Бранкалеоне - Джован Пьетро Джуссани Страница 8

Князь послушался дружеского совета и, отставив своекорыстного конюха, подыскал себе другого, верного и хорошего, который держал вышколенных коней местной породы, так что впредь на турнирах и на войне князь неизменно пожинал величайшие почести.

Эта история, хотя несколько отклонила нас от нашего рассуждения, со всем тем может послужить примером и принести пользу многим, кто, может статься, схож с этим князем. Итак, поскольку из приведенных доводов следует, что немногие могут стяжать благоразумие из навыка, так как немногие заняты в делах, уместно будет привлечь историю, столь богатую и плодоносную.

Не хочу умолчать здесь о том, что рассказывает Антонио Палермец[49] в книге о речах и делах мудрого Альфонсо, короля Неаполитанского. Этот государь говаривал, что исторические книги суть лучшие советники, каких можно обрести; и он был прав, ибо они показывают события в нагой истине и прямодушно, без всякой лести[50], каковой порок столь свойствен советникам государя. Поэтому каждый должен постоянно читать сочинения историков, и если он государь, особливо читать истории самых знаменитых и благополучных государей, а если частный человек — те истории, из которых он может извлечь пользу для себя самого, и так надлежит поступать в каждом занятии, гражданском ли, военном ли или домашнем. Видя эту потребность в истории, даже необходимость ее, я всегда желал по человеколюбию подать некую помощь ближнему в этом отношении. И хотя почти никакой не остается мне возможности, ибо дарования более счастливые сполна удовлетворили эту потребность, я все-таки рассудил за лучшее и самому что-нибудь сделать. Итак, когда стал мне известен правдивый и достоверный рассказ о жизни одного животного, способный подать пример и наставление многим, я решил, навив основу и выткав ткань, написать прекрасную историю, в надежде, что она когда-нибудь да окажется издана в свет неким благожелателем на общую пользу и что все, или большинство, прочтут ее с охотою, привлеченные удовольствием, получаемым от ее чтения. Я не хочу сам издавать ее в свет по двум причинам: во-первых, так как следует дать ей время созреть, во-вторых, чтобы мне не получать раны от ядовитых языков, которые бы облаивали меня и без всякой причины.

Мом[51], судья и критик дел, свершаемых богами, видя, что не может ничем попрекнуть Венеру по безупречной ее красоте, решил по крайности придраться к чему-нибудь в ее сандалиях или туфлях. О, сколько и в наши времена находится Момов, желающих во что бы то ни стало критиковать чужие дела, будь те хороши или плохи: им хоть бы как-то уязвить, тогда они вполне утешены. Я знаю, иные мне скажут, что я сумасшедший, коли хочу писать и тратить труды на такой низкий лад. Таким я скажу, что лучшие писатели мира не гнушались обращать перо на предметы и более низкие. Гомер как-никак писал о битве мух, Вергилий восхвалял пчел и осу, Фаворин, славный философ, славил четырехдневную лихорадку, Лукиан превозносил ремесло парасита, Плутарх написал диалог о Грилле, Апулей с важностью вел речь об осле[52], и несметное множество искусных мужей занималось подобными предметами, так что вздумай я перечислить всех, это затянулось бы слишком надолго.

Другие осудят во мне безумие еще большее, ибо я верю, что смогу убедить иных, что животные имеют дар речи и беседуют меж собой: этих я сам осужу как невежд, ибо они не знают, что природа дала всем животным свой инстинкт и свою речь, необходимую для сохранения их бытия. Что они беседуют друг с другом, не значит, что они образуют слова, подобно людям, хотя наш Бердинарно Менадичи[53] пишет, что как среди людей находятся такие, кто говорит по-звериному, так и среди зверей могут обретаться такие, что говорят по-человечески, как мы наблюдаем в сороках, попугаях и тому подобных. У зверей говорить — значит извещать доступным им способом, изъясняя свои понятия различными телодвижениями и звуками[54]. Отделенные разумения[55], каковы, например, демоны, хотя и не могут образовывать слова за неимением языка, тем не менее понимают друг друга и изъясняют свои понятия, и если бы мы захотели описать их совет или разговор, по необходимости обратились бы к человеческим словам, так что, если в нижеследующей истории выведены звери, разговаривающие как люди, это не оттого, что они в самом деле так разговаривают, но ради того, чтобы изложить их понятия.

Я ничуть не сомневаюсь, что найдутся и еще другие — к несчастью, взыскательные, — которые станут поносить меня за то, что я-де пожелал поставить зверей в пример людям, словно у нас нет несметных книг, полных примерами славнейших особ, из которых можно выбрать превосходные наставления. Таким я отвечу, что в этом ничуть не погрешил, ибо даже мудрейший Соломон в своих «Притчах» ставит в пример муравья (как написано в главе шестой), говоря так: «Пойди к муравью, о нерадивый и никчемный, и хорошо рассмотри пути его», то есть его образ действия, «и научись от него мудрости»[56]. А в последней главе он ставит в пример других крохотных животных, говоря, что хотя они малейшие на земле, но мудрее мудрых, и перечисляет муравья, зайца, саранчу и тарантула. К этим он прибавляет еще трех, что ходят благопоспешно, и называет льва, петуха и барана[57].

Многие сетуют, что люди в сем свете подвержены множеству опасностей от разных зверей, обыкновенно им вредящих; таким я скажу, что сетованья их неосновательны. Прежде всего, они должны знать, что таким образом пожелал Господь Бог напомнить нам о гнусности греха, из-за которого человек приходит в такое состояние, что против него ополчаются даже звери, чего не случилось бы, не будь допущен грех. Далее, пусть примут в рассуждение, что звери могут приносить им больше пользы, чем вреда, ибо могут служить для них примером многочисленных достоинств (если только те захотят ему внять). Разве не научаемся мы мудрости от змеи[58], животного столь вредоносного и ядовитого? Надо уметь извлекать пользу из вещей и знать несомнительно, что все животные сотворены на службу человеку, так или иначе, для тела или души. Думаю, достаточно сказано этим Момам в ответ, если только он нужен.

Пусть же, если эта история