Александр Трапезников - От Смерти к Солнцу

От Смерти к Солнцу

Александр Николаевич Трапезников

© Александр Николаевич Трапезников, 2017

© Александр Николаевич Трапезников, дизайн обложки, 2017

© Лидия Александровна Розсоха, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4483-7414-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Морена и Цветы

Морена и Цветы

Я хочу одного: я хочу умереть

Крови своей хочу я испить и взлететь

Нельзя меня остановить и удержать

Свободный дух мой волен смерти ждать

Я знал: она придет и заберет меня с собой

Туда, где вечна тьма и где покой

Я ждал века и вот она со мной

Красавица, окутанная мглой

В своей жизни я любил всего лишь одну женщину – Смерть. Еще ее звали Мореной.

Ее я не видел, но всегда ощущал ее ненавязчивое присутствие.

Всегда дарил я ей цветы. Но не простые. То были букеты из человечьих душ. И она была рада.

Мне тоже передавалось ее хорошее настроение, и мы смеялись вместе.

Раньше меня тяготило то, что я не вижу ее. Теперь же люди не видят меня.

А она – вот, стоит предо мной. Я и не подозревал насколько она прекрасна. И почему это люди боятся встречи с ней?

Проснувшись однажды, я увидел ее рядом с собой – она сидела на стуле у кровати и смотрела на меня. Только так может смотреть женщина, которая любит.

«Пойдем», – сказала она мне, – «нам здесь больше нечего делать».

Я встал, а тело мое осталось лежать. Я не удивился, а скорее обрадовался. Еще бы, сколько я этого ждал!

Дверь в комнату открылась и вошел человек. Я не помнил его (или ее) имени, но знал, что это был мой родственник. Он не заметил нас. Его взгляд был устремлен в сторону кровати. Лицо его побелело, он выбежал из комнаты, а через мгновение вернулся с другими людьми.

Кто-то начал рыдать, кто-то подбежал к телу и тупо смотрел на кровь, которая собралась лужицей на полу.

Эмоции наполняли комнату. Они были такими сладкими. Мы купались в них и смеялись.

А потом мы ушли. Она повела меня в свои чертоги.

Теперь я приношу ей больше цветов. Ведь раньше я был богом для себя, теперь я – бог и для других.

А она – моя богиня.

Я открываю глаза…

Я открываю глаза…

Я открываю глаза. Наверное уже утро. По свету в комнате этого не видно, так как его попросту нет. Обычная тьма и для дня и для ночи.

Я закрыл себя от шума мира окнами и от света занавесями на них. Нет, Я не спрятался. Я отгородился от того, что Мне чуждо, от того, что Мне мешает, как отгораживаются сеткой от назойливых комаров.

Но они все еще иногда залетают и жужжат. «Вот один из них». – думаю Я, слыша звонок в дверь – и, действительно, заходит. Вернее влетает один.

«И откуда столько невостребованной энергии». – думаю Я. – «и тратится она всякие глупости. И не лень не проделать такой путь. И ради чего?»

Но вот он начинает говорить, и Я понимаю цель этого визита. Ему, как и любому комару, нужны уши. Ведь они так любят пожужжать, даже больше чем «кусать» и «пить кровь».

Я смотрю на него. Он что-то оживленно рассказывает, усиленно жестикулирует, меняет выражение своего «желтого» лица. На миг останавливается, чтобы сглотнуть затопившую его язык слюну и набрать еще больше воздуха, дабы родить еде кучу ненужных слов.

Хоть Я и вижу его, но Я не с ним. Я в моем доме. Дом старый и огромный, деревянный и просторный, в нем много разных вещей, они валяются повсюду, я хожу и смотрю на них. Около некоторых останавливаюсь и подолгу стою рядом. Небольшие, которые могу поднять, беру в руки, бережно стираю пыль. Большие же не трогаю, потому что знаю, что они пошатнут и так подорванное мое здоровье. Некоторые же вещи совсем новые, еще не успевшие покрыться вековой пылью. Я направляюсь к одной такой, которая блестит в дальнем углу…

Он достает какие-то листы и начинает читать…

Это лиловый шар. Елочная игрушка. Такая хрупкая, что даже боязно брать ее в руки. Но такая тяжелая – Я роняю ее и она разбивается о дубовый паркет. Расстроенный. Я закрываю глаза, и открыв, вижу ее на прежнем месте целой и невредимой. Но что-то изменилось. Я не помню ее истории и как она попала в Мой дом. С силой и ненавистью Я выбрасываю ее в окно.

– «Ну как?» – говорит он.

– «Хорошо» – делаю над собой усилие, чтобы произнести это. Я вижу он доволен и весь светится от счастья. Ему так важно, что его послушали, и самое главное похвалили. Вот на миг он самоутвердился. Исполнился весь гордостью за себя, за то, что нужен себе и, как выяснилось, другим. Раз его слушают и прислушиваются. Слушают внимательно и кивают головой.

Он получил то, что хотел и уходит. Я напрягаю мышцы лица, изображая улыбку, которая с облегчением исчезает с закрытием двери.

А вот и старый потертый рояль. Какие только на нем мелодии не играли. Только Я никогда не садился за него. Я не умею играть, да и не хватает в нем половины клавиш от очень частого небрежного использования, что была бы за музыка? Так, «бренчание», грош ей цена.

Еще один звонок и влетает новый комар – пошло новое жужжание, но со старым смыслом. Все одно и то же, ничего нового они не придумывают. Все тот же плаксивый смех и не менее кажущиеся проблемы, облаченные в жалкие и пустые слова. Все то же выдавливание голыми ногами сока из шипов замерзших роз.

Причем жужжание такое сильное, громкое и настойчивое, что его даже слышно у Меня дома.

Я хожу по нему и иногда спотыкаюсь о какую-нибудь вещь. Некоторые пинаю, другие бережно ставлю на видное место.

Уходит и этот человек. Новая улыбка и новое облегчение.

Я выглядываю в окно. В свете луны по лужайке бесцельно бродят мертвецы. Им холодно и они хотят, чтобы Я впустил их в дом, но этого не будет.

Очередной звонок и новый человек. Он сияет будущим. Таких много. Но что мне до него. Мне нет дела до настоящего.

Окончательно закрытая дверь. Все! Я больше не буду натягивать улыбки. Какое ужасное физическое упражнение.

У Меня еще так много дел дома. Я найду елочный шарик и верну его на свое место. Я впущу мертвецов, пусть погреются, и Я сыграю для них реквием на потертом старом рояле.

Я закрываю глаза – я засыпаю.

Я пройду мимо этой комнаты…

Я пройду мимо этой комнаты. В ней пусто и ничего интересного. Лишь портреты на стенах. Картинная галерея исполняющая роль склепа.

Может как-нибудь потом. А сейчас Мнe недосуг снова рассматривать эти забытые уже лица. Сейчас Я не хочу их вспоминать. Как-нибудь потом…

Лучше выйду в сад и посижу на моей любимой скамье. Резной, дубовой, но уже такой старой. Она еле выдерживает Мой вес. Ранее целая и крепкая. Ныне треснувшая, чуть ли не превратившаяся в труху. Все время битая дождем и пытаемая солнцем.

Теперь она здесь, в саду, где нет ее инквизиторов. Да еще и в приятной компании. Вокруг вечные нестареющие красные розы с черными стеблями. Сейчас они спрятали свои шипы, но только подойди…

Розы, черная трава, фиолетовые деревья, как крыша, которая не пускает сюда назойливость погоды. Посему здесь всегда сухо, свежо, полумрак и приятная, обволакивающая тишина, без этих звуков, издаваемых птицами и прочими.

Никогда не понимал людей, которые, вылезя раз в год из своих бетонных клеток на природу, слушая соловья, делали блаженное лицо и гордо произносили: «Лепота!». Что ж, шипение гадюки тоже музыка. Почему бы и в ней не найти красоту.

И у Меня как-то жила птица. Я держал ее в клетке, которую ставил на солнце. Я кормил ее зерном, но белая птица молчала. Я вырвал ей язык. Позже Я ее отпустил и она полетела к людям, полная надежд вернуть утраченное. Но люди били ее и выгоняли. Один раз хотели испечь, другой – съесть. Люди…, кричавшие «Лепота!»

Ладно, пойду в мою келью, пересекая длинный коридор, на одной из стен которого, как Я помню, висит зеркало. Раньше, проходя мимо и глядя туда, Я все время пугался. Теперь же Я стараюсь не смотреть.

В комнате отшельника тусклый красный свет. При таком свете легче дышать, воздух, как будто горный, даже чище чем в саду. Иногда даже чувствуешь дуновение ветерка на лице.

Из дальнего угла на Меня уставился телевизор. Словно один большой глаз, без тела и на ножках. Он все время за Мной наблюдает. Когда-нибудь я выбью его. Он вытечет. На его месте будет пустота. Я залезу туда и свернусь калачиком.

В комнате очень сильное притяжение. Тебя так и вдавливает в пол.

Здесь уже давно нет времени. Часы я пристрелил. Они все время шумели своими крыльями – стрелками.

А внутри все так же как и снаружи.

Запекшаяся кровь моих снов застревает в горле и мешает дышать.

Иногда залетает муза. Нежно садится на переплетения моей души. Она играет на них и поет. Тогда некоторое время звучит у Меня в голове ее Музыка. Но постепенно, нота за нотой, забывается и голос фальшивит. Потом и вовсе исчезает. И Я хожу с суровым спокойствием, спотыкаясь об углы моей комнаты. Но вот вновь Она Меня посещает и опять в душе Моей многозвучно. Порой не хватает гармонии и в ней хаотично, но и в хаосе своя прелесть и своя боль.