Александр Трапезников - От Смерти к Солнцу Страница 2

Да и вообще – все одна большая боль. Но я не испытываю в ней ни наслаждения, ни трепета пред ее величием. А она, действительно, огромна. Высока и уходит в заоблачные дали. Когда пытаешься увидеть ее конец – задираешь голову. Стоишь долго, всматриваешься. Но тщетно все это. Тщетно и бессмысленно. Лишь болят глаза, начиная слезиться, и затекает шея.

Эх, память. Я помню ее начало.

Тогда был чудесный (по Моим старым меркам) день. Светило солнце. Его было так много, что воздух кое-где плавился, дул легкий теплый ветер, чуть задевая прозрачные еще тогда занавески. В комнате было светло и на полу отпечаталась тень солнечного луча, как лунная дорожка на тихой поверхности океана, я ходил босиком по теплому полу, жмурился от солнца, и совершенно ни о чем не думал.

Я и не заметил, как ко Мне, тогда еще впервые, влетела Муза. Я увидел ее и обомлел, ноги подкосились и я уселся на пол. Я сидел так несколько мгновений. Но вот она заговорила.

Ее голос был прекрасен. Она рассказывала о себе. Но Меня не замечала. Словно сама с собой она говорила.

«Смотрите», – шептали вещи, – «здесь зарождается новое», видя блеск моих глаз. Но увы они ошиблись. Родилась лишь боль. Чудесная, громадная и нестерпимая. Разрывающая.

То чуть затихающая, то вновь, с еще большей силой, обволакивающая колючей слизью.

В тот день, она лишь взглянув на Меня, выпорхнула за чем-то бесформенным, пролетавшим мимо. И сколько раз такое повторялось позже… Не счесть.

С тех пор и зародилась боль. Рана от стрелы ее взгляда была огромна и кровоточила. Кровь была черной.. Иногда она специально разрывала уже начинающую заживать рану. Но вот примерно год она не появлялась. И рана заросла. Боль утихла. Но это был не более чем период ремиссии. Рана раскрылась, когда она, вспомнив обо Мне, залетела после долгого отсутствия. И боль вернулась. С еще большей силой и усердием приступила к своей работе. Рана начала расширятся и стала гноиться. Черная кровь смешивалась с желтым гноем и оседала где-то внутри.

И если загнивающую конечность можно удалить, то как удалить душу где властвует гангрена? Гангрена души.

Вскоре началось и заражение крови. Боль пошла по всему телу. Солнечные лучи жгли кожу и слепили глаза. Каждый звук раздражал и терзал. Теперь я не пускаю сюда этих раздражителей.

По всем законам Я уже давно должен был умереть от заражения. Я приготовился встретить Смерть. Я сидел и ждал ее, боялся заснуть, чтобы не упустить момента посмотреть в ее глаза. И она приходила в Мой дом. Но все время забирала других. Вскоре, дом мой ранее многолюдный, опустел. Меня же она оставляла, продлевая Мои страдания, одного наедине с моей болью, с запахом гниения, с запахом безумия.

Этим запахом пропитался каждый предмет. И каждый сошел с ума.

И пол у окна, скрипевший под Моей поступью, теперь скрипит сам по себе.

Иногда, ни с того, ни с сего колышется занавеска.

Читая книги, убегают запятые и перебегают с места на место слова.

Глаза теперь закрывать бесполезно. Хоть они и закрыты, все равно

видишь все отлично.

Иногда слышен чей-то голос. Может быть это ворчит старый огромный шкаф?

Иногда «плывут» стены, как бы прося: «Пройди сквозь нас».

Иногда и отхожу от себя и вижу оболочку со стороны, когда ты вне нее, тебе легче на нее смотреть, на это жалкое истерзанное болью тело.

Иногда краем глаза видишь, как что-то пробегает по стене. Но когда поворачиваешь в эту сторону голову – уже ничего нет.

Всех этих иногда так много. И они так часто происходят. Происходят всегда.

Я бы закрыл уши и глаза. Но все равно ничего не изменится. Пожалуй лучше Я «упаду» в сон. Кое-как Я отключалось. Но тут же Я снова здесь. Меня разбудил шорох, какое-то шарканье.

А, старые знакомые. По ковру, точно по узору, ходят кругами люди. Их двое. Люди в сером. В серых помятых, кое-где порванных костюмах. В серых же фетровых шляпах. Их руки за спиной. Точно заключенные. Я как-то хотел спросить у них, кто они такие и что здесь делают. Но понял, что Мне это совсем не интересно, какая разница?

Если их не замечать, они, нагулявшись, уйдут. Вот они и ушли. Но как они снова попали сюда?

Черт! Я забыл закрыть дверь. Я ее закрываю. Проверяю. Закрыта. Что со Мной? Я же только что убедился, что она закрыта, но не уверен в этом. Проверяю снова и снова. Закрыта. Закрыта. Закрыта. Закрыта… Отхожу, но все равно не уверен.

К черту дверь. Впрочем и не в двери то дело. С таким же бессмысленным упорством Я проверяю плиту, адреса на письмах, краны. Я так больше не могу. Не могу…

– «У тебя опять болит голова?»

– «Да, и снова в одной точке.»

– «Дай-ка угадаю, и руки холодные?»

– «Дa, ледяные.»

– «А ты проверил дверь?»

– «Да».

– «А почему не спишь?»

– «Ты знаешь. Я задыхаюсь, задыхаюсь кровью и слизью, и этой вонью».

– “ Да, я знаю, ты – сумасшедший».

Я кручу головой, пытаясь найти собеседника. Но, не находя, замолкаю.

Из-под двери, плинтусов, занавесок выползают тени. У них в руках зажаты какие-то предметы, я стараюсь рассмотреть, что это и вижу у одной лезвие, у второй нож, у третьей пустой шприц. Они все собираются посреди комнаты и сбрасывают в одну кучу все вещи, которые они принесли. Куча растет, и приобретает очертания человека.

Он начинает плясать, закидывая ноги за голову. В танце все ближе и ближе приближается ко Мне.

Я убегаю. Забегаю в первую попавшуюся дверь. Закрываю.

Закрыта. Закрыта. Закрыта…

Это склеп. Я посреди этой галереи. Со всех сторон Меня буравят своими взглядами какие-то люди. Кто же они, что их портреты висят на Моих стенах. Я пытаюсь их вспомнить. Подхожу к каждому из них, долго стою рядом. Но не помню.

В дверь кто-то ломится. Он нашел Меня. Из-за двери Я также слышу и голос Музы. Она зовет Меня своим ангельским голоском. Черт, и Она, Она на их стороне.

Комната наполняется смехом. Смеются портреты. Я перевожу взгляд от одного к другому. На всех лицах довольные ухмылки.

От них и смеха у Меня начинает кружиться голова.

Я подхожу к двери и открываю ее. И в этот момент в Меня впиваются все эти лезвия и ножи. И шприцы усиленно вкачивают воздух в аорту.

В паре метров стоит муза, такая же прекрасная, как всегда, и протягивает Мне свою розу. Я протягиваю свои руки к ней. Делаю шаг, падаю, ползу на коленях, на четвереньках, на животе. Успеваю только обнять ее ногу, и, наконец-таки, засыпаю. Ненужная уже роза выскальзывает из ее рук и разбивается о мою спину. Так разбивается мечта.

Я пройду мимо этой комнаты…

Бар

Обычный бар. Стандартный. Таких много. Со своей стойкой. Рядом початых бутылок на прозрачных полках. Парой столиков уходящих во мрак. За такими любят сидеть хмурые личности и загипнотизированные парочки. Облизывающийся постоянно кот, с презрением смотрящий на всех и не подпускающий никого.

Единственным небольшим отличием этого бара являлось только его местонахождение. Если большинство пряталось по подвалам, то этот находился на самом верху, но полумрак был все тот же и та же атмосфера.

Пара-тройка постоянных посетителей и вечный Бармен. Ему нравилась его работа. Он угощал людей.

Сейчас он с интересом всматривается в кроссворд, который разгадывают двое его знакомых, потягивая пиво. По лицу видно, что ему действительно интересно, и что знает он это слово, да вот вспомнить не может. Он уже начинает нервничать.

Неподалеку сидит еще один человек и говорит;

– Может быть я смогу помочь?

– Да кто ты такой? – зло и с досадой отвечает Бармен.

– Я – Художник.

– Художник? – смеясь переспрашивает – Да что ты знаешь?

Вновь тихо. Через мгновение тишину нарушает голос Художника:

– Фрейд.

Трое «интеллектуалов» смотрят на него: «Что?

– Фрейд.

И тут озабоченное лицо бармена меняется. Теперь там радость и облегчение. Он даже чуть подпрыгивает:

– Фрейд! Ну конечно же, Фрейд! Зигмунд, мать его!

И снова тихо. Они обдумывают новый вопрос, а Художник маленькими глотками пьет красную жидкость. Когда делает глоток, морщится, на мгновение, а потом лицо все то же. Каменная маска, а в глазах пустота.

Сделав очередной глоток, встает и направляется к музыкальному автомату. Такие раньше стояли во всех барах. Кидает монетку и выбирает пластинку, – потрескивая, начинает играть музыка. Возвращается на свое место.

За всем этим наблюдают остальные и когда Художник делает очередной глоток, отворачиваются к своему занятию.

Он же смотрит сквозь ряд бутылей и слушает старую песню. И кот прислушался и уже не облизывается.

Дверь открывается и заходит высокий человек в длинном плаще. Садится рядом с Художником. Художник все так же, не обращая внимания, смотрит вперед, Бармен наливает человеку в плаще полный стакан. Он его залпом выпивает и просит повторить.