Антон Рамст - Город с нарисованными домами

Город с нарисованными домами

Антон Рамст

© Антон Рамст, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Что-то о нем

Будем смотреть правде в глаза: сегодня он, по-видимому, не придет. Не знаю почему, но я это чувствовал. Последние несколько лет он всегда приходил ко мне в третий четверг ноября – День Памяти Всех Умерших. В этот день их всегда отпускали встретиться с близкими, хотя, может быть, и в другие дни им можно было возвращаться, но ко мне он заходил только в этот единственный день в году.

Как правило, вскоре после наступления сумерек раздавался стук в дверь, иногда в окно, а иногда, если я засиживался где-нибудь и приходил под утро, я заставал его сидящим в кресле с открытой и уже наполовину пустой бутылкой красного вина в руке.

Мы говорили обычно о самых банальных вещах: о музыкальных новинках, книгах, общих знакомых, короче говоря, простые разговоры «ни о чем». В принципе, и раньше мы виделись не особенно часто. Но… но в этот раз все было иначе: он не придет, я знаю. С чем это связано? Возможно, что он пробился – там у себя – на какую-нибудь должность (зная его, я бы не удивился), правда, я даже не знал, где он конкретно: в раю или в аду, хотя он ужился бы и там, и там. Хотя – я вдруг задумался – я ведь даже не знаю, отчего он умер и когда. Даже о том, что он умер, я слышал только от него самого, точнее, я так понял из его разговоров – напрямую он этого никогда не говорил. Я подошел к холодильнику, налил себе водки, выпил и решил, что сейчас лучше всего лечь спать и с утра начать пытаться узнать, что же тогда произошло.

Телефонный звонок сверлом впился мне в уши, голова раскалывалась. «Вот черт! – подумал я. – Почему никогда не получается выпить только одну, ну две рюмки? Почему надо обязательно надираться?» Я нащупал трубку и нажал кнопку приема.

– Алло, дружище! Ты чего, спишь что ли? – Это был мой старый приятель, один из тех, с кем мы провели когда-то «годы чудесные», хотя и учились в разных школах.

– А чего ты хотел?.. Времени-то сколько? – Я подошел к окну и раздернул шторы: небо на горизонте только начинало светлеть, но на улице уже было довольно много куда-то спешащих людей.

– Понятно. У тебя он тоже вчера не появился?

Уже вчера… Я поежился от внезапного – холодного и липкого – ощущения потери. День, которого я в глубине души ждал весь последний год, как-то незаметно пролетел, не принеся привычного успокоения, а значит, теперь придется еще год из дня в день ждать этой встречи. Я чувствовал себя ребенком, не нашедшим первого января подарка под елкой.

– Нет. Слушай, а как он вообще ушел? – я выливаю остатки теплой вчерашней водки в чайную чашку, выпиваю. – Я тут подумал, что он никогда об этом не говорил, да и остальные как-то по этому поводу не распространялись.

– Да, по правде говоря, я и сам не знаю. Я даже не уверен, что он вообще ушел. Сам знаешь, он вообще любитель театральных эффектов, даже если их никто кроме него не видит, – он помолчал. – Хотя чего тут театрального? Короче, слушай: давай приезжай ко мне, поговорим, а то что-то тоскливо.

– Базара нет!

Я положил трубку и стал одеваться, после чего умылся, позавтракал и какое-то время чистил зубы, ходя по квартире и слушая раз за разом одну и ту же на днях полюбившуюся песню.

Выйдя на улицу, я для начала заглянул в киоск – купить сигарет и пару бутылок пива на дорогу. Одну я выпил сразу, на лавочке в ближайшем парке, а со второй неторопливо направился в сторону центра – ехать на каком-либо транспорте не хотелось, к тому же на ходу мне всегда думалось лучше, а подумать было о чем. Для себя я уже твердо решил, еще вчера, что выясню, что с ним случилось.

Нашу дружбу всегда, в общем-то, трудно было назвать нормальной: он то пропадал где-то месяцами, то сваливался как снег на голову с кучей новых безумных идей, коньяком и какой-то безудержной веселой злостью. Или же мог посреди ночи позвонить и позвать гулять – в его понимании это означало бродить по каким-то затерянным улицам в таких районах, куда и днем-то желания соваться ни у кого, без крайне веских на то причин, не появлялось, причем на погоду ему всегда было плевать. И, надо признать, это действительно того стоило: гулкие шаги в тишине спящей промзоны или молчаливые, темные дома трущоб. Редкие тусклые фонари, пробивающиеся через темно-зеленую пыльную листву старых тополей, узкие арки под железнодорожными путями и берег темной реки с пением нехарактерного для нашей местности соловья. Все это создавало необъяснимо пьянящую, киношную атмосферу какого-то приключения или компьютерной игры.

Мы никогда не знали заранее, куда идем, по крайней мере я, – он, возможно, следовал какому-то своему внутреннему плану. Он всегда шел быстрым шагом, уверенно, будто куда-то опаздывал, через дождь, легко перепрыгивая по камням через почти невидимые в темноте лужи, и негромко говорил, быстро и насмешливо. Как-то раз я спросил его: «Куда ты постоянно торопишься? Если спешить, то можно прийти не туда. И вообще, кто спешит, тот ошибается». На что он немного раздраженно (мои взгляды на жизнь его часто злили) ответил, что от ошибок не застрахован никто и они зависят не от скорости движения, а только лишь от выбранного направления. И если оно выбрано неверно, то лучше упасть и понять, что ошибся, через пять минут, чтобы подкорректировать маршрут. Что это лучше, чем идти по нему неторопливо и осознать, что шел не туда, только в самом конце.

Наши разговоры всегда были предельно откровенны: мы знали друг о друге если не всё, то многое и, в общем-то, были очень близкими друзьями.

Все-таки люди меняются, и не всегда в лучшую сторону. За годы после школы мой друг детства – некогда разгильдяй и авантюрист – располнел и выглядел, как и полагается добропорядочному отцу семейства, сытым и умиротворенным. Мы сидели в его кабинете, за плотно запертыми дверьми, чтобы голоса и дым не помешали уже уснувшим жене и детям. Он вальяжно курил, то и дело сонно стряхивая пепел с сигареты, но в глазах читалась какая-то потерянность и тревога.

– Короче, в тот день он заходил ко мне. У него было скверное настроение, но при этом он был трезв и вполне адекватен. Создавалось впечатление, что он что-то узнал или понял. Что-то такое, что ввергло его в состояние какого-то мрачного ажиотажа. (Уж извини, что я так пафосно, по-другому почему-то не получается.) Но говорить об этом он не хотел или не считал нужным, – затяжка, пауза, кольца дыма, лениво растворяющиеся в беге к потолку. – Все эти его эксперименты с испытаниями судьбы, копанием в собственном подсознании, доведении восприятия реальности до абсурда, – с каждым словом табачный дым выходит из его рта, – не могли закончиться нормально. Ты же знаешь, безликие не любят, когда в их дела кто-то суёт нос, а он, похоже, сунул, и причем весьма, как я понял, глубоко. Любопытный гаденыш был.

– А может, он стал одним из них? – Слова даются мне с трудом: за первой парой пива последовало продолжение, поэтому пришел я уже ближе к ночи и после выпитого соображал довольно туго. – Сам знаешь, его всегда тянуло к подобному радикализму.

– Может быть… Хотя, наверное, все же нет… Понимаешь… Он в тот вечер говорил что-то об ощущении освобождения, о том, что когда нечего терять, когда знаешь, что будет, тогда уже ничего не боишься. «Чувство такое, будто ты можешь все, что обычные правила тебя уже не касаются и любая прихоть, даже самая фантастичная, осуществима», – по-моему, как-то так он сказал. А безликие все же связаны какими-то своими правилами. Во всяком случае, насколько я понимаю их действия и цели. Тем более с его безалаберностью его бы, наверное, не приняли…

– Ну да. Пожалуй. Может, он собирался покончить с собой? Люди, принявшие последнее решение, всегда выглядят чуть взволнованно, на эйфории.

– Вряд ли, на него совершенно не похоже, он, помнится, собирался жить вечно, – он пожал плечами и встал, чтобы закрыть форточку.

– Тоже верно.

Мы помолчали.

– Знаешь, все-таки странно все это, – он поерзал, усаживаясь обратно в кресло. – Из нас он был самый практичный и, пожалуй, даже прагматичный какой-то. Логика и холодный ум.

– Не всегда. В нем как будто два человека жило, и оба были им: один чувствовал, постоянно был на эмоциях, другой отстраненно анализировал все с ним происходящее. При этом они никогда не встречались, хотя друг о друге знали. Не раздвоение личности, а как бы два режима восприятия.

– Причем переключался он с одного режима на другой мгновенно.

– Да уж…

Вскоре наш разговор неизбежно скатился на последние городские новости и сплетни, и когда мы перебрали кости всем нашим друзьям и знакомым, я попрощался и пошел домой.

По большому счету от этого разговора кроме очередного похмелья я ничего не получил. Только какие-то психологические этюды и психоделические ощущения моего загадочного дружка, который умудрился исчезнуть столь стремительно и непонятно, что теперь оставалось только ломать голову, пытаясь понять, где он и почему появляется только в день, когда умершим разрешают выходить в мир живых. После недолгих размышлений я решил посетить его родных. Это было самым логичным решением, но почему-то рассматривалось мной только как самый последний вариант.