Анна Кирьянова - Опыты жизни. Психологические эссе Страница 10

О жизненных история

Все, что я вам рассказываю – было на самом деле. Это жизненные истории. Искренние и правдивые. Поэтому они помогают. Утешают. Заставляют плакать или улыбаться. А философские притчи и поэтические образы я не очень люблю. Хотя красиво, конечно. Буддийский монах встречает красавицу. Белый единорог спускается с небес. Три слона между собой беседуют. Или маленький принц встречает маленькую принцессу. Романтично. Только я знаю жизнь. И люди, которые приходят – тоже знают жизнь. Причем не с самой романтической и приятной стороны. Кого-то обманули. Бросили. Дали надежду – и отобрали. Хотя, возможно, вели беседы о тонких энергиях и даже притворялись принцем. Истории должны быть жизненными, иначе они ничем не помогут. А только могут разозлить и расстроить еще больше. На заре девяностых писатели и поэты решили детский дом посетить. Времена были тяжелые. Мягко говоря. С продуктами было плохо. Инфляция дикая. На улицах стреляли. И в детских домах обстановка была тоже тяжелая. И писатели приехали к сиротам. Ужасно. Нищета и все остальное. Описывать тяжело. Дети угрюмые и молчаливые. Их собрали, чтобы перед ними выступили писатели. И поэты. И тяжелым, много что повидавшим взглядом смотрели дети на одного поэта, который никак остановиться не мог. Все рассказывал притчи и читал совершенно оторванные от жизни стихи. С кухни пахло пригоревшей кашей. И сорокалетний поэт, живший с родителями-академиками, рассказывал в этой мрачной тишине про бурундучка. Который то ли ангела встретил. То ли фею. И научился быть добрее. Или сильнее. Я уже плохо помню. Мне очень стыдно было слушать. И, видимо, поэта тоже как-то эта тишина обеспокоила. Показалась ненормальной. Ни улыбок. Ни одобрительных возгласов. Ни аплодисментов. И он выдохся и замолчал. Повисла мертвая тишина. И в этой тяжелой тишине концлагерной раздался детский голосок с хрипотцой. Какой-то маленький мальчик в рваных колготках спросил: «Что ж ты замолчал-то, гнида? Дальше про бурундучка рассказывай!»… И поэт потом всю дорогу в автобусе молчал. Может быть, что-нибудь понял о жизни. И о маленьких принцах…

О скрипочке

Когда я была совсем юной, один друг моего папы, очень пожилой и очень умный профессор-психиатр спросил, куда я буду поступать. Я ответила, что на философский факультет. И этот мудрый человек сказал: знаешь, девочка, я еврей. И я тебе расскажу, почему еврейского мальчика учат играть на скрипочке. Конечно, хорошо, когда он умеет играть на рояле. На виолончели. Или вот на арфе. Это замечательно. Но, когда начинались погромы, выселение и войны, мальчик брал свою скрипочку подмышку. И ехал, плыл, бежал и карабкался с нею. Вставал и падал. А потом, в хорошее время, он снова играл на своей скрипочке и имел свой кусок хлеба. Так вот: рояль, арфа или вот громоздкий тромбон – это образование. Профессия. А скрипочка – это ремесло, которое будет тебя кормить. Где бы ты ни был, и что бы ни случилось. Поэтому, кроме образования, надо иметь ремесло. Практические, так сказать, навыки. Свою скрипочку. На которой надо виртуозно играть. Лучше всех. И она тебя прокормит и поддержит в самые трудные времена. И я запомнила эту мудрость. И вот – делюсь с вами. Играю опять на своей скрипочке. Хотя я, конечно, не еврейский мальчик…

О политике

Я не принимаю участие в митингах, пикетах и шествиях. Плохо вижу, да и побаиваюсь – толкнут, уронят, схватят и поволокут. Очки сломают, воротник оторвут. Я видела по телевизору. А я должна буду сопротивляться и кричать: «Сатрапы! Палачи!». Ужасное зрелище. Я сохраняю свои убеждения и статьи пишу. Правдивые и искренние. Но благодаря политическому заговору я оказалась в Башкирии. Приняла участие в тайном собрании свободолюбивых политиков. Совершенно случайно. Я поехала по совету знаменитого башкирского писателя посмотреть славную Уфу. 540 километров. И поздно вечером мы приехали в этот чудесный город. Зашли в гостиницу. А мест нет. Все занято делегатами. А я уже просто падаю от усталости и мне нехорошо. И добрый портье сжалился и все-таки дал номер, чтобы я отдохнула. Какой-то запасной. И еще в лифте я обратила внимание на доброжелательность и дружелюбие. Все улыбались мне. Пожимали руку со значением. Мужчина с красивой татуировкой другого мужчины, в лисьей шапке и на коне, попросил не опаздывать на заседание. Двое постояльцев приехали тоже из Екатеринбурга – они моментально меня узнали о окружили вниманием. Все спрашивали: «Неужели вы тоже с нами! Похвально!». На душе потеплело. Потом меня на заседание повели. Я думала, в Башкирии так принято – ночью в гостинице проводить заседание. Называется – Курултай. И, хотя выступали на башкирском языке, мне одна дама все переводила. Есть дурной человек у власти. Фамилию не помню. Ворует, врет, подвергает преследованиям. Есть хороший человек. Жертвует всем, борется за правду, всем помогает. Вот вы бы за кого проголосовали? Понятное дело, за хорошего. И второй вопрос обсудили: Башкирия должна быть свободной. Независимой. Сильной. Это тоже не вызвало у меня никаких возражений. Я проголосовала и расписалась. Потом пели песни и танцевали. И было угощение. Сказочный вечер, вернее, ночь. А с утра мы посмотрели город и поехали дальше, в Казань. Где я из прессы узнала, что приняла участие в тайном собрании националистов. По крайней мере, так их неодобрительно назвали в газете и по телевидению. И их цели объяснили как не слишком мирные. Мягко говоря. Хотя мне они показались милыми людьми. Я голосовала я честно, по совести. За хорошего человека и за свободу. Эта история произвела на меня большое впечатление. И я теперь наполовину живу в Башкортостане. Он мне стал родным. А тот, за кого я голосовала, сейчас занимает высокое положение. Победил. Может быть, и мое скромное участие повлияло…

О злых комментариях в интернете

Вы не расстраивайтесь, если вам что-то неприятное и критическое пишут. Это нормально. Злые люди безошибочно чувствуют добрую энергию. И немедленно хотят ее погубить и уничтожить. Раз уж насладиться не в состоянии. Я на днях разговаривала с одним ученым-философом, мягким, добрым человеком. Доказывала, что зло существует. И носители зла – тоже. Даже в интернете. Пишут оскорбления и обидные комментарии. А добрый ученый заявил, что это из-за того, что мы сами задеваем чьи-то чувства. Пишем провокационные посты. На политические, к примеру темы. Надо быть добрыми, спокойными. И никто не будет тебе писать злое… Я его послушала, покачала головой, но спорить не стала. С таким добрым и милым человеком. А утром зашла на фейсбук. Он в своей хронике картину разместил, которую сам написал: лодочка, озеро, камыши, рассвет… Очень красиво. Ни политики, ни психологии. Мир и благодать. И первый комментарий уже прислал кто-то: «Не рисуй картины, дядя, – не подохнешь в нищете»…

Про райскую жизнь

Я в первый раз приехала в санаторий с семьей. В Кисловодск. В такой бюджетный санаторий. Довольно обшарпанный. Если не сказать, убогий. Но мне всё равно очень нравилось. Просто ужасно. И к нам за столик посадили одного карачаевца, Барисби Ильясовича. Он работал в ауле пастухом колхозным, а потом заболел. И ему вот дали путевку для лечения. Тогда еще давали. Такой маленького роста черноглазый худой мужчина с немного кривоватыми ногами. Он полностью разделял мои восторги. Другие отдыхающие жаловались, что суп невкусный. Котлеты с хлебом. Медленно обслуживают. И долго приходится ждать процедур и приема у врача. Все сердились и требовали комфорта. Согласно путевкам. А Барисби Ильясович кушал аккуратно суп. Ни разу не швыркнув. Вытирал тарелку кусочком хлеба. Медленно ел котлетку. Очень медленно, маленькими кусочками. Чтобы продлить удовольствие. Изумлялся, что три раза в день дают мясное. И можно выбирать: сосиски или курица. Это же просто рай. Необыкновенная райская жизнь. И еще булочки. И каша с маслом. И чаю сколько хочешь. Я его угощала своей едой – я всегда на диете. Но он соглашался только меняться. Котлетку – на винегрет. Булочку – на яблоко. Все неприятные процедуры он принимал с благоговением – им занимаются врачи! Разговаривают и спрашивают, как здоровье! И назначают лечение. Это просто рай. Так не бывает. А после процедур, когда отдыхающие ходили жаловаться или просто гуляли, Барисби Ильясович был занят. Там была горная речка с каменистым берегом. Курортники купались. А вылезать по камням – скользко. Можно упасть. И проворный горец всем помогал выходить из воды. Подставлял руку калачиком старикам и детям. Но особенно часто помогал полным женщинам. Чтобы они не упали. И ловко провожал их до лавочек. Когда купание заканчивалось, Барисби Ильясович сидел в холле, в потертом мягком кресле. И улыбался от удовольствия. Телевизора не было, и он смотрел на аквариум с гуппи. Каждое утро он подвигал мне и ребенку стулья. И печально и громко произносил, как молитву: «Еще семь дней в раю осталось отдыхать!»… Потом – шесть. Пять… А потом он сидел и ждал маршрутку. Далеко ехать в горы, потом идти. Мы его провожали. У него губы так по-детски кривились и он шептал: «Пора мне убираться домой. Другим надо в раю отдыхать. По очереди!»… Из подарков взял только чай. Очень любил чай. А потом улыбнулся, прощаясь. И выразил надежду, что болезнь не прошла до конца. И когда-нибудь его снова отправят в райское место. Невероятно прекрасное, сытое, чудесное место. И я много где потом побывала. На курортах. И не скандалила. Не жаловалась. Вспоминала Барисби Ильясовича. И жалела только о том, что не могла с ним поделиться. Взять его с собой…