Александр Аханов - Жар счастья. рассказы Страница 10

Уже под утро, оба уставшие от болтовни, танцев и закусок, мы шли с ней по пустому, застывшему городу романтичной, зимней ночью. Я продолжал вести пустопорожний, легкомысленный разговор, с неимоверным трудом сдерживая своё распалившееся желание обнять и поцеловать её прямо здесь, посреди скользкой дороги, на морозе, под сенью оседающих редких снежинок.

– Ну вот, мы пришли. Вон через дорогу мой дом, зелёненький. Дальше не надо… Приятно было познакомиться, мне понравился сегодняшний вечер!

– А с моей стороны будет очень неприлично, если я попрошу Ваш телефон и как-нибудь позвоню?

Дарьяна заливисто расхохоталась и протянула свою визитку. Прощаясь, я не удержался и осторожно привлёк её для поцелуя.

– В щёчку! – прощебетала она смущённо и подставила вспыхнувшую щёку.

– До встречи!

*****

Он уходил от своей ямы на приличное расстояние в глубь леса. Там, вдали от просеки и звериных тропинок, в густых зарослях кустов, над протекающим внизу довольно широким ручьём, возвышался каменный обрыв. Под обрывом в паре метров над водой Бирюк когда-то обнаружил небольшую нишу среди крупных камней, закрывающих её от постороннего, случайного взгляда. И подобраться к ней со стороны без шума было тоже невозможно. Идеальное место для уединения и отдыха. И для воспоминаний…

Он сидел в крошечной пещере на корточках и по крупицам восстанавливал своё недавнее прошлое. Но оно настойчиво уворачивалось от малейших попыток перекинуть назад хотя бы одну страницу. Все воспоминания резко заканчивались первыми днями его бегства в лес, и ни миллиметра далее. Он никак не мог понять, что с ним такое и почему именно так случается всякий раз. И приходил к неутешительному выводу об обречённости и тщетности дальнейших попыток. Возможно, что, когда он решил резко сменить свою жизнь на абсолютно новую, неведомую и не представимую ранее, в нём самом, в его и без того слишком подвижной и неустойчивой психике произошёл какой-то коренной надлом или невероятной силы настрой на эту новую модель выживания. Жизнь одного дня, одного часа или минуты. Практически на грани смерти. Словно каким-то неведомым, мощным и решительным, нечеловеческих рук острым инструментом была отсечена напрочь вся предыдущая информация о его жизни. Словно часть мозга, ответственная за память о прошлой жизни, была надёжно и невосстановимо отформатирована, стёрта до основания.

В таких мучениях и судорожных поисках выхода проходили день за днём, ночь за ночью. И с каждым днём в нём росло убеждение, что вспомнить он сможет только в одном случае. Если вернётся назад, в город. В тот самый город, из которого ему удалось спастись от стаи охотившихся за ним каких-то тварей в человеческом обличии. Попросту нелюдей, бесов – существ, не имеющих очень важных человеческих органов – совести, любви, сострадания…

*****

Она была художницей по тканям, и все её оригинальные наряды она проектировала и шила сама. Её работу отличали безупречный вкус, тонкая изысканность и грациозные, как она сама, линии рисунков, растительные мотивы, орнаменты в её излюбленном стиле Art Deco. Родившись в большом городе, она тяготилась провинциальной теснотой и при каждом удобном случае пыталась ускользнуть в крупные города на семинары, командировки или простые поездки без повода: развеяться, сходить на выставки, в театр, пообщаться с бывшими однокурсниками, живущими в столице.

В первое время нам не часто удавалось видеться в рутинной суматохе бытовых хлопот и проблем. Тем приятней были неожиданные или случайные встречи. И всякий раз, когда видел её издалека, плывущую над тротуаром, мне с трудом удавалось успокоить своё взволнованное сердце, готовое выпорхнуть ей навстречу. В ней удивительным образом уживались самодостаточность красивой женщины, непосредственность, весёлый нрав и какая-то детская, наивная пугливость и неподдельное, трудно скрываемое смущение и робость на людях. Это было до такой степени непривычно, что только подогревало моё необузданное любопытство и желание узнать её как можно ближе. Мне стоило немалого труда лукаво придумывать какие-то легенды о срочных делах неподалёку от её дома, чтобы воспользоваться случаем и заглянуть, напроситься к ней на чашку кофе. Кофе она готовила чУдное! И неизменно подавала к нему плитку особого, её хорошими друзьями доставленного специально для неё шоколада. А на прощание она подставляла свою пунцовую щёку, приговаривая обычное заклинание:

– В щёчку!

Неожиданности и непредвиденные события обычно сваливались на меня все сразу. По какому-то злому умыслу свежие потрясения случились именно осенью, в самый депрессивный и нелюбимый для меня сезон. От родных пришли печальные новости, и мне пришлось срочно выехать на родину. Я трясся в ночном, пропахшем вагонными запахами поезде, не в силах сомкнуть глаз и хоть сколько-то поспать до пересадочной станции. Сидел с закрытыми глазами, старался ни о чём не думать и преждевременно не волноваться. Через какое-то время увидел её очень близко перед собой. Она обнимала меня, разворачивалась спиной, а я зарывался в её густые распущенные волосы, пытался поймать своими губами её ухо, губы, дотянуться до лица, шеи, плеч… Казалось, этой игре не будет конца, так она была притягательна, волнительна и сладка. И только включённое освещение вагона и призыв проводника о сдаче постельного белья опустили меня с облака сновидения на полку вагона. Я сидел в ожидании прибытия поезда на вокзал и думал о своём видении. Почему? Почему именно так? Почему она? Что это могло значить? И почему, наконец, именно сейчас, когда мне было ни до кого и не до чего?

*****

Окончательно обезсилев от мук размышлений, Бирюк принял решение вернуться в город. Ему на удивление везло до сей поры: его никто не заметил, не поймал. Сейчас нужно было предпринять заметные усилия, напрячь осторожность, бдительность: не исключено, что в городе ему придётся пробыть несколько дней. Примерно через неделю он начал свой поход в город. Двигался с максимальной внимательностью по ночам, вдали от дорог и тропинок. Днём прятался в кустах или оврагах. Медленно, короткими расстояниями приближался к городу. И уже знал, куда именно ему нужно попасть в первую очередь. Он знал, а сейчас отчётливо вспомнил незаметные и тайные тропочки к её дому на краю города, по которым когда-то часто гулял с ней, уединяясь от посторонних глаз.

Он сидел в густых зарослях орешника и боярышника на небольшом пригорке и пристально вглядывался в окраину. Вот там, за вышкой ЛЭП, через два квартала должен быть её домик, стоявший третьим или четвёртым в ряду домов, упиравшихся своими участками и садами в небольшой ручеёк, отделяющий эту уютную улицу от сосновой лесной полосы. В эти сосны ему придётся пробраться ночью с осторожностью и беззвучностью кошки. И пройти эти несколько сот метров так, чтобы не наткнуться на случайных прохожих и не растревожить чутких собак.

Так он сидел в кустах и ждал с усиливающимся волнением вечера, в сотый раз мысленно пройдя этот небольшой участок земли от сосен до забора её сада. Что он сделает потом, не знал, не мог представить. Его возбуждённый мозг останавливался у её забора и всё – никаких иных образов действия не возникало. Он снова, как и в лесу, недавно, был этим основательно взволнован и обезкуражен. Время тянулось мучительно медленно. Не рискуя даже встать, с затёкшими ногами, он попытался кое-как пристроиться удобнее в кустах и хоть немного подремать. В полудрёме, в лёгком забытьи он пытался вспомнить её черты, фигуру, причёску, живой, острый взгляд задорных глаз, улыбку…

*****

На исходе моего недельного пребывания в отчем доме мне стало совсем невыносимо. Я сидел вечером на полуразвалившемся, старом и брошенном диване с выщербленным деревянным подлокотником, знакомым с детских пор, в совершенно пустой, по-сиротски брошенной комнате. Забытые в суматохе переездов деловой роднёй выцветшие и пропылённые гипюровые оконные занавески даже издали назойливо пахли пылью и старостью. Сидел, отчётливо понимая, что жить в этот дом не вернусь. Гнёздышко, витое с огромной любовью и надеждой матерью всю её жизнь, было разрушено. А дети, оказывается, вьют свои собственные гнёзда. С той же наивностью и верой в то, что эти гнёздышки они оставят в наследство своим детям, забывая или не желая знать, что мир меняется. И меняется стремительно и безповоротно, обгоняя систему ценностей каждого поколения…

В таком безрадостном размышлении и питейном настроении я сидел, ковыряясь ногтем в щербинке подлокотника, и вдруг совершенно неожиданно для самого себя вспомнил её. Её улыбку, тёплый взгляд и тонкую, выпирающую и соблазнительно манящую подвздошную косточку, которая сводила меня с ума всякий раз при встрече с ней. Я невольно улыбнулся от нелепости моих воспоминаний: «Ну почему именно эта косточка пришла на ум, неужели нечего вспомнить?» И я решил позвонить.