Проводник в бездну: Повесть - Василь Григорьевич Большак Страница 8

— Куда же вы? — встала и мать. Голос ее дрогнул. — Может, пообедаете?

— Спасибо. Не могу. Передохнули — хватит. Нам еще махать сегодня… — Его густые брови натопорщились, а на лбу разбежались морщинки.

— Подождите, — Марина кинулась в хату и вскоре вернулась, неся в руках буханку хлеба, кусок сала, несколько крупных луковиц.

— Возьмите. Пригодится…

Сама развязала его вещевой мешок, положила туда харчи.

— Что ж, отказываться не буду. А то верно, если не догонит нас кухня… Спасибо вам, Марина.

Проводила до калитки и, когда взялся лейтенант за щеколду, спросила тревожно:

— Значит, те… все-таки придут?

Лейтенант помрачнел. Нелегко отвечать на такие вопросы. А люди спрашивают. Ты же воин, нынче самый авторитетный человек. Ты должен не только воевать, но и правду людям говорить. А правда, люди, ой какая она теперь горькая, солдатская правда! Разбили нас. Про кухню для красного словца сказал. Не знает лейтенант не только, где та кухня, но и где немцы, где свои, куда идти. Знает только лейтенант, что он должен примкнуть к штабу — своему или любой части, получить задание и продолжать бить фашистов. Или партизан разыскать… Хорошо, что леса вокруг. Не может быть, чтобы не было партизан. А если нет, сами сколотят отряд. В лесу воин, как дома.

— Разбили нас, Марина… Выходим из окружения.

— Так, может, одежду возьмете? Нашу, селянскую? — заторопилась молодица. — На всякий случай…

— Нет, красавица, — строго посмотрел на нее командир. — Мою форму с меня может снять только пуля…

— Простите меня…

— Ничего, ничего… Нам, бойцам, о другом сейчас надо думать.

— О чем? — даже подалась вперед молодица. — Если не секрет…

— Нет, секрета нет, — со злой хмуростью ответил командир. — Обязаны думать, как в этом аду остаться бойцами. Вот такая ситуация.

Лейтенант вдруг чуть подобрел, даже улыбнулся Марине.

— Ну, прощайте.

— Прощайте, — повторила слово лейтенанта. С минуту постояла молча, но лейтенант приметил в ее глазах невысказанный вопрос. Спрашивали не только глаза, спрашивал румянец на смуглых щеках: «Вернетесь ли?»

— Вернемся, Марина. Так что не всю горилку выпивайте… Обязательно вернемся и наведем порядок!

Лейтенант пошарил в карманах, вынул красноармейскую звездочку, покрутил ее в руках, протянул Марине.

— Старшему — на память…

Он решительно ступил к калитке и оттуда уже улыбнулся Марине какой-то жалостливой улыбкой, от которой шрам на левой щеке побелел.

— Как же вас хоть зовут? Гриша вспоминать будет: лейтенант звездочку подарил. А у лейтенанта и имя есть, и фамилия…

— Есть, а как же. Это не военная тайна. Михайлом зовут… Швыдак Михайло.

— Как говорили наши деды: пусть бог пошлет вам счастье…

— Спасибо. И вам счастья желаю.

Она сокрушенно покачала головой:

— Мое счастье пошло в лес по дрова. Да уже, пожалуй, и не вернется.

— Вернется…

Марина еще долго стояла у калитки, стояла какая-то отгоревавшая, постаревшая вдруг, пока не услышала голос сына:

— Мама, ушли уже?

— Что тебе, сынок? — не сразу опомнилась.

— Ушли красноармейцы?

— А-а-а… Уже. — Раскрыла ладонь, а на ней вишнево вспыхнула звездочка. — Гриша, возьми…

— Где вы взяли?.. — засверкали глазенки.

— Командир дал. Тебе…

— Вот здорово! — Гриша принялся прилаживать звездочку к своей старой фуражке. Прицепил, надел ее и, опустив руки по швам, встал перед мамой, как солдат перед своим командиром. Не раз видел, как рапорты отдавали.

— Сын мой, сын… — с тоской взглянула на него мать. — Наши в окружение попали… И все мы — в окружении.

— А может, они вырвутся?.. Может, отгонят назад? — Гриша заглядывал в мамины глаза, стараясь найти в них поддержку.

— Может…

Неожиданные соседи

Снилось Грише что-то жуткое и чудовищно невероятное. Куда-то он бежал будто ватными ногами, а за ним гнался высоченный дядька с железным барабаном. Он так колотил в барабан, что у Гриши в ушах трещало… Проснулся перепуганный. Но удары не прекратились.

— Что это, мама?!

— Тут, сынок, такое диво началось… Вон посмотри.

Гриша выглянул в окошко, которое над полатями. Оттуда было видно крыльцо сельсовета. На крыльце разглядел Поликарпа Налыгача с топором в руках. Налыгач, широко размахиваясь, бил обухом по большому висячему замку. Замок глухо звякал, но не поддавался. Наконец, лязгнув, упал на землю. Поликарп положил топор, обошел вокруг дома, для чего-то потрогал водосточные трубы. Затем приблизился к газетной витрине. Длинными скрюченными пальцами осторожно вынул из нее стекло и отнес в дом. Возвратясь, уставился в газету на расстекленной витрине, шевелил губами, читал. Затем вдруг схватил топор и с размаху двумя ударами выбил из земли столбы, на которых возвышалась витрина.

— Мама, что он делает?

— Хозяин пришел…

— Разве это его?..

— Будет его… Чего уж там, — пожевала сморщенными губами бабушка. — Не думала, не гадала, что вернутся времена Налыгачей. А они, считай, вернулись.

В окно, что над полатями, все было видно — кто приходил в сельсовет, кто уходил.

Под вечер Гриша увидел, как измученные лошади втащили во двор сельсовета две высоко нагруженные подводы. Одной правил, сидя спереди, сам Поликарп. На другой держала вожжи округлая Федора, разодетая, словно в праздник, в девичью синюю юбку, покрытая цветастым платком. Гордо восседала на большом потемневшем сундуке.

— Мама, для чего баба Федора так нарядилась?

Поликарпиха, чем-то похожая на бородавчатую тыкву, слезала тем временем с переполненной всяким добром телеги.

— Праздник пришел к ним, — вздохнула мать. — Ишь вырядилась, как болячка.

— Какой праздник?

— «Ослобонителей» ждут.

— Какие же немцы «ослобонители»? — никак не мог взять в толк Гриша. — Они же наших расстреливают! Они же враги… Отца нашего…

— Значит, не для всех враги. Ну о чем с тобой говорить, — махнула рукой мать, — молод ты еще, зелен. Да и к тому же: много будешь знать — скоро состаришься.

Ага, пока состаришься, то и немцев прогонят, забудут о них, и следы