Всеобщая история бесчестья - Хорхе Луис Борхес Страница 8

Окружные политические деятели, которым оказывал услуги Монк Истмен, публично всегда отрицали существование каких-либо банд или же объясняли, что речь-де идет всего лишь о компаниях, собирающихся повеселиться. Дерзкая битва в Ривингтоне их встревожила. Обоих главарей пригласили на беседу, дабы внушить, что необходимо заключить мир. Келли (понимавший, что политики лучше револьверов Кольта могут помешать действиям полиции) тотчас сказал «да»; Истмен же (обуреваемый гордыней, внушенной его могучими мышцами) жаждал новых выстрелов, новых стычек. Он сразу же отказался мириться, и пришлось пригрозить ему тюрьмой. В конце концов оба знаменитых бандита сошлись в баре поговорить – у каждого в зубах сигара, правая рука на рукоятке револьвера, рой бдительных молодчиков вокруг. Пришли к решению вполне американскому: доверить исход спора боксерскому поединку. Келли был первоклассным боксером. Матч состоялся в пустом сарае и был событием из ряда вон. Сто сорок зрителей видели его – бравые парни в шляпах набекрень, женщины с высокими, причудливыми прическами. Длился он два часа и закончился полным изнеможением противников. Через неделю снова затрещали выстрелы. Монка арестовали, уже в который раз. Его покровители избавились от него с облегчением, судья по всей справедливости осудил его на десять лет тюрьмы.

Когда Монк, еще немного растерянный, вышел из Синг-Синга, тысяча двести молодчиков его банды уже разбрелись кто куда. Собрать их снова не удалось, и он решил действовать самостоятельно. 8 сентября 1917 года он учинил нарушение общественного порядка на улице. 9 сентября надумал принять участие в другом нарушении порядка – и записался в пехотный полк.

Нам известны кое-какие детали его военной карьеры. Мы знаем, что он яростно возражал против захвата пленных и однажды (одним ударом ружейного приклада) помешал этому достойному сожаления обычаю. Знаем, что ему удалось сбежать из госпиталя, чтобы возвратиться в окопы. Знаем, что он отличился в боях под Монфоконом[33]. Знаем, что потом он говаривал – мол, некоторые танцульки на Бауэри[34] куда опаснее, чем европейская война.

25 декабря 1920 года тело Монка Истмена было обнаружено на одной из центральных улиц Нью-Йорка. Пять огнестрельных ран получил он. В счастливом неведении смерти недоуменно бродила вокруг трупа совсем простая, не породистая кошка.

Бескорыстный убийца Билл Харриган

[35]

Самый первый кадр – это аризонский пейзаж: земли Аризоны и Нью-Мексико, с их знаменитой прослойкой из золота и серебра, с их воздушностью и головокружением, с их величественным плоскогорьем и неяркими красками, с белесым сверканием скелета, обглоданного птицами. Сначала пейзаж, потом еще один образ: Билли Кид, всадник на лошади, парень с жестокими пистолетами, оглушающими пустыню, хозяин невидимых пуль, убивающих на расстоянии, словно по волшебству.

Пустыня с прожилками металлов, сухая и переливчатая. И почти ребенок, к моменту смерти (в двадцать один год) задолжавший людскому правосудию двадцать одну жизнь, «не считая мексиканцев».

В 1859 году человек, который в славе и ужасе пребудет Билли Кидом, родился в подвальной ночлежке Нью-Йорка. Говорят, его произвело на свет усталое чрево ирландки, однако вырос он среди негров. В этом хаосе зловония и курчавых волос он пользовался превосходством, которое дают веснушки и рыжеватая шевелюра. Мальчишка гордился, что он белый; а еще он был худощав, нелюдим и бессовестен. В двенадцать лет Билл примкнул к шайке «Swamp Angels» («Болотных ангелов») – божественных созданий, промышлявших среди клоак. Ночами, пропахшими горелым туманом, они выныривали из этого зловонного лабиринта, выслеживали какого-нибудь запоздалого немецкого матроса, оглушали ударом по затылку, обирали подчистую вплоть до белья, а потом перебегали на другую свалку. Верховодил «Ангелами» седой негр, Гэс Хаузер Джонас, известный также как отравитель лошадей.

Случалось, что с чердака какого-нибудь дома, приткнувшегося у воды, женщина высыпала на голову прохожего ведро с золой. Тот начинал задыхаться и махать руками. На него тотчас набрасывались «Болотные ангелы», затаскивали в подвал и там грабили.

Таковы были годы учения Билли Харригана, будущего Билли Кида. Парнишка был неравнодушен к театральным представлениям: ему нравилось смотреть (наверное, без всяких предчувствий, а ведь это были символы и письмена его судьбы) ковбойские мелодрамы.

То, что зрители валом валили в театры на Бауэри (и вопили «Поднимай тряпку!» при малейшей заминке занавеса), чтобы поглазеть на мелодрамы с всадниками и стрельбой, объясняется очень просто: Америку в те времена притягивал Запад. Там, на закате, ждет золото Невады и Калифорнии. Там, на закате, топорами валят кедры, там гуляет вавилонских размеров бизон, там высокая шляпа и приемистое ложе Бригама Янга[37], там ритуалы и свирепость краснокожих, там безоблачное небо над пустынями и дикая прерия, там первозданная земля, близость к которой заставляет сердца биться чаще, как на подступах к морю. Запад манил. Эти годы отмечены бесконечным ритмичным гулом: тысячи американских мужчин обживали Запад. В 1872 году в этом потоке оказался и Билл Харриган – шустрый малый сбежал на Запад, чтобы не угодить в зарешеченную камеру.

История (которая, как прославленный кинорежиссер, любит перескакивать с кадра на кадр) теперь предлагает сцену в подозрительной таверне, вокруг которой всемогущая, как открытое море, пустыня. Время действия – неспокойная ночь 1872 года; место действия – Льяно-Эстакадо (Нью-Мексико). Земля неестественно ровная, а вот небо и сверху, и снизу – в клубах облаков с рваными дырами от ветра и луны, с морщинистыми колодцами и темными буграми. На земле – коровий череп, в сумраке – лай и желтые глаза койота, перед таверной – статные лошади и вытянутые полосы света. Внутри, облокотившись о единственную стойку, крепкие усталые мужчины пьют забористый виски и в уплату швыряют большие серебряные монеты с орлом и змеей. Пьяный в углу что-то мурлычет себе под нос. Некоторые здесь говорят на языке с множеством «с» – это, должно быть, испанский, потому что к тем, кто использует этот язык, относятся с презрением. Один из пьющих за стойкой – Билл Харриган, рыжая крыса из трущоб. Он уже покончил с двумя рюмками и думает заказать еще, даром что в кармане у него ни цента. Люди этой пустыни его подавляют. Они кажутся ему громадными, неистовыми, счастливыми, омерзительно умелыми в обращении с дикими скакунами и домашним скотом. Внезапно в таверне наступает абсолютная тишина, смолкает всё, кроме бесшабашного пьяного мурлыканья. Так появляется мексиканец, крепче любого из крепышей, с лицом старой индианки. Шляпа и пистолеты на поясе поражают своей непомерностью. На ломаном английском вошедший желает доброй ночи всем ублюдочным гринго, пьющим в этом доме. Никто не отвечает на вызов. Билл спрашивает, кто это такой, ему боязливым шепотом отвечают,