Андрей Травин - Пиарщики снова пишут (сборник) Страница 10

Это интуитивно чувствуют дети, которым не нравится учить наизусть строчки типа «И начала, сердечная, мычать, мычать, мычать», и уж тем более – непонятное: про «качалку грезэрки» или того хуже – «Вээоми пелись взоры»… Взрослые – начитаннее, они помнят, что говорили о поэте другие пишущие, поэтому им сложнее понять истинную цену слов. Понять то, что прекрасно известно самим «заговорщикам»: бронзы – нет и быть не может. Бронза, данная при жизни, от долгого употребления тоже ветшает и осыпается – и вот уже бывший кумир студентов и курсисток встречает седую старость в гулком одиночестве подмосковной дачи, вроде бы обласканный властью мэтр в считанные месяцы ни с того ни с сего «угасает», а подававший большие надежды «друг классика» довольствуется ролью мемуариста – как выясняется, прочие его труды мало кого интересуют. Узкий круг остается узким.

…Бронзовый Волошин стоит на набережной Коктебеля, задумчиво глядя куда‑то поверх наших голов. За его спиной – зеленое море: чувствовать его бесконечность не мешают ни лубочный белый катерок, ни познания в географии, скучно подсказывающие, что дальше Турции или нашей Анапы все равно не уплывешь. Белый парапет набережной, сувениры – всего этого не было, когда Макс выходил в новогоднюю ночь к морю молиться за все человечество. И тут сбоку раздается голос:

– Сфотографируйте меня, пожалуйста!

Девушка в бикини вручает мне свой фотоаппарат и бестрепетно залезает на постамент, чтобы запечатлеться в обнимку с бронзовым поэтом. И от такой наглости бронза оживает: кажется, что лицо Волошина выражает уже не хрестоматийную надмирную задумчивость, а минутное смущение от прикосновения чужих загорелых рук. Но сейчас мой родственник улыбнется – и мы с ним почувствуем, что действительно являемся участниками заговора.

Сугубая механизьма

Встретились Иван да Данило на меже. Иван и говорит:

– Здравствуй, Данило! Как поживаешь?

– Благодарствую, соседушка, все слава богу. Вот, днесь механизьму себе купил сугубую. Буду кнопочки нажимать, грамотки печатать да с фряжского побасенки перетолмачивать.

– А что за механизьма – оконце какой диагонали?

– Десять вершков.

– Лепо… А борзость велика ли?

– Ой, велика! Любой лубок вмиг грузится – хоть стоячий, хоть самодвижный. Давеча один скинули – про богатыря из жалеза жидкого, «Твердо – Тысяща» зовут. Ой, люто! Заходи, купно позрим.

– Чаю, в тенетах всемирных до брезга бдети будешь?

– А то. В механизьме на оконце хоругвь есть особливая: кликнешь – и уж в тенетах. За то в ентернетный приказ мыто полагается – алтын на девятину, да зато узорочье всякое узришь.

– Ага! Яко язву лихую из тенет‑то не узрить бы…

– Тако у меня в механизьме Касперь – знахарь – гораздо блюсти будет.

– Потроха правые?

– Винда правая, а вот знахарь татьно ставлен – яко пробная версия.

– Эх, Данило, абы не беспроторица – тож механизьму‑то завел бы.

– Забедовал! Ништо, аз купил – и ты, Ивашка, купишь.

Дмитрий Федечкин

Федечкин Дмитрий Николаевич, 34 года. С 2004 по 2009 годы работал начальником отдела массовых коммуникаций ОАО «Автомобильный завод «УРАЛ» (УК «Группа ГАЗ», г. Миасс Челябинской области). С 2010 года – начальник Главного управления по делам печати и массовых коммуникаций Челябинской области.

Блюз Утро

Утро – это блюз подушки с одеялом.

Утро – это звук разбитого стакана.

Утро. Я не пьян, но я снова валюсь.

Утро. Я идти в город немного боюсь.

Утро – это я в отражении витрин магазина.

Утро – танцуют листья под звук клавесина.

Утро! А город похож на захламленный храм?

Утро! Кто же останется здесь, когда я буду там?

1993 г.

Танец на минном поле

Зал готов сегодня к балу,

Дирижер поправил галстук.

Взмах руки! – и свод оркестра

Заиграл помпезно траур.

Мы с тобой сегодня пара

На обряде харакири,

И за зло, добро и радость

Станем мы мишенью в тире.

Пусть блестят, сгорая, свечи,

Пусть поют над нами птицы!

Силясь, я хочу представить:

Танец мне всего лишь снится.

Мы сочинены Иисусом,

Мы сочинены слогами.

Нас не разорвать лимонкой,

Нас не разорвать руками.

Нам с тобой везет, как трупам,

Мы с тобой горды, как мыши.

Наша кровь бурлит в сосудах,

И мы судорожно дышим.

Твои беленькие туфли,

Чистые, как взгляд ребенка,

Месят кровь погибших рядом —

Кровь невинного ягненка.

Мне настолько безразлично:

Туш играл оркестр иль траур.

Моя кровь стекает в лужу,

Брызжет краснотой на мрамор.

О, Ромео и Джульетта!

Ваша кровь одной рекою,

Наши кости вперемешку.

С вами мы одной судьбою.

1994 г.

Завядшие цветы

Брызжет солнце соком страсти,

Кровь сочится, как вода.

И открыть ворота настежь

Не составило труда.

И нет дела им до боли,

Смело в душу сапогом.

Только, насладившись телом,

Они бросят и твой дом.

А потом, пройдя сквозь время,

В отраженье взглянешь ты.

Не пугайся: ты похожа

На завядшие цветы.

И в кристально – чистых слезах

Ты отыщешь свой покой.

Но мольбы твои напрасны:

Был один – войдет другой.

И опять измято платье,

И опять вина сполна.

Не мечтай, вокруг все тихо.

Ты осталась одна.

А потом, пройдя сквозь время,

В отраженье взглянешь ты.

Не пугайся, что похожа

На завядшие цветы.

И тогда сединка в пряди

А за ней – в глазах тоска.

Где возьмешь ты, киска, силы,

Для последнего броска?

1994 г.

Черная береза

Произросла, заполнив вакуум в моей душе.

Спеленала ветками, обвивала корнями,

Целовала листьями, запрещала червями,

И, как птичке в клеточке, не давала воли мне.

И смущалась краскою бледная невесточка

С русою косичкою, да мне дождь по темечку.

А когда забилась во мне птица – волюшка,

Ястреб – хищник выклевал глаз ей, словно семечку.

Засыхала, милая, расслабляя хваточку,

Осыпались веточки, видно, врач, отнюдь, не врал.

Опадали листики, уходили черви прочь,

Оставалась клеточка, да в ней труп мой пахнуть стал.

Охала под ласкою бедная старушечка,

Пахло седым волосом и сухой землицею.

Я – мертвее мертвого, сердце перекошено,

И уходят дни мои целой вереницею.

1995 г.

Апокалипсис

Чтоб не попасть под дождь стеклянных обломков,

Чтоб не встать на путь в беспокойный сон,

Клокочущий мир, исхлестанный ветром,

Нас клонит в коленях арктическим льдом.

Восьмой день творенья – так тошно и нудно!

Мертвы все легенды, а нам сдохнуть в лом.

Эй, зловредный бесенок, брат нашей надежды,

Выносим Христа! Это дьявольский дом.

Грохочущий курс набрал обороты,

Застыли все люди, из камня их взгляд.

Пусть с птичьих высот онемевший апостол

Глядит на долину, где каждый был свят.

Горды мясники в окровавленных фартуках —

Отличники школ равнодушных сердец.

Бойся их взглядов сильней шага с крыши,

Ведь их изголовье – терновый венец.

Плесневеют луга, а на небе ни облачка,

Под скаем задыхаются анютины глазки.

"Пудинг с напалмом" – любимое блюдо

Тех, кто не может без кислородной маски.

В костер подсыпаются новые чувства —

Остатки тепла предыдущего тленья.

Все хорошо, все так великолепно,

Да души умерших без погребенья.

1996 г.

Наваждение Е. М

Из‑за нее никогда не сражались мужчины,

Она всегда находилась в тени.

И в нудном бесцелии, полном смятенья,

Тянулись ее неказистые дни.

Серая мышь обывательских нор,

Светлая память Наташе Ростовой.

Как буря на нас приближается час:

Воздушным движеньем она свергнет каноны.

И она поведет за собой взмахом крыла,

И те, кто останутся верными ей,

Никогда не поверят, что она умерла.

Мне грезится: ангел спустился с небес —

В шелках, с алой лентой и в женском обличье.

Клянешься ли ты, лицезрев эту плоть,

Что сдержишь эмоции в рамках приличья?

Желай ее неги, отпетый маньяк!

Тебе – блеск и страсть в пьянительном взгляде!

Настойчив будь, жди – предоставится шанс

Зажать в руках птицу к греховной отраде.

Но она поведет за собой взмахом крыла,

И те, кто останутся верными ей,

Никогда не поверят, что она умерла.

Но нет, обладатель безумнейших глаз,

На сей раз получится все по – иному:

Объятая пламенем, в обнимку с огнем

Святая Елена выйдет из дома.

Пускай станет смерть до обиды ничтожной,

А пепел от перьев сроднится с землей.

Прости, живой факел, на небе нет места,

Стоит пыль столбом и пуст путь за тобой.

Но она поведет за собой взмахом крыла,

И те, кто останутся верными ей,

Никогда не поверят, что она умерла —

Эта девушка в огне.

1997 г.

Лихолетье

Упитай меня сном до свинячьих размеров,

Положи мирно руки на в испарине лоб.