Нонна Ананиева - Красавец и чудовище Страница 10

Я сидела лицом к реке на своём обычном месте, зажав в руке картонный пакетик с какао, и время от времени делала глоток, высасывая густую почти не сладкую жидкость через соломинку. Было ещё тепло, но уже как-то по-осеннему. Я находилась в тоске, в горе, в ужасе, в чёрной полосе жизни. Чужая страна, чужие безразличные люди, ничтожность и мерзость родственников Игоря и предстоящие похороны разрывали душу. Деваться было некуда – оставалось только стоять на ногах, стиснув зубы. Злодейка судьба. Я поставила какао рядом на скамейку, успев сделать только два-три глотка, так что он был ещё полным, и из соломинки брызнуло на сидящего рядом мужчину. Прямо на светло коричневые брюки. Ужас! Мужчина посмотрел на меня с удивлением.

– Простите, пожалуйста! Я очень извиняюсь! – я лихорадочно полезла в сумку за салфеткой. – Вот, возьмите, может быть, вы их спасёте ещё. Ваши брюки.

– Не беспокойтесь! Ничего страшного! – но салфетку взял. – Я вас помню, точнее, я вас уже видел раньше.

– Где видели? Меня? – наверное, на моём измученном лице вспыхнула паника. Да и выглядела я, как ходячий призрак: совершенно перестала пользоваться косметикой, глаза почти всегда были покрасневшими под линзами очков, про причёску я уже не вспоминала, просто сушила утром волосы феном у Моники в ванной и убегала. – В больнице? Вы врач?

– Нет, я не врач. Но мог бы им стать. Видел вас на улице, здесь недалеко. Около Сотбис.

– Да, я там хожу. Мимо. Вы меня простите, мне пора, – и показала ему глазами на здание госпиталя. – У меня там умирает муж.

– Сочувствую. Вы русская?

– Да.

– Вас ни с кем не спутаешь.

– Извините ещё раз за брюки. До свиданья!

И пошла прочь, как будто меня напугали чем-то. Хотя чем ещё меня можно было напугать тогда? Мне даже на ядерную войну было бы наплевать. Я быстро дошла до госпиталя, влезла в переполненный лифт для посетителей и вспомнила этого мужчину. Я тоже его видела. Я проходила мимо Сотбис как-то, там стояла толпа народу, и он мне из этой толпы зачем-то улыбнулся.

В палате Игоря никого не было. Я постояла немного рядом. Мой взгляд упал на его ноги. Они были совершенно бескровные. Потом стал бескровным нос. Господи! Это конец! Зашла Моника.

– Моника, он умер! Вчера меняли помпу, но они меняли её просто так, наверное, для студентов. Зачем ещё они её меняли? Он уже мёртвый. Он давно мёртвый. Посмотри на ноги, на лицо, на монитор этот чёртов!

– Давление 20 на 10. Это конец!

Она обняла меня. Я уже не плакала. Я думала, что мне теперь надо делать, куда звонить, как организовывать похороны. Всё! Игоря нет! И в этот момент окончательно остановилось сердце. Раздался пронзительный гудок на аппаратуре. По спине пополз мороз. Ох, как тяжело! Это страшное мгновение смерти! Меня трясло. Я готовила себя к этому, знала, что смерть неминуемо случится, но одно дело мысли, другое – безжизненное тело любимого человека перед глазами. Дорогой мой, любимый! Окончился твой путь. Я ничем тебе не помогла. Я старалась, но не помогла. Прости меня! Ты не должен был умирать. Ты был самым лучшим. Спасибо тебе за всё! Лети!

Потом я стала звонить Руфи. Когда-то Игорь лечил её мужа, известного в Бруклине раввина, помогал общине, лечил бесплатно еврейских детей из малоимущих семей. Руфь обожала Игоря и постепенно они стали очень близкими друзьями, особенно после смерти мужа, который был намного её старше. Они разговаривали почти каждый день, когда Игорь жил в Москве. Как-то она пришла в Корнелл и тихо мне сказала: «Когда Игорь умрёт, сразу свяжись со мной. Я сделаю так, как надо, и как он заслуживает. Я должна это сделать».

Она тут же ответила на мой звонок. Прислала еврейского священника и представителя похоронного агентства, они завернули его в белую простыню и увезли. Не Игоря, конечно, а предавшее его тело. Провожая глазами тележку, я вспомнила Мариэль с Гаити с её вуду и то, как Игорь хотел пережить отца, но умер с ним в одном возрасте и почти в один день. Мой же отец терпеть не мог гадалок и предсказателей, он считал, что они программируют людей. Думаю, он был прав.

На ватных ногах под руку с Моникой я вышла из палаты, уставясь в пол и ни с кем не прощаясь, вошла в лифт, как-то очутилась на улице, села в такси и уехала из этого проклятого госпиталя навсегда. Помимо саднящего и тягучего чувства горя и ощущения невосполнимой потери в своей жизни, я всем своим существом ощущала какой-то обман. Мне казалось, что честно работали только санитары, об остальных я так не думала.

11. Жерар Филипп

Жить прошлым нельзя. Отпусти и смотри вперёд. Да, я точно так и сделаю. Но не сейчас. Сейчас не могу. Всё время текут слёзы и мир опустел. Вот оно вдовье горе.

Вспомнила, когда была подростком лет двенадцати, на журнальном столике в гостиной лежали книги по искусству, точнее, больше о кино и об актёрах. Родители интересовались «новой волной», и такие имена, как Годар, Трюффо, Шаброль, Бриджит Бардо, Катрин Денёв, Жанна Моро были мне хорошо знакомы с детства. Это были советские издания с чёрно-белыми картинками. Незаметно как-то от картинок я стала переходить к текстам и прочитала практически всё, в том числе и большую книгу о Жераре Филипе. Воспоминания друзей и коллег актёра, собранные его женой Анн Филип. Почему-то я часто брала в руки эти воспоминания с обложкой из серой бумаги, имитирующей холщёвую ткань. Я не видела ещё ни одного фильма, о которых читала, но всё равно было очень интересно. Потом даже придумала себе страну Францию и долго ещё воспринимала её через эту заворожившую моё детское сознание книгу. Я даже верила во французский поцелуй. Как легко всё-таки нами можно манипулировать, особенно в юности. Да, Франция своеобразна и иногда очень изящна, но люди там живут разные, как и везде. А по количеству интриг, подковёрных игр и чинопочитания, думаю, она оставит многих позади. И сказки там никакой нет, её мы делаем сами. Дворцы вот есть, мосты, сады, море, лаванда, шоколад, вино, ювелирные украшения, романы. Есть и бедность, и напоминания об Алжире, и дороговизна, и скрытый расизм, и снобизм исключительной нации, и умопомрачительная до смешного скупость. Но… французам многое можно простить за Париж, как африканцам за их невероятные закаты и саванну.

Французский актёр Жерар Филипп умер молодым от рака печени. Много позже я узнала, что Анн Филип, в 1966 году выпустила другие воспоминания о Жераре, озаглавив их «Одно мгновение». Я полезла в интернет и стала читать о том, каково остаться вдовой. Мне нужно было сочувствие и сопереживание. Сейчас, в Нью-Йорке, сидя ночью в квартире Моники, я наткнулась на следующее:

Как ни парадоксально это прозвучит, но материал из этой книги использовался психологами для исследования человеческого горя, настолько достоверно Анн описала свое состояние, потеряв горячо любимого человека.

Трудно определить ее жанр: не повесть, не лирический дневник, не записки, в которых она воскрешает прошлое. Это пронзительный монолог, обращенный Анн к ее мужу. Ее последний разговор с ним, в котором она говорит ему все, что не могла сказать при жизни…

Это – монолог любви.

«Сегодня солнце, как и счастье, спрятано, но оно существует».

«Утро начинается хорошо. Я научилась вести двойную жизнь. Я думаю, говорю, работаю, и в то же время я вся поглощена тобой. Время от времени предо мною возникает твое лицо, немного расплывчато, как на фотографии, снятой не в фокусе. И вот в такие минуты я теряю бдительность: моя боль – смирная, как хорошо выдрессированный конь, и я отпускаю узду. Мгновение – и я в ловушке. Ты здесь. Я слышу твой голос, чувствую твою руку на своем плече или слышу у двери твои шаги. Я теряю власть над собой. Я могу только внутренне сжаться и ждать, когда это пройдет. Я стою в оцепенении, мысль несется, как подбитый самолет. Неправда, тебя здесь нет, ты там, в ледяном небытии. Что случилось? Какой звук, запах, какая таинственная ассоциация мысли привели тебя ко мне? Я хочу избавиться от тебя, хотя прекрасно понимаю, что это самое ужасное, но именно в такой момент у меня недостает сил позволить тебе завладеть мною. Ты или я. Тишина комнаты вопиет сильнее, чем самый отчаянный крик. В голове хаос, тело безвольно. Я вижу нас в нашем прошлом, но где и когда? Мой двойник отделяется от меня и повторяет все то, что я тогда делала».

Здесь мне стало не по себе. Я закрыла глаза и увидела фиолетовое свечение, мгновенное и очень сильное. Оно меня заворожило. Сколько я сидела, глядя, как оно сияет у меня в голове, я не помню, но, кажется, минут пять. Когда оно окончательно растворилось, я с трудом дочитала текст. Мне было уже неинтересно.

«Я осознала, – пишет в заключительных строчках Анн Филипп, – что ничего не могу изменить в мире из-за того, что тебя больше нет на земле. Я держу наших детей за руки и ощущаю свою ответственность за них. Время их возмужания придет, и я буду в нем участвовать. Грезы о том, что было бы, если бы ты был со мной не осуществимы, но я не хочу освободиться от тебя».