Анастасия Игнашева - Плохая девочка, или Семейный портрет в Интернете

Плохая девочка, или Семейный портрет в Интернете

Анастасия Андреевна Игнашева

Жанр повести, скорее всего, можно отнести к «семейной саге». Хотя, наверное, это не совсем то. Не совсем сага, хотя и вполне себе «семейная».

Главная героиня – из тех, кому сейчас от 35 до 45 лет. Их ещё называют «дети застоя», или «дети перестройки».

Сейчас стало модно ностальгировать по советскому прошлому и вздыхать о «стране, которую мы потеряли». Но это не роман-ностальгия. Ностальгией-то, как раз, здесь и не пахнет.

Итак, время действия – 70—80-е годы прошлого века. Закат советской эпохи. А кроме главной героини, которую все считают «плохой» просто потому, что она не вписывается в общепринятые рамки, с ней живут её родители, брат и бабушки с дедушками. Место действия – та самая «потерянная страна». Прочтите – и сами решайте, стоило ли так сильно грустить о потерянном?

© Анастасия Андреевна Игнашева, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Плохая девочка, или семейный портрет в интернете…

Ой… Простите… вместо в «интернете» следует читать в «интерьере». А впрочем… как хотите, так и читайте…

…Один из моих прадедов – Октябрь Буревой-Дозорный, был ярый большевик, комиссарил в Гражданскую в Особой Отдельной Пролетарской дивизии им. Августа Бебеля и тогда же взял себе такое странное «революционное» имя. До революции же звался он просто – Артемием Филипповым, служил в лавке купца Третьей гильдии Коробова и жизнь его была проста и ничем не примечательна.

В 1914 году прадед ушёл на фронт и там нахватался большевистских идей. К 1915 году он был уже законченным и закоренелым большевиком. Тогда же дезертировал с фронта, скрывался, но после революции объявился снова, уже в роли комиссара помянутой выше дивизии.

В 1920 году прадед женился на дочке своего комдива, Авдотье Норицыной и родилось у них четверо детей, названных тоже в духе времени: Баррикада, Бебелина, Пестелина (прямо по Булгакову) и сын Пролеткульт.

Прадед долго сражался с народом за его счастье – сперва был продкомиссаром (за что его дважды чуть не убили), потом долго выявлял каких-то вредителей среди старых инженеров и профессоров, потом был «двадцатипятитысячником», лично спровадив в ссылку целую деревню «кулаков», где-то на Севере, только за то, что у половины крестьян дома были двухэтажные, а вторую половину просто «за компанию». Он ещё долго бы старался, но в 1938 году его самого арестовали и после месяца допросов в «Большом Доме» на Литейном расстреляли в тамошних подвалах. Прабабку с детьми выслали из Ленинграда в Вологду.

В результате всех обрушившихся на страну и семью катаклизмов уцелели только двое – бабушка по матери Бебелина и её сестра Пестелина. Прабабка Авдотья умерла в 1942, Баррикада пропала без вести на оборонных работах под Оштой за год до этого, а Пролеткульта в 1943-м взяли на фронт, где он, как сын «врага народа», загремел в штрафбат и там погиб в первом же бою.

Тётя Пестелина так до конца дней своих и осталась яростной несгибаемой большевичкой, как и её отец. И старой девой. А бабушка Бебелина, или Лина, как все её звали, в 1948 году вышла замуж за пленного немецкого обер-лейтенанта, барона Рихарда фон Шенау, маркграфа фон Роде унд фон… ну, короче, титул у деда по матери простирался ещё на километр… За дедушку Рихарда, короче, как его звали все в нашей семье. Пестелина была в ужасе, но бабушка её не слушала.

В 1950 году родилась моя мама, а спустя два года – её брат, мой дядя – Сергей. А ещё спустя два года – тётя Оля – их сестра. Такова моя родословная по линии матери. Со стороны отца тоже были и репрессированные, и пострадавшие. Родители моей бабушки по отцу были из старой питерской профессорской семьи. Прадед был профессор в Университете. После убийства Кирова в 1934 году его выслали из Ленинграда в Казахстан, в Семипалатинск. Семью, впрочем, не тронули, ибо по совету умных людей, едва запахло жареным и стали сгущаться тучи, он быстренько с прабабкой развёлся. Тогда это дело было пятиминутное. И бывшая жена осталась одна с двумя дочерьми в просторной квартире на Васильевском. Впрочем, вскоре она вышла замуж за какого-то чина из НКВД. Прабабка и бабушкина сестра погибли в блокаду и могилы их – безымянные братские могилы на Пискарёвке. А вот дед по отцу, напротив, происходил из семьи самой простой. С бабушкой он учился в одном классе и был влюблён в неё со школьной скамьи. Прабабке, ясное дело, такой дочкин ухажёр совершенно не нравился, ибо дед принадлежал к компании самой отпетой.

Потом началась война, дед ушёл на фронт, дважды был в плену, бежал (что тщательно скрывалось), партизанил, был трижды ранен, один раз на него пришла похоронка, но он оказался жив, дошёл до Берлина, стал Героем Советского Союза и участником Парада Победы. Таким образом оба моих деда в войну сидели по разные стороны фронта и целились в башку друг другу. Причём – буквально. Но об этом позже. И оба, к счастью, промахнулись…

После свадьбы дед Николай, как звали деда по отцу, поселился с бабушкой Верой в её просторной квартире на Среднем проспекте Васильевского острова, которая после высылки деда сначала сделалась коммунальной, но потом опять стала принадлежать им полностью. А в 1957 из ссылки в Семипалатинск вернулся прадед. Но прожил он недолго и вскоре умер.

В том же, 1957 году, после Двадцатого съезда партии и развенчания «культа личности», ставшего для тётки Пестелины глубочайшим потрясением, сильнее были только «перестройка» и крушение Советского Союза, из Вологды в Ленинград вернулись и бабушка Лина с семьёй. Бабушка с Пестелиной, которую дедушка Рихард звал Польхен, пошли работать на «Электросилу», а дедушка Рихард, забив на свои многочисленные титулы и аристократическое происхождение, устроился грузчиком в продуктовый на Московском проспекте.

То было время надежд, время хрущёвской «оттепели», Московского фестиваля, первых КВНов, споров «физиков» с «лириками» и прочей романтической чуши, в которую, как и в построение коммунизма в 1980 году, впрочем, верили очень многие.

В 1970 году мама вышла замуж за папу и появилась я, а потом и мой брат. Поселились мама и папа вместе с папиными родителями в квартире на Васильевском – там места было больше. И именно с «Васькой» связаны мои первые детские воспоминания…

Я родилась в 1971 году и хорошо помню себя где-то лет с 2—3. Первые мои воспоминания – короткие и яркие и ничего, вобщем-то особенного не представляют… Вот кухня. Большая, просто огромная. Мне она казалась необозримой. И я каталась по ней на своём маленьком трёхколёсном велосипеде… Какие-то трубы вдоль стен, выкрашенные синей краской… Большая дровяная плита, которую, впрочем, никогда не топили на моей памяти… И я сижу на этой плите, завёрнутая в простынку. Меня только что искупали… И я вдруг особенно ясно и отчётливо понимаю, что я – это – я… Вот эти руки – мои. И ноги – мои… И вот мама со мной. А папа пошёл воду выливать… Нас с братом, пока мы были совсем маленькими, всегда мыли на кухне. И окна занавешивали, и газ включали, чтоб теплее было. Корыто было старое… Огромное такое – как ванна… А после купания всегда сажали на плиту эту, в обычное время служившую чем-то вроде разделочного стола. И на пока мы на этой плите сидели, мама стригла нам ногти, волосы подравнивала и ещё что-то делала. Мама носила круглую, как шар, большую причёску. Она называлась «бабетта». Меня это слово всегда смешило. У неё были красивые длинные волосы.

Ещё помню двор. Обычный «колодец». Мне он тоже казался огромным. В углу приткнулась помойка. Там, во дворе, играют дети постарше, а нас, «мелюзгу» не берут. Помню, требую конфету у какой-то девчонки старше меня, лет 7-ми.

– Дай! – громко кричу я.

Она попросту не обращает на меня внимания.

– ДАААЙ!!! – требую я уже громче, но с тем же результатом.

– ДАЙ!!!!! – опять ору я. Она по-прежнему не обращает на меня внимания, считая это, видимо, ниже своего достоинства. Продолжает что-то обсуждать с подругой.

– ДА-А-А-А-АЙ!!!!! – я разражаюсь рёвом и падаю на пыльный асфальт, колотя ногами. Она разворачивается и уходит, а вместо этого откуда-то появляется мама, подхватывает меня под мышки и уносит, а дома ещё и поднадаёт мне за то, что «позорилась». Я уже знаю это слово. Позориться нельзя. Нельзя кричать, баловаться, плакать, когда просишь – всегда говорить «пожалуйста» и «спасибо». Впрочем – в следующий раз я и за «пожалуйста» ничего не получила… Отсюда мораль – никогда ничего ни у кого не проси. Просить – это плохо. Попрошаек не любят и с ними никто не хочет играть. Это мне бабушка объясняла. И жадными нельзя быть. Надо делиться. Я только одного не могла взять в толк – почему, когда у меня что-то просят – я всегда делюсь, а когда я у кого-то что-то прошу – никто не поделится. Меня учили, что плохо быть жадной, а все вокруг только и делали, что жадничали… Теперь-то я понимаю, что правы были как раз они, а меня просто использовали как безотказную дурочку, но поняла я это только классу к пятому, а пока…