мы получили под Киевом.

Когда 22 июня 1941 года немецко-фашистские полчища, не объявляя войны, ринулись через наши границы и радио донесло до нас эту весть, все воины нашей бригады, и я в их числе, были уверены, что нам предстоит немедленно выступить на фронт.

Все мы, исполненные гнева, готовы были драться с врагом насмерть за каждый наш город, завод, колхоз, за каждую пядь родной земли.

Однако проходили дни, а мы не получали боевого приказа. Мы ждали, считая час за часом, и с замиранием сердца слушали сводки военных действий. Как трудно и тягостно было нашим воинам вести мирную жизнь в тихом степном городке и помнить, каждую минуту помнить, что близко отсюда, на западе, в просторах родной Украины бесчинствуют лютые фашистские банды!

Только вечером 9 июля мы получили приказ о переброске нашей бригады под Киев, в район Борисполя – Бровары. А теперь, после долгой, хотя и не такой уж дальней дороги, после двух десятков яростных бомбежек на станциях, на разъездах и в пути, мы наконец-то выступили на передовую и заняли оборону под Киевом, в Голосеевском лесу.

Когда фашистские вояки, привыкшие к победным маршам, грохнулись с разгона лбами о нашу стойкую оборону у Киева, их генералы растерялись – откуда у русских такая сила?

От пленных фашистов мы знали о приказе Гитлера: он заявил, что 1 августа будет в Киеве. Он даже рассчитывал устроить на Крещатике в этот день смотр своим войскам.

Но уже миновало 10 августа, а многотысячная фашистская орава с мощной авиацией, сотнями танков, пушек, пулеметов и минометов не продвинулась у Киева ни на шаг. Больше того, на нашем участке фронта противник был отброшен на пять километров.

Обозленный неудачами, враг все время подбрасывал подкрепления и переходил в контратаки. Битва в Голосеевском лесу, у стен сельхозинститута, вблизи поселка Мышеловка, с каждым часом становилась все яростней. Она не затихала и ночью, хотя фашисты старались избегать ночных военных действий, да еще в незнакомом лесу. Наши воины непрерывно навязывали им бой, штыками выковыривали из траншей, из окопов.

Вечером 12 августа разведка установила, что на этот участок фронта противник перебросил два полка пехоты, которые, по-видимому, утром собирались нас атаковать.

Вскоре у сельхозинститута наши бойцы взяли в плен десять фашистов. Пленные подтвердили, что утром должна начаться решительная атака. По всем данным, нашей бригаде предстояло принять на себя главный удар.

В бесчисленных делах, когда идет бой на переднем крае и командиру нужно каждую минуту знать, что происходит в любом его батальоне, роте, взводе, я позабыл о Машеньке из Мышеловки и ее дяде. Правда, о них пришлось вспомнить в тот же день, когда я допрашивал пленного фашистского офицера. Коротко остриженный курносый эсэсовец испуганно выкатывал глаза и растерянно повторял переводчику:

– Ваши пушки умеют видеть! Они с первого залпа накрыли наши артиллерийские и минометные батареи… Это была полная неожиданность: мы сразу лишились половины своих орудий!..

– Спасибо двум товарищам из Мышеловки, – заметил начальник штаба Борисов.

А я вспомнил черноглазую девочку и ее немногословного дядю. Они промелькнули и затерялись в потоке событий; на фронте это нередко случается: встретишь человека, запомнишь и… больше не увидишь никогда.

Но Машеньку мне довелось встретить в самый разгар боя, на передовой, когда фашисты ринулись в решающее наступление.

Наша разведка не ошиблась, и показания пленных были правильны: на рассвете фашистская авиация группами по десять – двенадцать самолетов начала бомбить Киев. Теперь нам следовало ожидать артиллерийской подготовки, которой гитлеровцы, как правило, начинали атаки.

Я успел предупредить об этом воинов бригады и сообщил обстановку своему командиру дивизии. Действительно, минут через десять, после того как над Киевом появилась вражеская авиация, загрохотали десятки фашистских пушек и гаубиц, захлопали минометы, и треск пулеметов слился в непрерывный гром.

После этого оглушительного огневого налета из молодого соснового подлеска против наших позиций выкатились фашистские танки. Их было много; я успел насчитать два десятка, но сбился со счета: машины шли на большой скорости, обгоняя одна другую…

Почти одновременно с танками из подлеска появились и бронетранспортеры с десантами автоматчиков, даже с фашистским флагом. Как видно, перед атакой это буйное воинство получило по доброй дозе шнапса и теперь орало какие-то песни вперемежку с ругательствами и угрозами.

Танки мчались на больших скоростях, ведя на ходу беспорядочный огонь из пушек и пулеметов. Окутанные вихрями пыли и дыма, огромные машины устремились на открытый, безлесный участок фронта, туда, где недавно окопались наши курсанты. Казалось, нет силы, которая смогла бы остановить эту гремящую лавину огня и стали.

Я почувствовал, как дрогнуло сердце: устоят ли наши бойцы? Все они были люди очень молодые, новички в армии, им еще предстояла большая учеба, но война не считается ни с чем.

Танки и бронетранспортеры вскоре подошли к нашим позициям совсем близко. Вот уже двести метров отделяли их от наших укреплений… сто метров… пятьдесят… Почему же курсанты не открывали огня?! Еще одна-две минуты, и танки сомнут наши боевые порядки. Я бросился к телефону и вызвал начальника штаба Борисова. Он не успел еще ответить, как от залпа курсантов дрогнула земля. Весь придорожный откос, занятый для обороны нашей школой, покрылся синеватым пороховым