Юрий Серебрянский - Счастливая жизнь зарубежного человека. Повести и рассказы

Счастливая жизнь зарубежного человека

Повести и рассказы

Юрий Серебрянский

© Юрий Серебрянский, 2016

© Артём Калюжный, дизайн обложки, 2016

Редактор Леонид Бахнов

Редактор Гаухар Шангитбаева

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Destination. Дорожная пастораль

Небо над Лохором

Я стараюсь думать о чем-то другом. Это очень сложно. Нужно представить внутренность своей черепной коробки в виде пустой комнаты, сосредоточиться именно на ее пустоте и начать облеплять стены, пол и потолок штукатуркой. Поверх штукатурки можно еще побелить. Нужно пять минут думать о том, что комната совершенно пустая. Почувствовать запах побелки. Если сквозь стены проглядывает всякая дрянь, можно начать представлять вращающиеся посреди комнаты предметы. Любые, какие приходят на ум. Думать только о них. Буддисты называют это медитацией.

В самолете я стараюсь не думать о самолете. Когда на экране заканчивается развлекательная передача, начинают транслировать карту и телеметрию. Я вижу, что вот уже слежение за полетом передано на станцию в Пакистане. Самолет скоро пролетит над ней. Сейчас внизу – снежные вершины и где-то там К-2, самая высокая и неприступная гора. Станция слежения где-то там. Я представляю ее в виде заснеженного вагончика на ослепительном склоне. Следы вокруг засыпал ночной снегопад. Бородатые пакистанские мужики пьют горячий чай на основе топленого снега, стоя на пороге в пуховиках, вязаных горнолыжных шапках и темных очках – каплях. Глядят на проступающие кое-где скалистые жилы сверкающе белой вершины. Что-то обсуждают, показывая пальцем. Возможность и красоту схода лавины.

Один уходит за вагончик и делает желтую дымящуюся прорезь в сугробе, стоя спиной к горе. Задерживается. Одним движением застегивает комбинезон. Возвращается за своей кружкой. Шапка у него с вышитой надписью «Найс».

Внутри вагончика на зеленом военного вида экране мигаем мы. Среди посторонних всполохов и линий масштабной сетки. Красным цветом. За закрытой дверью (чтобы не выпустить тепло) не слышно тревожного зуммера.

Только тишина, идущая от горы, и блики солнца на рифленой поверхности металлической кружки.

Перед посадкой я всегда разглядываю пассажиров своего рейса. Радуюсь, когда вижу много маленьких детей. Стараюсь разгадать логику Бога. Вроде надежно. И все равно, даже если бы самолет был заполнен одними маленькими детьми, я боялся бы.

Я пью в полете, дожидаюсь, пока станут кормить, сочиняю стихи. В основном такие:

В детских руках турбулентностиЛица в бескислородных масках…

До Бангкока семь с половиной часов схождения с ума. Я молюсь. На шестом часу полета уже кажется, что, если я перестану думать о надежности узлов самолета и перестану молиться, мы упадем. Что именно мое умственное и душевное напряжение все еще удерживает нас в воздухе.

Равномерный гул.

Я еще ни разу не спал в полете, хотя летать приходится много. Небольшая турбулентность способна отрезвить меня от маленькой бутылки красного вина и бокала пива.

На восьмом часу полета я начинаю видеть в иллюминатор аккуратные квадраты рисовых полей внизу. В салоне включается свет, несмотря на то, что его и так уже достаточно попадает снаружи. Пассажиры потягиваются, скидывают пледы. Цепочкой выстраиваются в очередь к туалету. Опухшие лица. Видны изъяны кожи. У всех, кроме стюардесс.

Хочется смотреть в иллюминатор. Вот проплывает ровная магистраль Сукумвита, и я вспоминаю запахи Бангкока. Двести сорок из двухсот пятидесяти пассажиров нашего рейса будут рассказывать о нем как о промежуточном вонючем ужасе на пути в какую-нибудь Паттайю. И только десять человек поймут этот город. Влюбятся в него. Продадут бизнес, разведутся и уедут сюда. Или будут носить в себе тихое горе отсутствия.

Наш самолет вздрагивает от соприкосновения с полосой, в салоне раздаются аплодисменты. Мне кажется, что, выпади сейчас кислородные маски, окажется, что это не маски, а привязанные за ножки фужеры, по трубочкам они наполнятся шампанским и, выпив, все пассажиры нашего самолета почувствуют то же, что и я.

Облегчение спасенного.

Паром идет в Кабатач

Мы увидели растущую толпу у касс, пополняющуюся пассажирами автобуса номер шестьдесят три. Пассажиры непрерывно выходили из автобуса, создавая впечатление, что они входят в него с обратной стороны. Этот поток не давал нам пройти. Пестрые местные люди, какие-то иностранцы. Наблюдать было некогда. Мы лезли.

Станция «Эминону» – связующее звено между автобусами, паромами, трамваями и пешеходами, народу здесь всегда много. И он здесь всегда в движении. Турки вообще нация в движении. Спокойно сидящих мало. Если сидят смирно, то хотя бы говорят с соседом или зазывают прохожих зычными голосами. Из-за этого людского шума плохо слышны даже корабли и паромы. Совсем не слышно трамваев, а поток автомобилей создает звуковой фон второго плана, на который уже никак не реагируешь. Неподвижной в этом водовороте кажется только серая сказочная мечеть, многоглазо наблюдающая происходящее с высоты положения. Тут же порт, с красивыми слоеными лайнерами у причалов. Залив Золотого рога с окаменевшими берегами. Никакого гула моря или криков чаек. Паромы и те тыкаются в пристани почти беззвучно, мягко пружиня автомобильными шинами-отбойниками.

Когда ожидаешь посадки, с берега видно, как пассажиры парома выстраиваются вдоль борта нижней палубы, готовясь к выходу. Их поведение ничем не отличается от поведения людей в метро в час пик. Безразличие к водной стихии. Я не думаю, что, если бы в проеме (том самом mind the gap) между вагоном метро и асфальтовым краем станции плескалась вода, кто-то это заметил. Никто бы не заметил. Но однажды я видел, как не выдержавший равнодушия водный мир быканул, обдав маслянистой водой семью турок. Толстую жену, невзрачную низкорослую дочь и мальчика. Отец семейства не пострадал. Когда на паром перебросили мостки и пассажиры рванули как спортсмены-спринтеры, эта семья осталась. Оскорбленный отец начал напоказ выяснять отношения с администрацией парома в лице бармена. Он требовал капитана, это было ясно без перевода. Но, высказавшись бармену и видя, что женщины его успокоились, отец остыл и сам. Наконец-то можно было начинать посадку.

В этот раз мы еще даже не купили билеты. Прорвавшись сквозь нескончаемый поток пассажиров автобуса номер 63 к кассе, я попытался купить билет на паром до Кабатача. Я сунул в окошко сумму, соответствовавшую указанной в таблице. До Кабатача.

Кассир давно не поднимал головы от своих стопочек мелочи, но тут поднял.

– Вам надо в другую кассу, идите туда, – во всяком случае, я понял его именно так.

Кассовых будок, вернее, даже паромных станций на Эминону несколько. Кассир указал нам идти вправо и был прав. Я не понял только, почему же Кабатач фигурировал в его таблице. Загадка турецкая.

Мы купили себе билеты. Контролер запустил нас в накопитель, крытое помещение, с одной стороны ограниченное турникетами, с другой – причалом. Людей было много. Я взял со стойки рекламную брошюру паромных линий Стамбула и стал ждать прибытия парома.

За полчаса до этого мы сидели под мостом и ели рыбу. Огромный старый мост соединяет два берега бухты Золотого рога. На том берегу – Кабатач. Только идти далеко. По поверхности моста ходит трамвай. Ездят легковые автомобили и микроавтобусы. У перил все места заняты рыбаками. Это из-за них сидящим в кафе на нижнем ярусе моста панорама залива кажется исполосованной сверху вниз. Лески. Несколько раз мы проходили по верху, разглядывая улов. Маленькие, сантиметров по десять каждая, рыбки – в пластиковых банках с мутной водой. Наживка – креветки. Тоже мелкие, но килограмм таких креветок у нас стоит несравненно дороже килограмма этой мелюзги.

Неравноценная такая рыбалка.

Рыба, которую мы ели в кафе, была гораздо больше. На это никто не обращал внимания, и настроение у сидящих было приподнятое. Свежий улов едим. Пиво «Эфес» поднимало его еще выше. В меню кафе значилось около десяти блюд, но спросом пользовалось только одно – рыба, жаренная в масле, упакованная в половину разрезанного вдоль багета. Туда же лучок, капусту, салат. С пивом – просто замечательное блюдо.

Я огляделся. Кафе было заполнено иностранцами, но были и турки. Одиннадцать лир за все – вполне демократичная для Стамбула цена. За стеной ресторанчик подороже, столы накрыты скатертями. Официанты с надменными лицами. Но мне нравились наши ребята, протиравшие деревянные столы прямо при госте и бравшие оплату заказа вперед. Они при этом улыбались довольно искренне. Просто с них тоже всегда берут оплату вперед. Никаких церемоний. Я это люблю.