Татьяна Соколова - Лекарство от амнезии

Лекарство от амнезии

Татьяна Соколова

© Татьяна Соколова, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дефекты

Запах хвои, и маленькие иголки, осыпавшиеся на ковер и втыкающиеся в голые ступни, заставляют физически чувствовать приближение праздника. Я всматриваюсь в темное окно, за которым, как феи, порхают снежинки, и жду. Не Деда Мороза, а папу, хотя иногда это одно и тоже. Он должен вернуться из командировки. Мама ведет переговоры по телефону и, видимо, отсылает подарки всем знакомым, потому что в нашу квартиру то и дело поднимаются двое в черных костюмах и забирают коробки. Они напоминают горилл, которых я видела в зоопарке, когда мы были там с папой, но ни капельки не забавные, и мне быстро наскучивает наблюдать за ними. Я снова переключаюсь на фонари за окном, блестящий снежный ковер, который превращает обыкновенную улицу в волшебное снежное царство. Я представляю, как снежные сани с шашечками несут папу из аэропорта, как Снежная Королева преследует его, чиня препятствия, но он все равно прокладывает путь, спеша в теплый уютный дом, где горит огонь на плите, и свистит чайник, приглашая к столу.

Зашебуршала подарочная обертка в руках одного из верзил, и я повернулась, чтобы, выяснить, в чем дело. Черные шкафы выгребают подарки из-под елки. Наши подарки, которые мы готовили к Новому году.

– Не троньте! – мои руки бросились спасать подарки из плена.

Я уцепилась за нижнюю коробку, предназначенную отцу, и потянула ее с силой, смахнув всю пирамиду на пол. Коробки разлетелись, как кубики, сообщив маме, что погрузка дала сбой.

– В чем дело? – спросила она, не отрывая трубку от уха.

– Они…, – жалобным голосом я принялась рассказывать о творящемся безобразии, но мама оборвала меня, не дав договорить.

– Делайте, что приказано. Я сама тут разберусь, – она неловко выхватила большую синюю коробку из рук громилы.

Крышка сорвалась, как сброшенная шапка, а содержимое высыпалось на пол. Футболка, на которой я написала: «Папа, с Новым годом!» была без сожаления придавлена грязным ботинком. Раздавленная пополам крышка, смятая и жалкая, лежала на полу, сочувственно глядя на меня. Предметы были гораздо более живыми, чем люди.

– Это же… папе.

Когда что-то происходит, кто-то меня пугает, я замолкаю или начинаю заикаться. Не то, чтобы мне нечего сказать. Слова и эмоции переполняют меня, но я не могу подобрать нужные, и вся замыкаюсь внутри своих переживаний. Закрываюсь наедине с ними в темной комнате, сижу и боюсь. Жду, что кто-то придет и отопрет замок, выпустит меня, объяснит почему, такое происходит. Но никто не приходит, и я продолжаю сидеть в немом безмолвии.

– Женя, послушай, сегодня мы уезжаем. У тебя будет новый дом и новый папа, – сообщила мама, будто она была Дедом Морозом и только что преподнесла мне подарок, за который я должна была поклониться и поблагодарить, – И столько маек и красок, сколько ты пожелаешь.

Я пыталась осознать сказанное мамой. Новый дом и новый папа. В Новый год все самое новое и самое – самое. Внутри меня все негодовало, и я чувствовала жжение в уголках глаз, будто меня посадили в кипящую воду и просили кричать от восторга, когда все вопило от боли.

Я смутно помню дорогу к этому новому дому и новому счастью, которое мне было обещано. Глаза застилали слезы. Я думала об отце, как он войдет в пустую квартиру, увидит грязную скомканную майку на полу и прочтет: «Папа, с Новым годом!»

Он будет совсем один, далеко от нас. Никто не принесет ему конфету из сладкого подарка, не разломит ее пополам и не поделится долькой мандарина, никто не обнимет и не поцелует, не усядется на колени и не засмеется, когда его щетина защекочет шею.

В новом доме была громадная, в потолок, елка и гигантская башня подарков, выше меня ростом. Мама представила нам нового отца. Он был вылитый Карлсон, толстый с пухлыми руками. Совсем не походил на папу. Мой отец никогда не носил украшений, а у нового незнакомого господина на руках было два громадных перстня. Папа в домашней обстановке предпочитал удобные трико и майку, а незнакомец был в рубашке и брюках, будто семейный ужин был очередной сделкой, которую он собирался заключить.

Сестра вертелась и осматривала новый дом, как новый наряд, со всех сторон. Она вела себя точно так же, как в магазине, когда нам обновляли перед школой гардероб. Хватала все и пробовала. Как меня не пытались разговорить, я молчала, и когда все смеялись, хмурилась. Я не бросилась открывать подарки, которые выставили передо мной, как гору золота из пещеры разбойников. Карина открывала и получала их за двоих. Я скрестила ноги и сидела на полу, раскачиваясь вперед и назад, как неваляшка и механически повторяя беззвучное «папа». Я знала, что нервирую этим толстого Карлсона, и намеренно продолжала качаться.

– Она что больная? – спросил он у мамы, беря ее под локоть и отводя в сторону, – ты можешь заставить ее прекратить? Что скажут мои друзья, когда придут на ужин?

Мама взяла сестру за руку, а меня ущипнула за кожу выше локтя и подтолкнула в сторону детской.

– Ты просто невыносима, – прошипела она мне в лицо, – Я тебе уже сказала, что в ближайшее время ты его не увидишь, хочешь ты этого или нет. И лучше тебе с этим примириться и прекратить эту молчаливую забастовку. Она меня только нервирует, – она толкнула меня в спину, – Давай, давай, пошевеливайся.

Я споткнулась о порог и упала на белый пушистый ковер. Обстановка дома напоминала больничную палату. Все светлое или до блеска начищенное, будто здесь находились не люди, а пациенты. И я была в категории умалишенных, которым требовалось провести прочистку мозгов.

Мама усадила сестру на кровать, а сама села рядом. Меня не пригласили. Я так и осталась сидеть на ковре, смотреть, как они возвышаются надо мной, будто с вершины горы пытаются докричаться.

– Я хочу рассказать вам все честно, – мама тяжело вздымала грудь, будто правда давила на нее.

О какой честности она говорит? Мы всегда были вместе у праздничной елки. Она испортила праздник – сломала семью.

– Ваш отец изменял мне на протяжении долгих лет. Он сам добровольно разрушил нашу семью, отказался от того, что имел, значит, не ценил и не любил. Вы ему нужны только для того, чтобы насолить мне.

Мама пыталась доказать, что отец плохой. Может, он и был плохим мужем, но никогда плохим отцом.

– Посмотрите вокруг. Кто о вас действительно заботится, так это Валентин. Он накупил целую гору игрушек к вашему приезду, – мама указала на открытые полки с коробками, в которых уже рылась моя сестра, считавшая разговор не имеющим к ней отношения. Она же ничем не заслужила наказания.

– У вас у каждой будет по отдельной комнате, игровая… – она перечисляла еще что-то, но я ее не слушала.

Отдельная комната? Мы делили комнату на двоих и ни разу не говорили, что нам тесно. Мы же близнецы, нам не может быть тесно друг с другом в одной комнате, после того, как мы умещались вдвоем в одном животе. Нас хотят разделить?

Меня охватила паника, и я замерла с широко распахнутыми глазами. Мама отнесла это на счет радостного удивления, и почесала меня по голове, как треплют щенка.

– Я знала, что ты у меня умная девочка, и все поймешь. Так будет лучше для всех.

Я подошла к полкам с игрушками и открыла упаковку фломастеров.

– Совсем другое дело, – мама поцеловала меня в макушку, – Хорошо, что ты одумалась. Неприятно было бы пропустить праздник из-за всяких глупостей.

Что она называла глупостями? Моего папу? Я заскрипела фломастером по бумаге.

– Что ты рисуешь? – спросила мама, выглядывая из-за моего плеча.

Я развернула к ней картинку с огуречными человечками. Большой и высокий, с короткими палками волос, держал за руки двух маленьких. Под картинкой четко и ясно было написано: «хочу к папе» и три кричащих восклицательных знака с надеждой, что услышат.

– Ты опять за свое?!

Мама выхватила листок и разорвала в мелкие клочья. Как хлопья белого снега, они посыпались на меня сверху. Меня не услышали.

Мама даже не пыталась больше быть спокойной и открыто выражала свой гнев раздувшимися, как у быка, ноздрями, визгливой интонацией.

– Если ты не прекратишь, ты будешь лишена праздника, и мы запрем тебя в комнате!

Я на секунду замерла, глядя на ее злое непонимающее лицо.