Сергей Литвинов - Лавка забытых иллюзий (сборник) Страница 10

И только одна-единственная женщина средних лет (то есть, я думаю сейчас, было ей около тридцати) приметила мой галстук – и меня. И, кажется, поняла, какая радость царит у меня на душе, и улыбнулась мне приветливо, снисходительно, по-доброму. Может, думаю я сейчас, у нее у самой сын или дочка только что вступили в пионеры? И так же, как я, горделиво топали домой? А может, она оказалась учительницей из другой школы или пионервожатой? Или просто проницательным, приметливым и приветливым человеком?

Ко времени, когда пошло в школу мое поколение, советские бонзы уже наконец вырастили новую общность людей – советский народ. В восемь лет я был правовернейшим молодым коммунаром. Я верил в окончательное торжество коммунизма и с восторгом читал в любимейшей книжке «Страна багровых туч» про будущий ССКР – Союз Советских Коммунистических Республик. Я был уверен, что рано или поздно все страны совершат революцию и присоединятся к нашему самому счастливому в мире государству, и обижался и недоумевал, почему до сих пор не произошли еще восстания в Англии, Франции и других странах капитала. Я верил в дружбу народов и гордился тем, что у меня в друзьях ходят мальчики других наций и народностей, населяющих могучий, единый Советский Союз. Например, я сидел за одной партой с мальчиком с греческой фамилией, и если б у нас в Новороссийске нашелся хотя бы один паренек-негр, я бы хотел и с ним подружиться. Я ненавидел США, потому что там правили бал капитализм и военщина и вешали негров. И еще я боялся ядерной войны, которую хотят развязать американские империалисты и реваншисты из Западной Германии. Разрывающийся ядерный гриб был самой страшной страшилкой моего детства, намного ужаснее «Вия» и кладбища. И венчалась моя вера верой во Владимира Ильича Ленина, самого мудрого и человечного человека из когда-либо живших на земле.

Надо же было столь бездарно строить так называемую идеологическую работу (думаю я сейчас), что за те шесть лет, когда я пребывал в рядах пионерской организации, при полном непротивлении и посильной поддержке семьи, безо всяких «вражьих голосов» и текстов Солженицына мои взгляды юного коммуниста поблекли, истончились, а то и вовсе поменялись. Надо ж было так воспитывать нас (я имею в виду школу и пионерскую организацию, телевизор и газеты) и, главное, организовывать нашу жизнь, что за это время от большинства коммунарских идеалов не осталось и следа.

И как в итоге поменялось отношение к галстукам! К концу пребывания в рядах пионерии он меня, как и моих сверстников, стал откровенно тяготить. Мы, восьмиклассники, их носили – потому что нельзя было не носить: учителя придирались, ругались, когда являлись на занятия без них, выгоняли из класса.

«Дома забыл?! Иди, давай, неси! Или с родителями приходи!»

В каком же виде алые тряпочки болтались тогда на наших шеях – особенно у мальчишек! Жеваные, кое-где драные, частенько исписанные чернилами. Считалось особым шиком на оборотной стороне кумачового галстука накалякать шариковой ручкой названия поп-групп (естественно, на английском) или даже английские ругательства.

«If you want to fuck for funny, fuck yourself and save your money!»

Идея на глазах в своем вещественном выражении рвалась, ветшала, тяготила.

Многие, отсидев уроки, срывали обрыдшую тряпку с шеи и совали ее в карманы, портфели, подальше с глаз долой.

То, что шесть лет назад было свидетельством гордой взрослости, стало уликой. Уликой детства.

Может (кто знает!), мы бы по-другому относились к галстуку, если бы нам кто-то рассказал о его происхождении. Но о подлинном генезисе «частицы алого знамени» мало кто задумывался. Из детей – уж точно. А если об этом знал кто-то взрослый – вряд ли б он стал открывать глаза юным пионерам. Этак и до мордовской зоны можно было договориться – за антисоветскую агитацию.

Но сейчас-то об этом можно рассказать. Ведь пионерский галстук восходит к скаутскому. Ну а у скаутов он откуда?

Разумеется, от ковбоев.

Ковбоям шейный платок служил для целей сугубо практических: чтоб в шею не дуло ветром, когда скачешь на мустанге, чтоб не летела пыль прерий за шиворот, чтоб можно было утереть пот и перевязать рану. Кроме того, платок использовался, чтобы прикрыть низ лица, когда грабишь банк или почтовый дилижанс.

Про ковбоев мы тогда знали. В семидесятые годы вестерны в СССР сильно популярными не были (их почти не показывали). Однако кое-что ковбойское и нам перепало.

Добралось до советских экранов «Золото Маккены» с Грегори Пеком и Омаром Шарифом (закадровую песню даже перевели на русский, а пел ее под начальные титры Валерий Ободзинский).

В московском «Иллюзионе» на Котельнической набережной можно было посмотреть старые «Дилижанс» или «Великолепную семерку», гэдээровская студия «ДЕФА» снимала фильмы про индейцев с Гойко Митичем.

Кое-где в провинции крутили пародийного чехословацкого «Лимонадного Джо».

Даже отечественные кинематографисты стали сочинять свой ответ вестернам: соцреалистические истерны. Иные фильмы получались прекрасными. Во всяком случае, наши юные души разбереживали: «Достояние республики», например. Или «Седьмая пуля». Или «Неуловимые» и их «Новые приключения».

Думаю, скажи нам тогда, что пионерский галстук – прямой родственник (можно сказать, внучок по бойскаутской линии) ковбойскому шейному платку, мы, может, к нему (галстуку) совсем по-иному относились бы. О, а если б нам еще внушили, что он – двоюродный брат прочим ковбойским аксессуарам! Таким как шляпа с загнутыми полями, длинноствольный револьвер и – главное! – ДЖИНСЫ! Тут, глядишь, и советские восьмиклашки невольно прониклись бы к своим шейным украшениям уважением.

Другое дело, что человек, который предложил бы в семидесятые годы столь нестандартный идеологический ход – связать пионергалстук с ковбоями, – явно бы плохо кончил: принудительной психушкой как минимум. К таким смелым ассоциациям закостеневшая советская идеологическая машина способна совершенно не была. Вот и рухнула вместе со своими галстуками, значками и партбилетами.

Ныне наследницей пионергалстука (по утилитарной линии) стала бандана. Ноль идеологии, сплошная практичность. Цвет и узор банданы ничего не значат. Она может быть красной, серой, голубой и в крапинку, с рисунком, узором и без оных. Ее можно носить на шее, голове, руке, ноге и использовать для тысячи разных надобностей.

Прямо противоположным бандане полюсом являлась «частичка нашего знамени», что носили мы на своих юных шеях.

Ничего полезного, голый символ.

Обнаженная идеология, невкусная, как чистая соль.

Поэтому обретали мы галстуки с вожделением.

Расставались – без сожаления.

И следующий свой знак отличия – комсомольский билет – уже получали безо всякого трепета.

Мяч кожаный

В футбольном мяче ныне уже нет ни грамма кожи. Его делают из полиэстера и поливинилхлорида.

Но как же мы в детстве мечтали о кожаном мяче! Он до сих пор мерещится мне: дольки из желтоватой кожи, сшитые суровыми нитками, плотная кожаная шнуровка – он звенит, накачанный, и летит в ворота как снаряд. Мечта!

Ни у меня, ни у кого-либо из друзей, где бы я ни жил и ни играл, настоящего футбольного мяча не было. Я даже не знал, откуда берутся такие мячи. В магазинах спорттоваров, если спросить, продавщицы только усмехались и смотрели как на дебила: «Не бывает!»

Пока суд да дело, прогресс не стоял на месте, и на смену мечте о кожаном мяче со шнуровкой (так и не воплотившейся) пришла иная, более совершенная: мяч так называемый ниппельный, у которого вместо шнуровки и соска от камеры имелось лишь узкое отверстие для ниппеля. А потом появился (не у нас, а где-то далеко, на фотографиях и экранах телевизоров) футбольный снаряд, который мы все называли «олимпийский» – тоже ниппельный и черно-белый, пятнистый, как леопард. Его изготовили под нужды телевидения, бывшего тогда почти исключительно черно-белым. Появился мячик на чемпионате мира в Мексике.

Однако сколько бы мы ни грезили о настоящем фирменном футбольном мяче, я его даже ни разу не пнул. А потом и грезить о нем перестал. И ведь что тут скажешь, кроме банального: все хорошо в свое время. Сейчас полно замечательнейших мячей, самых что ни на есть фирменных, от немецкой компании-производителя, «олимпийских», которыми только что играли на чемпионате Европы, – буквально везде навалом, да и цена смешная, не более тысячи рублей. А покупать – совершенно не хочется, и я прохожу мимо них абсолютно равнодушно.

Помимо мяча, имелась у моего поколения и еще одна мечта, связанная с футболом, более дерзкая. Фантазию эту активно пропагандировали детские газеты и журналы (а их было много, газета «Пионерская правда», например, и журнал «Пионер»). Они внушали, что к любому советскому мальчику, играющему во дворе, может однажды подойти дядя тренер и сказать: «Парень, мне понравилось, как ты играешь, приходи в нашу секцию (или нашу команду) на стадион, будем с тобой работать». Многие игроки команд мастеров и даже сборной СССР рассказывали в интервью, что они таким образом в большой спорт попали. По стране широко шагало движение «Кожаный мяч»: детские команды разных школ и дворов встречались между собой на первенство Советского Союза. И детские тренеры, говорят, так и рыскали по дворам и спортплощадкам, отыскивая самородков.