Александр Андриевский - Роман с авиацией. Технология авиакатастроф Страница 10

Робинзон Крузо вел счет времени на своем необитаемом острове, кажется, по зарубкам на дереве, курсанты – съеденными метрами селедки и километрами перемытых полов двухэтажной кирпичной казармы, куда нас переселили к холодам. Короткая осень. Пронизывающий ветер с мелким моросящим дождем. В кирпичной казарме тепло. Пока не замерзла земля, каждый день нас продолжают гонять на рытье тира для стрельб. Зарыв в песке, чтобы не вымокли, гимнастерки и шинели, мы быстро орудуем лопатами. Перчатки еще не выдали, и пальцы рук распухают от холода и работы. От интенсивных осенних работ к зиме наши сапоги расползались до срока. После окончания любой лекции на международную тему и заключительной фразы: «Какие будут вопросы?» – мы дружно спрашивали: «Когда будут выдавать новые сапоги?», чем приводили в ярость организаторов лекций.

Так наступила зима с сильными метелями и нулевой видимостью. Общий туалет на улице в тридцати метрах от казармы, куда в такую погоду отлучались только предупредив дневального. Пурга. По дороге потерял ориентировку – крик не услышат. Стой на месте, пока за тобой не пришлют цепь товарищей (если вспомнит дневальный). Учебные бараки, наспех построенные нашими предшественниками из тонких досок, пересыпанных опилками, не выдерживали жестоких казахских ветров и морозов. На занятиях сидим в шинелях и завязанных солдатских шапках, пытаясь научиться писать в шерстяных рукавицах. Кое-кто даже научился спать на занятиях с открытыми глазами, а в караулах на посту – стоя. При подходе к такому «бдилу» разводящий, не услышав положенной команды: «Стой! Кто идет?» – вплотную подходил к укутанному в длинный овечий тулуп караульному, опершемуся на винтовку. И стоило до него только дотронуться, как тот со сна, как куль, падал в снег. Сменив часового, этот куль вели в натопленную караулку, кормили, и он продолжал отсыпаться в каком-нибудь теплом углу до следующей смены. Стояли на посту по четыре часа, а не как положено, – по два. Все свои, и никто никого не закладывал. Да и на обдуваемом всеми ветрами среди бескрайних казахских степей учебном аэродроме американские шпионы за все время учебы так и не появились.

В шесть утра в любую погоду нас выгоняли во двор на пробежку отрабатывать выносливость. По дороге наиболее шустрые, отделившись от остальных, по пути забегали в кочегарку, согреть там на несколько минут свои продрогшие кости, перекурить и также незаметно примкнуть к колонне на обратном пути. Но и эта выдумка тоже кончалась внеочередными нарядами.

Но вот наступила долгожданная передышка – всем нам сделали прививки какой-то новейшей вакцины. Вскоре наши спины стали похожи на подушки, на которых невозможно было лежать, кое у кого поднялась температура. Зарядки на время прекратились. Но зато еще до завтрака нас строем вели в учебный барак, чтобы тренироваться на прослушивание морзянки. Сдав свою норму – шестьдесят знаков в минуту на слух, мы топали в столовую и, несмотря на плохое самочувствие, сметали все, что было на столах – наше болезненное состояние никак не отражалось на нашем аппетите. Это было вечно голодное, никогда не высыпающееся, но знавшее, чего добивается, авиационное братство… Так, в учебе, караулах и без увольнительных мы пережили первую кустанайскую зиму.

«Суслики» проснулись

Наконец, по плану вышестоящего начальства наступила долгожданная весна. Из своих нор вылезли любопытные суслики и целыми семьями, стоя у своих зимних квартир, наблюдали за нашими приготовлениями к полетам. И вот после бесконечных предварительных подготовок, в один из ясных и безоблачных дней нас вывезли на аэродром для парашютных прыжков. Каждый курсант накануне самостоятельно уложил в ранцы свой основной и запасной парашют – таков неписаный закон авиации.

На летном поле, работая на малом газе, стоял Ли-2, выполненный в десантном варианте. Надев парашюты, первая группа ожидала команды для посадки в самолет. Последний осмотр инструктора. И вдруг трехэтажный мат около курсанта – «спеца» из Еревана Жоры. Все повернулись в его сторону. Резиновые растяжки, которые раскроют ранец парашюта в воздухе, когда будет выдернуто кольцо с тросом его раскрытия, были застегнуты наоборот. Даже такой силач, как Жора, не смог бы их срезать даже при помощи кривого аварийного ножа, который прикреплялся на левом пристяжном ремне парашюта. Этот жизнерадостный парень, сообразив, что он сотворил с собой, стоял белый, как мел. И когда инструктор, взяв его за шиворот, протащил через весь строй и продемонстрировал каждому, как можно ошибиться, все вдруг стали смеяться и подшучивать над Жорой. Предпрыжковый мандраж прошел сам собой. Смеясь и подталкивая друг друга, мы расселись на железные десантные сидения самолета и сразу стали похожи на диверсантов, которые готовились для заброски в тыл врага. Несколько минут для взлета, набора высоты в полторы тысячи метров в обстановке общего возбуждения пролетели незаметно. Находясь впервые в воздухе, мы уже ощущали себя летчиками и, несмотря на предстоящее ответственное испытание, пытались острить. По мере приближения к точке сброса смех прекратился. Взгляды всех были прикованы к сигнальной лампочке начала сброса. Противно загудела сирена готовности, и замигала красная лампочка. Отрывисто прозвучала команда пристегнуть карабины принудительного открытия парашютов к протянутому вдоль фюзеляжа стальному тросу. Инструктор, повернув стопорные замки, открыл люк. Самолет наполнился грохотом двигателей и гарью выхлопных газов. Ноги сразу отяжелели, во рту пересохло. «Пошел!» – прозвучала команда. Схватив первого, стоящего у двери, за рукав и толкнув в люк пинком в зад, – инструктор знал свое дело, – схватил второго, которым оказался я. Мельком взглянув вниз, я увидел, как вплотную под стабилизатор уходили ноги предыдущего. В голове мелькнуло: «Как бы не зацепиться», – а такие случаи были, но «сдержал удар» и, отстранив «руку помощи», сам бросился вниз. Перевернувшись в воздухе несколько раз, я с облегчением услышал долгожданный хлопок раскрытия и тут же почувствовал сильнейший рывок, словно из меня хотели вытряхнуть все внутренности. Машинально взглянул вверх – надо мной в полном великолепии висел огромный белый шелковый купол. Теперь можно подумать и о комфорте. Попеременно поправил врезавшиеся в тело лямки, огляделся вокруг. Среди безоблачного неба, криками приветствуя друг друга, уже висели мои товарищи. После пережитого стресса это были ни с чем не сравнимые ощущения, кто-то даже громко пел. Однако по мере приближения к земле и ощущения скорости снижения пение смолкло. Надо было позаботиться о том, чтобы приземлиться по ходу движения на обе ноги, а не спиной вперед. Определив, в какую сторону меня сносит, работая стропами, я разворачивал купол. При ударе о землю я даже не упал, а семеня ногами и подтягивая под себя нижние стропы, начал быстро гасить купол. Рядом, как куль, шлепнулся Жора, и конечно, на одну ногу. «Надо же, именно мне, и так больно», – тут же сострил он. Потом с загипсованной ногой и на костылях, освобожденный от нарядов, как всегда с улыбкой до ушей, он ковылял по дорожкам училища, делая замечания курсантам, подметавшим опавшие листья. Многие ему страшно завидовали.

Первые «перышки»

Эпидемиологическая обстановка в школе не способствовала полетам. Антисанитарные условия в столовой привели к многочисленным кишечным расстройствам. Многие крепкие парни практически были выведены из строя, а тех, кто обращался в санчасть, тут же изолировали от остальных до полного излечения. Мы понимали, что, загремев в «пулеметный взвод», ни о каких полетах в этом году не могло быть и речи – летная подготовка была расписана по часам. С тех пор на всю оставшуюся жизнь мы зарубили себе на носу: хочешь летать – никогда не жалуйся врачам. Они помогут, но списан на гражданку ты будешь быстрее, ибо каждая болячка будет навечно зафиксирована в твоей медицинской книжке. Почувствовав первые признаки недомогания, мы с Юркой стали вспоминать все возможные профилактические средства и остановились на марганцовке. Главное – попасть на полеты. Наспех, не до конца размешав изрядную дозу кристаллов в стакане воды, я залпом опрокинул все это в топку. Помогло – бурление в желудке временно утихло, и я побежал в автобус, следовавший на аэродром. Первым в кабину новенького, пахнувшего, как оловянный солдатик из детства, ароматной эмалевой краской и бензином «яка», посадили меня. Во второй кабине лениво устроился инструктор. Щелкнув привязными ремнями и повернув тумблер переговорного устройства на внутрикабинную связь, я доложил о готовности к полету. С запуском двигателя все было нормально. Еще не привыкший к вою запущенного двигателя, на фоне постоянных переговоров полка с командной вышкой, я никак не мог распознать голос своего инструктора. Не дождавшись моей реакции, он из задней кабины треснул по моему шлемофону своим увесистым летным планшетом. И только тогда я услышал его голос: «Закрой фонарь!» – Дальше следовал непереводимый набор слов. Запросив и получив разрешение у руководителя полетов на выруливание к предварительному старту, я почувствовал, как рукоятка управления двигателем вместе с моей левой рукой пошла вперед, резко заработали педали управления рулем направления, задергалась гашетка тормозов на ручке управления. Самолет медленно стал двигаться вперед.