Любовь и смерть. Русская готическая проза - Алексей Константинович Толстой Страница 93
- Категория: Проза / Разное
- Автор: Алексей Константинович Толстой
- Страниц: 257
- Добавлено: 2024-09-18 21:10:48
Любовь и смерть. Русская готическая проза - Алексей Константинович Толстой краткое содержание
Прочтите описание перед тем, как прочитать онлайн книгу «Любовь и смерть. Русская готическая проза - Алексей Константинович Толстой» бесплатно полную версию:Сто лет русской готической новеллы – такой подзаголовок можно было бы дать сборнику, объединившему имена столь разных авторов. Издание открывается «Лафертовской Маковницей» А. Погорельского, которая считается первым в отечественной литературе произведением с мистическим сюжетом, а заканчивается рассказом А. Грина «Серый автомобиль». Готика входит в моду в начале XIX века. Ориентируясь на европейские образцы, обращаясь к народным быличкам и легендам, русские писатели 1820– 1830-х годов сполна отдали дань этому жанру. В их числе А. С. Пушкин и Н. В. Гоголь, А. А. Бестужев-Марлинский и В. Ф. Одоевский. Стихия сверхъестественного, существа из другого мира – призраки, колдуны, мертвецы, упыри и прочая нечисть – наполняют страницы книг. Но и позднее интерес к таинственному, иррациональному, фантастическому в русской литературе не иссяк, о чем свидетельствуют произведения А. К. Толстого, И. С. Тургенева, Н. С. Лескова и других авторов. Новое увлечение мистикой пришлось на Серебряный век, когда создавали свои произведения А. И. Куприн, Ф. Сологуб, Л. Н. Андреев и др. Широко известные произведения готической прозы соседствуют на страницах сборника с редко публикующимися сочинениями.
Любовь и смерть. Русская готическая проза - Алексей Константинович Толстой читать онлайн бесплатно
Между выражением лиц обоих портретов была целая бездна. Сравнивая их, я понял все, что мне в детстве казалось непонятным. Глаза мои невольно устремились на космораму, которая играла такую важную роль в моих воспоминаниях; я старался понять, отчего в ее образах я видел то, что действительно случилось, и прежде, нежели случилось. В этом размышлении я подошел к ней, подвинул ее к себе и с чрезвычайным удивлением в запыленном стекле увидел свет, который еще живее напомнил мне виденное мною в моем детстве. Признаюсь, не без невольного трепета и не отдавая себе отчета в моем поступке, я приложил глаза к очарованному стеклу. Холодный пот пробежал у меня по лицу, когда в длинной галерее косморамы я снова увидел тот ряд комнат, который представлялся мне в детстве; те же украшения, те же колонны, те же картины, также был праздник; но лица были другие: я узнал многих из теперешних моих знакомых и, наконец, в отдаленной комнате – самого себя; я стоял возле прекрасной женщины и говорил ей самые нежные речи, которые глухим шепотом отдавались в моем слухе… Я отскочил с ужасом, выбежал из комнаты на другую половину дома, призвал к себе человека и расспрашивал его о разном вздоре только для того, чтоб иметь возле себя какое-нибудь живое существо. После долгого разговора я заметил, что мой собеседник начинает дремать; я сжалился над ним и отпустил его; между тем заря уже начала заниматься; этот вид успокоил мою волнующуюся кровь; я бросился на диван и заснул, но сном беспокойным; в сновидениях мне беспрестанно являлось то, что я видел в космораме, которая мне представлялась в образе огромного здания, где все – колонны, стены, картины, люди, – все говорило языком, для меня непонятным, но который производил во мне ужас и содрогание.
Поутру меня разбудил человек известием, что ко мне пришел старый знакомый моего дядюшки, доктор Бин. Я велел принять его. Когда он вошел в комнату, мне показалось, что он совсем не переменился с тех пор, как я его видел лет двадцать тому назад; тот же синий фрак с бронзовыми фигурными пуговицами, тот же клок седых волос, которые торчали над его серыми спокойными глазами, тот же всегда улыбающийся вид, с которым он заставлял меня глотать ложку ревеня, и та же трость с золотым набалдашником, на которой я, бывало, ездил верхом. После многих разговоров, после многих воспоминаний я невольно завел речь о космораме, которую он подарил мне в моем детстве.
– Неужели она цела еще? – спросил доктор, улыбаясь, – тогда это была еще первая косморама, привезенная в Москву; теперь она во всех игрушечных лавках. Как распространяется просвещение! – прибавил он с глупо-простодушным видом.
Между тем я повел доктора показать ему его старинный подарок; признаюсь, не без невольного трепета я переступил чрез порог тетушкина кабинета; но присутствие доктора, а особливо его спокойный, пошлый[234] вид меня ободрили.
– Вот ваша чудесная косморама, – сказал я ему, показывая на нее… Но я не договорил: в выпуклом стекле мелькнул блеск и привлек все мое внимание.
В темной глубине косморамы я явственно различил самого себя и возле меня – доктора Бина; но он был совсем не тот, хотя сохранял ту же одежду. В его глазах, которые мне казались столь простодушными, я видел выражение глубокой скорби; все смешное в комнате принимало в очаровательном стекле вид величественный; там он держал меня за руку, говорил мне что-то невнятное, и я с почтением его слушал.
– Видите, видите! – сказал я доктору, показывая ему на стекло, – видите ль вы там себя и меня? – С этими словами я приложил руку к ящику; в сию минуту мне сделались внятными слова, произносившиеся на этой странной сцене, и когда доктор взял меня за руку и стал щупать пульс, говоря: «Что с вами?» – его двойник улыбнулся. «Не верь ему, – говорил сей последний, – или, лучше сказать, не верь мне в твоем мире. Там я сам не знаю, что делаю, но здесь я понимаю мои поступки, которые в вашем мире представляются в виде невольных побуждений. Там я подарил тебе игрушку, сам не зная для чего, но здесь я имел в виду предостеречь твоего дядю и моего благодетеля от несчастия, которое грозило всему вашему семейству. Я обманулся в расчетах человеческого суемудрия; ты в своем детстве случайно прикоснулся к очарованным знакам, начертанным сильною рукою на магическом стекле. С той минуты я невольно передал тебе чудную, счастливую и вместе бедственную способность; с той минуты в твоей душе растворилась дверь, которая всегда будет открываться для тебя неожиданно, против твоей воли, по законам, мне и здесь непостижимым. Злополучный счастливец! Ты – ты можешь все видеть, – все, без покрышки, без звездной пелены, которая для меня самого там непроницаема. Мои мысли я должен передавать себе посредством сцепления мелочных обстоятельств жизни, посредством символов, тайных побуждений, темных намеков, которые я часто понимаю криво или которые вовсе не понимаю. Но не радуйся: если бы ты знал, как я скорблю над роковым моим даром, над ослепившею меня гордостью человека; я не подозревал, безрассудный, что чудная дверь в тебе раскрылась равно для благого и злого, для блаженства и гибели… и, повторяю, уже никогда не затворится. Береги себя, сын мой, – береги меня… За каждое твое действие, за каждую мысль, за каждое чувство я отвечаю наравне с тобою. Посвященный! Сохрани себя от рокового закона, которому подвергается звездная мудрость! Не умертви твоего посвятителя!..» Видение зарыдало.
– Слышите, слышите, – сказал я, – что вы там говорите? – вскричал я с ужасом.
Доктор Бин смотрел на меня с беспокойным удивлением.
– Вы сегодня нездоровы, – говорил он. – Долгое путешествие, увидели старый дом, вспомнили былое – все это встревожило ваши нервы, дайте-ка я вам пропишу микстуру.
– Знаешь ли,
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.