Анвар Халилулаев - Разбитый термос и задыхающийся вопль (сборник)

Анвар Абдулмаджидович Халилулаев

Разбитый термос и задыхающийся вопль

© А. Халилулаев, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Разбитый термос и задыхающийся вопль

Размякшие облака намекали на не шибко приятный дождь. На кухне резали лук. Или это я оправдывал себя за то, что мои глаза слезятся? Нет. Лук, определенно лук.

Растекшийся, я сидел на балконе, бессмысленно играя в мыслителя. Со стороны наверняка казалось, что я переживал невероятные душевные метаморфозы, что мысли держали меня в бесконечном саспенсе и что я замкнут в тисках проблем этого мира. Я сидел на балконе, не имея возможности вздохнуть.

– Как твоя новая книга?

Она так спрашивает, будто написать что-то – все равно что сходить в магазин и приобрести что-нибудь для заведомо невкусного ужина. Кстати, готовила она отвратительно.

– Она пишется.

На удивление, такой неразвернутый ответ ее удовлетворил.

Я все еще отчаянно пытаюсь не допускать мысль о том, что я променял все на квартиру с манекеном.

День, медленно перетекавший в вечер, внезапно взглянул на меня и покачал головой.

– Ты кромешный идиот, – говорило мне нелепо растянувшееся облако.

Я просто смотрел на него. Вскоре оно превратилось из осуждающего лица в кактус на Диком Западе.

С потекшей тушью она мне напоминала актрису из плохого спектакля, и я едва сдерживал себя, чтобы не указать ей на это удивительное сходство.

– Я все равно тебя жду. И всегда буду ждать.

– Я буду счастлив, если ты найдешь того самого.

Термос выскользнул из трясущихся рук и разбился одновременно с задыхающимся воплем.

Маленький мальчик проехался по луже. Грязная вода отчаянно цеплялась за его заднее колесо. Когда мальчик выехал на середину двора, она ослабила свою хватку – так и осталась лежать между домов, словно длиннющий питон.

– Ты гений.

После выпитого бокала эти слова звучали просто чудесно.

– Что ты? Я просто облекаю свои мысли в слова, вот и все.

– Я никогда не целовала гения.

Небольшое косоглазие придавало ее лицу выражение задумчивости. Казалось, что она всегда ищет свое предназначение в жизни. Но в душе это ее нисколько не волновало.

Выпив бокал до дна, я вспомнил о всех «громких словах», которые были сказаны с А. за этим, когда-то «нашим», напитком. Клятвы в вечной любви, разговоры о детях, о предназначении человека, о странствующих душах, о невозможности измены, об антиутопии, о сложных материях, о нас. Когда мы пили вино, мы открывали себя все глубже и глубже, и этот колодец становился бездонным…

Теперь я пью вино один. Прошел день после разбитого термоса и задыхающегося вопля. Пил не для того, чтобы нырнуть в колодец. Пил для того, чтобы опьянеть.

За три месяца я привык к тому, что еда появляется не на кухне, а на пороге квартиры. Я ел то, что было приготовлено чужими руками, но куплено ею. То, что было роскошью когда-то (будь то гречневая лапша или какие-то блюда с невообразимыми японскими названиями) и вызывало бурную реакцию у меня и А., сейчас превратилось в глухую обыденность. С кухни доносился странный запах, и я понял, что сегодня будет еще одно разочарование в копилку. Готовила она отвратительно.

Сюда я переехал через два дня после «разбитого термоса и задыхающегося вопля». Меня горячо встретили холодный пол, холодная красота и пустое огромное жилье с обилием металла в интерьере.

– Я рада, что ты приехал.

– Я тоже. (Лгун.)

Плавные, как будто нарисованные акварелью губы крепко поцеловали меня, и я почувствовал, что от прежних губ мне придется отвыкать еще очень долго. Крепко обнявшись, мы стояли, я – пытавшийся запрятать свое «я» в новой квартире и в плоской фигуре, и она – безумно полюбившая мою способность связывать чуть больше двух слов в предложение.

– Тебе хорошо со мной? – спрашивала она меня с легким намеком на нежность.

– А тебе?

– Мне очень хорошо.

Не дождавшись моего ответа, она обвила мою шею руками и прижалась ко мне так сильно, словно желала раздробить мою грудную клетку.

Скажу по секрету, ответа на ее вопрос у меня не было.

Шумевшая вдали автомагистраль не давала сосредоточиться на мысли (неважно какой, пускай даже на самой примитивной). После сегодняшней картины одна мысль отчетливо и слишком нарочито рвалась куда-то, но у меня не получалось провести ее даже по самому элементарному маршруту.

Спустя двести восемьдесят семь дней после «Я все равно тебя жду», я решил удостовериться в актуальности предложения. Станция метро, путь, проделанный миллион раз, те же продавцы в магазинах, тот же вопрос про совершеннолетие, тот же старик на остановке, та же пробка, те же бабушки (за исключением одной, самой буйной), те же дома и тот же код, та же консьержка, тот же вопрос, в какую квартиру (хотя за год можно было и запомнить), та же дверь, с криво нарисованным сердечком в правом верхнем углу. Те же коньки, подаренные на день рождения, те же коробки из-под обуви, тот же запах, тот же коврик с графичным человечком и та же наполовину стертая надпись «Welcome».

Тот же звук прокручивающегося ключа и то же заедание, как и всегда.

Вот только лицо другое.

Вытянутые скулы, легкая двухдневная небритость, рубашка в клетку («я люблю мужчин в рубашках. Особенно в клеточку») и мои шорты, когда-то забытые у нее дома.

– Я ошибся дверью.

За спиной мужчины в клечатой рубашке я все же увидел ту самую бежевую стену и тот самый комод, о который так часто бился спросонья.

– Артем, кто это?

Четвертый Артем. Это уже смешно. Молю, только сына так не назови.

На балконе я понял, что акция «Я все равно тебя жду» больше неактуальна.

– Любимый! Ужин скоро будет готов, – донеслось из кухни вместе с запахом чего-то подгоревшего.

– Я не хочу есть.

На кухне выключился кран, из которого лилась мощная струя воды.

– Я не слышу! Что ты сказал, любимый?

– Я НЕ ХОЧУ ЕСТЬ!

– Не слышу!

– Спасибо, молодой человек, нам очень интересно! – донеслось от какого-то старика снизу.

Я не знал, кому было бы правильнее ответить, и плюнул на это. Разреженный воздух слегка оцарапал свежевыбритую кожу. А. нравилось, когда я был бритым.

Нудный закат был иллюстрацией к моей уже искусственной жизни, в которой удивительно умещались глупые вопросы, холодность взгляда, постоянный отсчет времени от «разбитого термоса и задыхающегося вопля», безумный секс и море пустоты, затягивающей настолько, что все казавшееся кошмарным и губительным год назад теперь обретало какую-то притягательность.

Мы молчали с холодной женщиной не потому, что думали о чем-то великом, а потому что нам действительно нечего было сказать друг другу.

Мы превратились в примитивных существ – осуществляли только простейшие физические действия, никогда не говорили сложносочиненными предложениями, старались быть как можно проще, просто потому что так было легче, а не потому что мы были поклонниками минимализма.

Слева от меня на балконе стояли двое молодых людей. Они курили и рассуждали о чем-то, о чем именно, я не мог расслышать. Оба какие-то пылающие огнем, но будто не пара друг другу, они стояли босиком на балконе с бокалами красного вина. И только безудержно улыбались и перебивали друг друга. Совсем как…

Не вспоминай об А.

Оба открытые навстречу лету и прочему? Касаются небрежно руками, стоят счастливые и свободные, как будто перевернутое зеркало меня и холодной женщины, или как будто я с…

НЕ ВСПОМИНАЙ ОБ А.!

Оба кучерявые, они стояли, распиленные напополам железным бортиком незастекленного балкона. Он ушел с балкона, и тихо донеслось звучание размеренной музыки.

Закат миновал, и воздух наполнился вечером, будто темной краской из распылителя. Он вернулся и пригласил ее на импровизированный танец.

Кто они?

Пара? Слишком скучно.

Первое свидание? – первое, что приходит на ум.

Своими телами они прижались друг к другу, и им было абсолютно плевать на жалкого неудачника, глазеющего на них с балкона футуристической новостройки. Легкий барабан вливался в их кровь и становился единым для них. Их губы проходили мимо губ визави в миллиметрах, но не срывались в поцелуе, что меня запутывало еще больше.

Они танцевали и были иллюстрацией страсти и музыки, которая будто ждала назначенного вечера после заката.

Крепкие объятия и руки, не находившие покоя, сбивали меня с толку.

Я знал только одну пару, которая могла так существовать.

Но акция «Я все равно тебя жду» уже закончилась.

Эти ребята, взрывавшие своей живой энергетикой покров ночи, обнажали мои мысли. Они действовали хуже ножа, который протыкал мое черствое, загнившее сердце.

Губы пролетали, утыкались в шею, но не сливались в поцелуе, тела переплетались, но в движениях не было секса, была какая-то беспредельная свобода, какое-то безграничное счастье и какая-то бесполость.