Сказание о Доме Вольфингов - Уильям Моррис Страница 7

– О Тиодольф! Едва ли подобает тебе, бесстрашный воин, обнимать и целовать меня, словно встретившуюся на лугу девчонку Илкингов… меня, Дочь Богов твоего племени, Избирательницу Убитых? Тем более накануне битвы… на заре перед выходом на поле брани?

– О Вудсан, Солнце Лесное, – отвечал тот. – Ты – сокровище всей жизни моей, которое я обрел молодым, и любовь к тебе я храню, хотя борода моя поседела. Когда же это я страшился тебя? Неужели в тот день, когда встретились мы на обагренном поле, двое живых посреди мертвецов? Меч мой тогда пятнала кровь врага, а одежду – собственная руда; дневные труды утомили меня, удручали полученные удары, и я думал уже, что вот-вот умру. И тут передо мной появилась ты: полная жизни, румяная и улыбающаяся, в чистой и свежей одежде, с руками, не запятнанными кровью. Помнишь, как взяла ты мою усталую и окровавленную ладонь и, поцеловав пепельно-серые губы, молвила: «Пойдем со мной». Я попытался последовать за тобой, но не сумел, так тяжелы были многочисленные мои раны. Но, измученный и усталый, я возликовал и сказал тебе: «Такова смерть воина, и она сладостна». Как понимать это? Ведь тогда люди говорили обо мне: «Он еще слишком юн, чтобы выйти против врага»… однако же это не мешало мне умирать?

Тиодольф рассмеялся, и слова его полились песней:

Стоя в кольце орешин, мы пили битвы вино.

И солнце достигло полудня, и вот закатилось оно.

Три Короля, три Гунна, вышли против меня —

Хитрые, умные в битве, каждый сильнее коня.

Рыча в безумии бранном, они кусали щиты.

И сперва была битва, а потом мне встретилась ты.

Яснело небо поутру, но дунул ветер, и вот

Увидел я острым оком облак медленный ход.

Гроза собиралась над нами, в чаще залег олень,

Глыбами туч, громами затмился багровый день.

Рухнул Король предо мною, но крепче бились другие два,

Щерилась, усмехаясь, мертвая голова.

И меч мой, воздетый к небу, ливень добрый омыл,

Кровью вместе с водою землю он оросил.

Долго кружил меня, помню, битвенный хоровод…

Натиск мужей-медведей, сраженья медленный ход.

Долго искрилась сталью перебранка мечей —

Под ликованье грома и острых молний-лучей.

Но прежде чем небо успело чуточку просветлеть,

Второй из царственных Гуннов узнал, что такое смерть.

Тогда, ослепленный битвой, сам-друг я пред третьим стал,

В землю мечом уперевшись, Гунн, как и я, отдыхал.

А после дождь сделался реже, ливня распалась вуаль.

И солнце блеснуло белым – словно из покрывал

Мелькнуло плечо нагое, что всякий витязь видал

Брачной своею ночью. И, увидев этот закат,

Я бросился в битву с Гунном, новой ярости рад.

Но пламенем гневным вспыхнул моего противника дух.

И мы играли мечами, покуда день не потух.

Наконец целиком, без остатка отдав себя нашей борьбе,

Пал противник, а я, шатаясь, стал подумывать о себе.

О том, что пора направить обессилевшие стопы

К Обители Могучих, к воротам вечной мечты.

И тогда ты явилась. Скажи мне, Избирательница Мертвецов,

Неужели в тот день я умер, но ты вернула меня от отцов?

И прежде чем голос его умолк, она повернулась к нему с поцелуем, а потом сказала:

– Никогда не знал ты страха, и сердце твое твердо. Тогда он продолжил:

Жестокое сердце, любимая, сохраняет меня живым,

Так порей на садовой грядке жив влагой и солнцем одним,

Жизнь моя – в похвале народа; в ней и мясо мое, и мед,

И сердце мое смягчает ночи медленный ход.

Но когда я восстану утром, пробудившийся ото сна,

Ветер сердце мое уносит и радость моя ясна.

И тогда я истинно помню, для кого и зачем живу

И, наполняясь мощью, блаженствую наяву.

Памятуя хвалы народа, и сей радости есть

Единственная причина: мужество, долг и честь.

– Да, – заметила женщина, – дни вечно гонятся друг за другом, наступая на пятки… дни многочисленны, и они приносят нам старость.

– И все же ты нисколько не постарела по сравнению с прежними днями, – ответил он. – Неужели, о Дочь Богов, ты не рождалась в сем мире, но живешь от начала времен, когда не было даже гор?

Но она откликнулась песней:

Нет, была рождена я, но мой дом – не земной чертог,

Не на холмах земли породил меня Бог.

Знаю и детство, и юность, старость и смерть придут.

Тебе же на поле бранном ведом битвенный труд.

Там, где рука труса, случай слепой оборвать

Могут ежеминутно Норной сплетенную прядь.

Но не меня ты бойся; бойся вместе со мной:

Нам двоим опасаться следует девы одной.

Вирд[2] – таково ее имя, что в сердце моем будит страх.

Вот и теперь наши жизни снова в ее руках.

Но со смехом Тиодольф возразил:

Где же ее обитель? В близком иль дальнем краю?

Станет ли она предо мною в игре мечей, славном бою?

И коль предков злое железо девы той не сразит,

Быть может, она отступит, увидев моей славный щит?

Печаль звучала в ответной песне Вудсан:

Многи Судьбы обители, не спит она ночью и днем.

Чашу пира целует, предшествует с тихим огнем

Вам, Королям народов, восходящим на ложа невест.

Она и мечами машет, строит до́мы во множестве мест,

Ведет корабли из гавани, правит им путь по волнам,

Во всяком слове и деле она сопутствует нам.

Это она отмерит охотника ровный бег,

Это она выводит слепца на обрывистый брег.

Косу жнеца отточит, на пастыря сон наведет,

Коль стая волков направит к овчарне разбойный ход.

И мы, племя Божье, знаем мысли Вирд о себе

И лишь о себе – не о людях и не о вашей