Последний дар утраченного рая. Поэты русской эмиграции 1920–1940-х годов - Оксана Вениаминовна Смирнова Страница 6

Как рассказать минувшую весну,

Забытую, далекую, иную,

Твое лицо, прильнувшее к окну,

И жизнь свою, и молодость былую?

Была весна, которой не вернуть…

Коричневые, голые деревья,

И полых вод особенная муть,

И радость птиц, меняющих кочевья.

Апрельский холод. Серость. Облака.

И ком земли, из-под копыт летящий.

И этот темный глаз коренника,

Испуганный, и влажный, и косящий.

О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.

Запахло мятой, копотью и дымом.

Тем запахом, волнующим до слез,

Таинственным, родным, неповторимым.

Той свежестью набухшего зерна

И пыльною уездною сиренью,

Которой пахнет русская весна,

Приученная к позднему цветенью.

1929–1935

Вечеринка

Артистка читала отрывок из Блока

И левою грудью дышала уныло.

В глазах у артистки была поволока,

А платье на ней прошлогоднее было.

Потом выступал балалаечник Костя

В роскошных штанинах из черного плиса

И адски разделал «Индийского гостя»,

А «Вниз да по речке» исполнил для биса.

Потом появились бояре в кафтанах,

И хор их про Стеньку пропел и утешил,

И это звучало тем более странно,

Что именно Стенька бояр-то и вешал.

Затем были танцы с холодным буфетом.

И вальс в облаках голубого батиста.

И женщина-бас перед самым рассветом

Рыдала в жилет исполнителя Листа.

И что-то в тумане дрожало, рябило,

И хором бояре гудели на сцене…

И было приятно, что все это было

Не где-то в Торжке, а в Париже, на Сене.

Николай Агнивцев

(1888–1932)

Вдали от тебя, Петербург

Ужель в скитаниях по миpy

Вас не пронзит ни разу, вдруг,

Молниеносною рапирой

Стальное слово «Петербург»?

Ужели Пушкин, Достоевский,

Дворцов застывший плац-парад,

Нева, Мильонная и Невский

Вам ничего не говорят?

А трон Российской Клеопатры

В своем саду?.. И супротив

Александринскаго театра

Непоколебленный массив?

Ужель неведомы вам даже:

Фасад Казанских колоннад?

Кариатиды Эрмитажа?

Взлетевший Петр и Летний сад?

Ужели вы не проезжали,

В немного странной вышине,

На старомодном империале

По Петербургской стороне?

Ужель, из рюмок томно-узких

Цедя зеленый «Пипермент»,

К ногам красавиц петербургских

Вы не бросали комплимент?

А непреклонно-раздраженный

Заводов выборгских гудок?

А белый ужин у «Донона»?

А «Доминикский» пирожок?

А разноцветные цыгане

На Черной речке, за мостом,

Когда в предутреннем тумане

Все кувыркается вверх дном;

Когда моторов вереница

Летит, дрожа, на Острова,

Когда так сладостно кружится

От «Редерера» голова!..

Ужели вас рукою страстной

Не молодил на сотню лет

На первомайской сходке красный

Бурлящий Университет?

Ужель мечтательная Шура

Не оставляла у окна

Вам краткий адрес для амура:

«В. О. 7 л. д. 20-а»?

Ужели вы не любовались

На сфинксов фивскую чету?

Ужели вы не целовались

На Поцелуевом мосту?

Ужели белой ночью в мае

Вы не бродили у Невы?

Я ничего не понимаю!

Мой Боже, как несчастны вы!..

1923

«Вы помните былые дни…»

Вы помните былые дни,

Когда вся жизнь была иною?!

Как были праздничны они

Над петербургскою Невою!!

Вы помните, как ночью, вдруг,

Взметнулись красные зарницы

И утром вдел Санкт-Петербург

Гвоздику юности в петлицу?..

Ах, кто мог знать, глядя в тот раз

На двухсотлетнего гиганта,

Что бьет его последний час

На Петропавловских курантах!..

И вот, иные дни пришли!

И для изгнанников дни эти

Идут вдали от их земли

Тяжелой поступью столетий!..

1923

Арсений Несмелов

(1889–1945)

На водоразделе

Воет одинокая волчиха

На мерцанье нашего костра.

Серая, не сетуй, замолчи-ка,

Мы пробудем только до утра.

Мы бежим, отбитые от стаи,

Горечь пьем из полного ковша.

И душа у нас совсем пустая,

Злая, беспощадная душа.

Всходит месяц колдовской иконой,

Красный факел тлеющей тайги…

Вне пощады мы и вне закона,

Злую силу дарят нам враги.

Ненавидеть нам не разучиться,

Не остыть от злобы огневой…

Воет одинокая волчица,

Слушает волчицу часовой.

Тошно сердцу от звериных жалоб,

Неизбывен горечи родник…

Не волчица – родина, пожалуй,

Плачет о детенышах своих.

1931

Голод

Удушье смрада в памяти не смыл

 Веселый запах выпавшего снега,

 По улице тянулись две тесьмы,

 Две колеи: проехала телега.

 И из нее окоченевших рук,

 Обглоданных – несъеденными – псами,

Тянулись сучья… Мыкался вокруг

 Мужик с обледенелыми усами.

 Американец поглядел в упор:

У мужика под латаным тулупом

Топорщился и оседал топор

Тяжелым обличающим уступом.

У черных изб солома снята с крыш,

Черта дороги вытянулась в нитку.

 И девочка, похожая на мышь,

 Скользнула, пискнув, в черную калитку.

1931

Письмо

Листик, вырванный из тетрадки,

В самодельном конверте сером,

Но от весточки этой краткой

Веет бодростью и весельем.

В твердых буквах, в чернилах рыжих,

По канве разлиновки детской,

Мысль свою