Анастасия Романчук - Новообретённый потерянный рай

Анастасия Романчук

Новообретенный потерянный рай

Остапу Шпаченко четырнадцать лет. Он живёт с родителями и братом на маленьком острове Северный посреди широкой реки Поронай. В народе его именуют Атосом. В посёлке одна улица, Лесотарная, около тридцати дворов, четыре двухэтажных барака с печным отоплением, сельский магазин и клуб с заколоченными дверями – кому надо влезают в окно. Вдоль низкого берега реки – лодочные гаражи, сараи, помойки, огороды.

По другую сторону острова – бывшее поселение заключённых: колючая проволока поверх накренившегося деревянного забора и оставленные, разграбленные бараки.

На остров ведёт одна-единственная дорога через ненадёжный, разваливающийся мост, поставленный когда-то в самом узком месте реки. Четыре раза в день к прогнившей пристани причаливает «Маруся» – старое маломощное корыто, способное перевезти за ходку только один КамАЗ.

Конец восьмидесятых. По Советскому Союзу победным шагом движется кооперация. Но это всё там, в центре большого государства. А сюда, к чёрту на рога, долетают лишь отголоски перестройки, да и те в духе сломанного телефона.

Остап со своими живёт в низком бараке на три семьи. В распоряжении четверых Шпаченко – три комнаты, разделённые грязными шторами, и летняя кухня. Дом расположен на холме, откуда открывается прекрасный вид на реку.

Мать мальчика, наполовину цыганка, занимается проституцией и обеспечивает всю семью. Отец долгое время отбывал срок в соседнем поселении, а после освобождения сошёлся с ней, начал пить и бить её смертным боем. Младший брат Остапа, одиннадцатилетний Лёнька, расплачивается за грехи родителей собственным здоровьем – он слабоумен и плохо видит. Линзы в его очках толстые, а правая заклеена пластырем.

Родители постоянно пьют и дерутся друг с другом, пьют и дерутся с соседями, вызывают ментов и с ними дерутся. В общем, жизнь, как у всех взрослых на острове. Братья не оказались в детдоме лишь потому, что научились во время визитов ментов прятаться и тихо отсиживаться, пока суд да дело. Через пару лет Остап получит паспорт и тогда сам будет решать, что делать дальше. А пока каждое утро для мальчишек начинается с угрозы матери сдать их в интернат. Остап не хочет в интернат. Лёнька и подавно, ведь его определят не просто в интернат, а в интернат для дебилов.

Как старшего, отец обязал Остапа приглядывать за малым. Остап любит брата и заботится о нём не потому, что отец наказал. А потому что Лёнька – всё, что есть у Остапа. С детства старший брат стоит за младшего горой и охраняет его сон шумными пьяными ночами в доме, наводнённом проститутками, ворами и всяким жульём. Лёнька спит, а Остап сидит на краю кровати и слушает, как за занавеской сошлись на ножах два мужика. Или пока пьяный отец спит, а мать где-то шатается, Остап печёт для Лёньки и себя картошку в углях печи.

Всё имущество Шпаченко – синяя «девятка», доставшаяся главе семейства от брата. Отец продавал её пять раз, но каждый раз Остап прятал её в лесу, за что потом был сильно бит родителем. Шестой угон машины обернулся для Остапа переломанными рёбрами, но он отвоевал своё – больше «девятку» не продавали.

В школу братья не ходят. Они едва умеют писать и читать. Зато умеют считать, воровать и хитрить. Хитрить здорово умеют. Прикидываться дурачками. Особенно у Лёньки это хорошо получается. Драться умеют. Остапа местная шпана побаивается. Да и те, кто не живёт на острове, наслышаны о темноволосом сероглазом пацане в застёгнутой наглухо синей мастерке[1], брюках «Советский спорт» и с толстой золотой цепью на шее.

Остап пацан не криминальный, ни в каком кипише не участвовал, ни с кем не подвязывался,[2] хотя такого дюже дельного пацана подвязать бы стоило. Будет тема – подвяжут.

У Остапа один-единственный друг – толстый Шила. Ему, как и Остапу, четырнадцать лет. Его мать вышла замуж, а отчим отказался брать Шилу к себе. Поэтому мальчика оставили жить на Атосе с бабкой. Шила не знает, кто его родной отец. Слышал только, что он кореец, потому что Шила – метис. Когда Шила был маленький, соседка по двору, тётка Зойка издевалась над ним – показывала на каждого проходящего мимо корейца и говорила:

– Беги бегом, вон батя твой пошёл.

И Шила бежал с криком:

– Папа, папа!

А тётка смеялась до колик в животе. Так и кончила свои дни – брюхо разорвало от колик. Померла, стерва.

Бабка Шилы – местная барыга. Когда менты в четвёртый раз накрыли её самогоноварение, она ушла под крышу какого-то бумовского[3] смотрящего.[4] С тех пор барыжит не только самогоном. И всё ради любимого внучка. Каждое утро она приносит Шиле в постель вареники с творогом и голубикой, политые густой сметаной. Шила не встанет, пока не спорет всю тарелку. И если бы мог, то спорол бы и фаянсовую тарелку – до того у него вместительное брюхо.

Бабка не контролирует Шилу. Занята «бизнесом». Поэтому Шила в школу не ходит. Едва владеет грамотой. Но здорово умеет считать. Среди местной шпаны прослыл торгашом. Сигареты там кому, самогона, жвачки «Рот Фронт». «Пепси»? Можно достать и «Пепси».

Лето, жара, бабка отправляет Шилу на базар за посылкой. Строго-настрого наказывает нигде не задерживаться и с посылкой сразу дуть домой.

Шила в майке, обтягивающей пузо, в трениках и галошах, стоит в переулке и обливается потом. Кругом заборы. Шила думает взять с собой друга. Путь до базара неблизкий. Открывает рот и кричит, от чего вздрагивает облако пчёл, парящих над огородными цветами:

– Оооо-сяааааа!!!!

Дворовые псы откликаются лаем.

– Ооооо-сяааааааааа!

Остап стоит у телефона, привешенного к стене поселкового магазина. Держит у уха здоровую тяжёлую трубку, крутит диск: девять, четыре, один, шесть, два, ноль. В трубке гудки. Тууу… тууу… тууу…

– Да, – отрывистый женский голос.

– Мне Саню.

– Щас…

– Да.

– Саня, это Остап.

– Привет, старичок.

– Нашёл мне?

– С тебя червонец.

– Рубль.

– Юбилейный?

– Простой.

– С тобой неинтересно.

– Ща, погоди, – Остап оборачивается в сторону улицы, кричит Шиле: – Здеееееесь я!!!

И снова в трубку:

– Когда подойти?

– Давай к шести. На Бумажник.[5]

– Добро. – Повесил трубку, заглянул в пыльное окно магазина. На часах полдень.

Подвалил Шила.

– Пошли, искупаемся – предлагает Остап.

– Не, мне на базар надо переть.

– Допрёшь? – улыбается Остап, глядя на вспотевшего товарища.

– Пошли со мной.

Туда-обратно лёгкому на подъём Остапу час. С медлительным Шилой гораздо дольше. И пара часов, чтобы добраться до Бумажника.

– Пошли. Посёлок остаётся позади, впереди – сухая жёлтая дорога с глубокими выбоинами. Петляет, убегая за горизонт. Ребята сворачивают с неё, идут по большому полю, в сторону узкого канала, к висячему мосту. Доски моста плюхаются о тёмную воду. – Не нарушай сон кита, – говорит Шила. Остап притормаживает посреди моста и начинает его раскачивать. Шила быстро перебегает мост. Он боится кита, живущего в тёмных глубинах канала. Каждый раз, проходя по мосту, смотрит вниз. Ждёт, что вот-вот на поверхности воды покажется гигантская скользкая спина и разнесёт мост на дощечки. А потом, очевидно, сожрёт Шилу. Остап смеётся. Шила быстро перебегает на другой берег канала. Ребята идут вдоль высокого заводского забора. Слева – лодочные гаражи с гниющими деревянными сходнями, уходящими в зловонную мутную реку. Район безлюдный, опасный. Шила с Остапом знают. Хозяева гаражей – настоящие подонки. В прошлом году одного пацанёнка, прежде чем избить, бычками прижигали. Всё тело истыкали. На берегу – портовская фанза.[6] Ребята заглядывают внутрь. В гараже – удочки, мотоцикл с коляской, диван, плакат с Юрой Шатуновым. Чего только не подрисовали Юре на этом плакате. – Здорово, пацаны, – говорит Остап. – Ося, Шила, привет. Куда путь держите? – в гараже двое мальчишек лет тринадцати-пятнадцати занимаются рыболовной сетью. – В город. Есть бензин? – Сколько тебе? – Вон ту канистру. – Пятёрка. – Сможешь завтра подвезти, часам к десяти вечера? – Куда собрался? – Много будешь знать – плохо будешь спать. – Доставка стоит рубль. – Полтинник. На моей тачке туда-обратно всего два литра бензина, а на твоём вездеходе и того меньше. Ударяют по рукам. У котельной, отапливающей городскую баню, свора псов. Ребята разгоняют их, кого камнем, кого пинком. Не на тех прыгаете, шавки. В парке Шила садится на скамейку. Здесь, под сенью деревьев, прохладно. – Сгоняй за мороженым? Остап идёт в магазин, называемый в народе «тридцаткой», но там очередь. Тогда он выходит и направляется к служебному входу, где курит грузчик. – Продай мороженое в стаканчиках. – Сколько? – Четыре.

– Почём оно? – Восемь копеек. – Пятнадцать. – Десять. – Двенадцать. Грузчик поднимается, уходит в магазин. Шила отсчитывает Остапу сорок копеек.[7] Проглатывает свои три стаканчика. Ну, половина пути пройдена. В начале второго ребята входят в ворота большого базара. Кругом запахи. Зелень, беляши, балыки, ягода, молоко, хлеб, рыба, шашлык. В одном из рядов сидит мальчишка лет десяти. Дебильноватый, как Лёнька. – А ты чё продаешь? – спрашивает Остап. – Я покупаю. – Чё покупаешь? – Картошку. – Почём? – Рубль пятьдесят за кило. – Сколько берёшь? – Два кило. – Давай сумку. Идут вдоль рядов к бабке, у которой посылка. Та торгует овощами с огорода, да из-под полы вяленой кетой. Она передаёт Шиле картонную коробку, зашитую в наволочку. Как на почте, только без коричневых штампов. Наставляет: – Дуй прямо домой, пацанчик. – Почём картошка? – спрашивает Остап. – Сегодня по рубль двадцать. – Продай мне пару килограммов по рубль десять. – Не могу уступать. – Я никому не скажу. Тихонько передам тебе ровно два двадцать. – Ладно, – бабка быстро смотрит по сторонам и берёт от Остапа два рубля и две монеты по десять копеек. Остап передаёт дебилу сумку с картошкой, убирает полученную от него зелёную трёшку в карман. – Кто отправил его за картошкой? – спрашивает по дороге домой Шила. – Воспетка. У них там все воспитатели тупые. Упаси Бог моему брату попасть в этот интернат. Шила останавливается у магазина спортивных товаров. В витрине велосипед «Салют». Девяносто два рубля. – Почти стольник. Вот бы накопить на такой. – А ты жри меньше. И накопишь. – Займи мне, братиш? – Когда отдашь? – Ну, – Шила задумывается. – Червонец сразу, потом ещё червонец, потом ещё… К Новому году отдам. – Ну, – пожимает плечами Остап. – Тогда давай так. Червонец сразу тебе займу, потом ещё червонец, и так до Нового года. – По рукам. Ударив по рукам, отправляются дальше. – Фу, тяжело, – выдыхает Шила и уходит в тень автобусной остановки. Усаживается на скамейку. – Может, ты понесёшь? – Шила указывает на посылку. Остап садится рядом и берёт в руки посылку. Вес невеликий. Трясёт. – Что там? – Не знаю. – Давай вскроем? – Нельзя. – Если аккуратно вскрыть, а потом запечатать, как было, то можно. – Ну, давай. Входят в подъезд дома у старого вокзала и поднимаются на второй этаж. Остап звонит в дверь, которую спустя несколько секунд открывает девочка лет десяти, бритая наголо после лишая. Худенькая, как тростинка. Ручонки и ножонки, как тонкие палочки. Того гляди переломятся. – Привет, Олеська, – говорит Остап. – Почему не спрашиваешь «кто»? Мечтаешь нарваться на неприятности? Олеська игнорирует замечание, впускает мальчишек в большую квартиру с высокими потолками. Шила проходит за Остапом в дальнюю комнату. – Привет, – здоровается Остап с сидящей на подоконнике девушкой. Она в шортах. У неё тёмно-русая коса и ноги в шрамах. Девушку зовут Наташа. Остап познакомился с ней год назад в больнице. Лёнька тогда ошпарил ногу кипятком – кастрюлю опрокинул с печи. Наташка тоже лежала с травмой ног. Ходила на костылях. Он бы не стал знакомиться с ней, если бы не её синие, спокойные глаза. Она сидела на кушетке в приёмном отделении и говорила маме, что у неё все нормально. Остап ждал Лёньку. Ему тогда впервые понравилась девочка. Будто внутри сжалась какая-то пружина. Не отпускает до сих пор. Он даже не целовал её ещё. Вот так зацепило его. Остап осторожный. Не пойдёт на поводу у чувств, как бы ни рвали они его, в какую бы сторону ни тянули. Похоже, у Наташки тоже не рвёт башню. Она может целыми днями сидеть дома на подоконнике и ждать его звонка или прихода. – Привет. Почему вчера не пришёл? – Занят был. Остап гладит девочку по щеке. – Чего дома сидишь? Шла бы, погуляла. – Ты пойдёшь со мной? – Сегодня не могу. – Что тогда пришёл? Остап протягивает Наташе посылку. – Вот так сшить потом обратно сможешь? – Смогу. – Сделай мне. Шила сидит на кухне и пьёт яйцо из дырочки. Затем достаёт ещё одно. Приходит Олеська. – Ну ты и жирный. – А ты лысая, – бросает Шила, расправляясь со вторым яйцом. – Я не всегда буду лысая. – А я не всегда буду жирный. Вот похудею, и ты влюбишься в меня, как твоя сестра в Остапа. – А что они там делают? – Знаешь, что делают твои родители под одеялом ночью? – Ну. – Ну и вот. Они делают то же самое. – Так сейчас же не ночь. – Без разницы. Можно и днём. Главное, чтобы было одеяло. Остап вертит заклеенную коробку в руках. Она заводская. Написано «Момент». Клей «Момент». Крутой дефицит. Круче болгарских консервов. Круче мыльниц. – У тебя есть мыльницы? – Остап вопросительно смотрит на Наташу. – Нет. – Я подарю тебе. Чем моя девочка хуже других? Линейку неси. Остап измерил Наташину ступню и поцеловал её. Двадцать с половиной сантиметров. – Зашивай, как было. Остап поднимается и уходит на кухню. – Всё? – спрашивает на кухне Шила. – Всё? – переспрашивает Олеська. – Всё, – отвечает Остап. – Ну, чё там? – спрашивает Шила Остапа, когда они выходят из дома. – Клей «Момент». – Целая коробка «Момента»? – Да. – Чего клеить собралась? – Не наркоманов, это точно. Как думаешь, Шила, можно насосом накачать воздух в такой тюбик? В три часа Шила обедает. Сидит за столом и смотрит, как бабка прячет тюбики клея в нижнем ящике шкафа под бельём. Остап находит брата на реке. Сейчас нерест, и река кишит рыбой. Портовские днюют и ночуют в своей фанзе. Остап тоже частенько заглядывает туда, но не за рыбой, а за новостями, которые, как удачная путина, наблюдательному уму могут принести хорошие дивиденды. Лёнька поймал горбыля и самочку голыми руками. – Сварим ухи? – Некогда. Остап отводит Лёньку к Шиле. Отдают бабке рыбу. Лёньке ставят тарелку борща со сметаной. – Пошли, Шила, нам на Бумажник надо. Снова идут. Шила сосёт леденец. Остап жуёт шмат хлеба, намазанный маслом. На этот раз ребята, минуя висячий мост, сворачивают по петляющей дороге на Колхозку.[8] – Эта дорога не на Бумажник, – говорит Шила. – Знаю, – откликается Остап. На Колхозке, за высокими железными воротами, живёт фарцовщик. Все зовут его Кобзарь. Он бывший мореман. Остап звонит. – Вы к кому, пацаны? – в калитке открывается маленькое окошко. – А, Остап. Чё хотел? – Дело есть. – Заходи, – Кобзарь открывает калитку, – а ты, жирный, там постой. – Калитка закрывается. – Сам ты жирный, – орёт Шила в ответ. – Мне надо мыльницы на ногу двадцать с половиной сантиметров, – говорит Остап. – Тебе, что ли? – усмехается фарцовщик. – У меня двадцать пять. – Не там должно быть у пацана двадцать пять. – Только красивые достань. Чтобы все обзавидовались. Мужику на вид полтос, толстое брюхо, на груди набита русалка, на плече – якорь. Ходит по двору прямо в семейках. Двор большой, во дворе японская машина. У Кобзаря две жены. Одна парализованная, лежит в комнате с зашторенным окном. Другая, молодая, бегает, делает все по дому. – На Смирных[9] когда прёшь? – спрашивает Кобзарь. – Завтра ночью. – Здесь во сколько будешь проезжать? – В районе часа. – А обратно? – На следующую ночь. – Положу тебе под калитку туесок, передашь в пятнадцатую камеру. А мыльницы заберёшь на обратном пути. – Сколько? – Чё – сколько? – Сколько оставить тебе под калиткой? Кобзарь, улыбаясь, смотрит на Остапа. – Я и на двадцать пять сантиметров могу мыльницы достать. – За этими мыльницами я попозже к тебе приду. Остап с Шилой отправляются на Бумажник. Встречают Саню Швеца. Пацану тринадцать лет. У Сани есть двоюродный брат, который живёт в городе. Того тоже зовут Швец. Городской Швец, а Саня, стало быть, бумовский. Они – послы двух берегов. Носят депеши из города на бум, из бума в город. Двое самых информированных мальчишек во всём районе. Остап это знает и платит Швецу за информацию.