Анатолий Косоговский - Любить ненавидя

Над широтой, со всех сторон открытою,

Вздымая радостный и полногрудый крик,

Летят стихи и взмахивают крыльями

Отточенных, остроконечных рифм.

Под ними черепашьею ходою,

Забившись в панцири и головы поджав,

Ползет наш день, с тоскою, с суетою,

Укутанный полосками пижам.

Прикованный делами и вещами,

Не в силах оторваться от земли,

Он провожает с завистью печальной

Парящий в небе разноцветный клин.

Да, здесь нужна отчаянность и смелость,

Которой нет подчас. А очень жаль.

Ведь каждому хотелось бы, хотелось,

Чтоб крылья вырастали из пижам.1

ГЛАВА 1

В мир привычек и условий

Взвившись лентою дешевой,

Жалкий баловень проказ,

Слепо брошенное слово

Обернется против нас.

– Внимание! Улыбочку! Снимаю!

Внезапное обращение неизвестного парня в короткой, но довольно объемистой пуховой куртке, делавшей его похожим на Винни-Пуха, и черной, толстой вязки, шапочке с белой полосой застало Александра Васильевича Гавриленко врасплох. Склонившись над лункой и по привычке подергивая удочкой вверх-вниз, он не сразу-то и сообразил, что обращаются именно к нему, а уж тем более не сразу понял значения произнесенных парнем слов. Возможно, виной тому были опущенные уши огромной зимней шапки, на время рыбалки становившиеся серьезным препятствием между Александром Васильевичем и окружающим его миром.

Рыбалка для Александра Васильевича не просто хобби. Она – состояние души. То чудное, всегда волнующее действо, когда, уединившись где-нибудь на берегу водоема, вдали от городского шума, от вечной, затягивающей, словно водоворот, суеты, можно просто сесть и забросить удочки. Неважно, зимой ли, весной ли, осенью, летом. А потом на несколько часов уйти в себя, отрешиться от всего, что тревожило, будоражило, волновало в последнее время. В конце концов, привести в порядок свои мысли, чувства, эмоции.

Являясь по натуре человеком вполне коммуникабельным (как-никак должность проректора педагогического университета обязывает к постоянному общению с руководством, коллегами, студентами), на рыбалке Гавриленко абсолютно перевоплощается, превращаясь в непоколебимого единоличника, этакого отшельника, выбирающего местечко поотдаленней, потише, поспокойнее. В общем, такое, где он может действительно почувствовать себя наедине с природой и самим собой.

Естественно, кое-кого это раздражает: люди ведь тоже разные бывают. Не станешь же каждому объяснять, что это вовсе не пренебрежение рыбацкой братией с ее неписаным уставом, в основном кучкующейся на середине реки. И тем более не желание спрятаться от нее со своим уловом (смешно даже!). Это именно возможность побыть одному, наедине с самим собой. Да и не каждый сможет это понять. Поэтому все нападки со стороны особо ретивых и непримиримых коллег-рыбаков Александр Васильевич старается просто не замечать, пропускать мимо ушей, не отвечая на разного рода колкости. А их, особенно поначалу, приходилось ему слышать, ох, как немало.

И что характерно, большинство-то тех, с кем Гавриленко частенько приходится встречаться на рыбалке – нормальные, симпатичные люди. В чужой монастырь не лезут, мнение свое не навязывают, жизни не учат. Всегда приветливо улыбаются, общаются, делятся размышлениями, проблемами, а порою даже и кое-какими секретами. И нет им разницы, где тот или иной человек рыбачить сядет, как он это будет делать, один или в компании. Каждый сам себе хозяин.

Но всегда же найдется несколько таких, которым ты, словно кость поперек горла. А причину, чтоб схлестнуться, они без проблем и сами найдут. Вот, например, Кузьмич, говорят, кузнец с метизного завода, небольшого роста, но довольно плотный, приземистый седоволосый мужичок лет пятидесяти-пятидесяти пяти с широким, словно опухшим, мясистым носом бордового цвета. Да еще его прихлебатели-собутыльники, во время рыбалки беспрестанно согревающиеся спиртным. Ехидства – хоть отбавляй. А когда в голове еще и градусы играют, и подавно.

Ну, как ни появись – обязательно зацепят, уколют. Даже в почетное, в общем-то, прозвище Профессор, приклеившееся с их же подачи к Гавриленко (конечно же, в связи с его преподавательской деятельностью), вкладывают максимум злобы и язвительности. В какой-то момент Гавриленко вообще всерьез подумывал найти другой водоем, чтоб туда на рыбалку ездить. Или взять да вообще забросить свои зимние поездки за город к чертовой матери. И правда, не хватало еще отдых после напряженной трудовой недели в постоянные разборки превращать. Только все же гордость заела: почему он должен из-за каких-то недоносков от своего любимого занятия отказываться. Не нравится им, так пусть сами и думают, пусть сами другое место ищут. Это уже, как говорится, дело чести.

Если сказать просто, положа руку на сердце, то и им же, Кузьмичу и компании, абсолютно фиолетово, как и где Гавриленко рыбачит, почему избегает компаний, а вот раздражение из них так и прет. Понятно, что причины этого раздражения – это же, как ясный день – им не в Профессоре, а в себе искать нужно. Да что толку. Ну, вот стали у нас в какой-то момент слова «профессор», «интеллигент», «джентльмен» оскорблением, и никуда от этого невозможно деться. Хоть бери, да в «быдло» записывайся, чтобы в таком вот обществе своим стать.

Но, увы, как ни пытался Александр Васильевич примириться, обойти, что называется, острые углы в отношениях с некоторыми резвыми люмпенами-рыбаками, но так и не смог пока найти тех нужных слов, которые оказались бы для них доходчивыми и понятными.

Ведь порой, ну, правда, просто до смешного доходит. Вот, к примеру, недели две назад с Кузьмичом нешуточно схлестнулись. Да так, что чуть до самой примитивной, элементарной драки не дошло. Гавриленко тогда подъехал немного позже, не на электричке, как обычно – Эдик, коллега по университету, преподаватель старославянского языка, ехал мимо к теще и подвез на своих «Жигулях». Хочешь-не хочешь, а обходить основную группу рыбаков по пути к своему месту – это же просто неприлично. Да и чего ради круги наворачивать. С одним, с другим поздоровался, парой словечек перекинулся, тут, гляди, и Кузьмич:

– Что, Профессор, так поздно на рыбалку вышел? Проспал, что ли? Или всю ночь тетради в клеточку проверял?

Его друзья, как раз по обыкновению разлившие по «соточке», заискивающе загоготали. Гавриленко не остановился. Он лишь замедлил шаг, как-то неловко улыбнулся, прищурившись, буркнул что-то вроде «Да вечером на работе задержался», словно подыгрывая кузнецу, и попытался продолжить движение. Вот только не тут-то было.

– Алё, Профессор, – Кузьмич привстал с ящика, – что ты, как сонная тетеря, хоть под ноги смотри, что ли! Ну, куда прешь спросонья? Не видишь – инструмент лежит.

Александр Васильевич удивленно посмотрел на брошенные прямо на тропе, протоптанной рыбаками, пешни2, которые и без замечаний Кузьмича хотел переступить, уже открыл рот, чтобы сказать что-то более резкое, но сразу же передумал: не стоит втягиваться в бесцельные дискуссии. Лишь спросил, указывая рукой на пешни:

– Это, что ли?

– А то не видишь.

Кузьмич, похожий в своем пухлом комбинезоне на Карлсона, разве что без пропеллера, переваливаясь из стороны в сторону, приблизился к Гавриленко и, упершись руками в бока, встал напротив. От него несло перегаром.

– Ну, извините, – выдавив улыбку, тихо промолвил Александр Васильевич, отступил на шаг и снова сделал попытку пройти дальше. Но кузнец задержал его, крепко сжав толстой могучей, словно стальной, рукой рукав Гавриленковского тулупа.

– И вообще, Профессор, давно хотел с тобой поговорить. Ты ж с виду вроде интеллигентный человек: все время «здрасьте», «до свидания», «извините». Только вот смотрю я на тебя и никак не пойму: то ли ты и вправду нелюдимый такой, то ли так высоко взлетел, что до таких работяг, как мы, – Кузьмич повел рукой в направлении своих приятелей, посмеивавшихся в стороне, – и опуститься не хочешь. Вот ты мне объясни: чего ты все от людей прячешься, чего где-то по закоулкам рыбачишь?

– Послушайте, Кузьмич…, – посчитав, что вопрос прозвучал и на него надо отвечать, начал Гавриленко и осторожно положил свою руку на руку рыбака, сжимающую рукав.

– Нет, это ты послушай, – глаза кузнеца мгновенно налились злобой. – Во-первых, это я нормальным людям Кузьмич, а таким, как ты, Павел Кузьмич. Не меньше. Это к твоему ученому сведению. Мы, знаешь, тоже не какие-нибудь гады ползучие и, если надо, летать не хуже твоего умеем. А во-вторых, хочу тебе сказать. Какой-то ты скользкий весь, белый, пушистый. Такой, как…, – рыбак на мгновение осекся, по-видимому, подбирая слово, наиболее полно, по его мнению, охарактеризовавшее бы Гавриленко, – как мягкая игрушка детская. Как обезьянка какая-то. С такими, знаешь, хи-и-и-итрющими глазенками: зырк туда-зырк сюда. И они, эти глазенки, знаешь, бегают, бегают – остановиться не могут. Ты ж это… Ты мужиком будь, Профессор!