Алексей Казаков - Эрос и Танатос. 20 историй о переплетениях любви и смерти Страница 10

Стыдно признаться, но я нашёл во дворе (хорошо, что никто этого не увидел) кусочек мела и с наслаждением схрумкал его. После этого вздохнул облегчённо, словно сделал что-то важное. Странно…

Заборы здесь делают из песчаника. Вот след от ракушки. Привет из глубины веков! Я погладил этот камень. Я его помню. А он – меня. А прошло-то сорок лет. Следу от ракушки, должно быть, смешон этот срок.

…Вечером поймал по радио концерт моей любимой джазовой вокалистки Сары Воан. От этой женщины нетленным сохранился только голос. Что останется от меня? И когда? Если таблетки не сработают, срок – два месяца. Шутки в сторону. До завтра, дневник!

День четвёртый.

Утром пошёл дождь, и я слушал его сквозь сон. Решил, что буду лежать так до обеда, а обедать пойду в плавучее кафе. Буду смотреть на речку, на рыбаков в линялых майках, мальчишек, ныряющих с пружинистой доски-трамплина. Но неожиданно заснул и проснулся только вечером. Выпил таблетку. Не захотелось выходить из номера. Вскрыл банку рыбных консервов, поел с черным хлебом. Навалилась усталость. Или болезнь.

Что сейчас происходит? Эта волокнистая таблетка атакует опухоль в моем мозгу? Возможно, в недрах моего организма бушуют нешуточные баталии. Как же так? Разве это меня не касается? Почему все, что происходит во мне, не подконтрольно мне?

Если носитель моей памяти, мыслей, чувств, ощущений, терзаний, страданий, комплексов, любви, ненависти, ностальгии, похмельного синдрома, либидо, творческих озарений, производственного опыта и много другого – мозг – вдруг начинает без моего согласия выращивать в себе какую-то гадость, то, выходит, не я его хозяин? А кто? Если Творец, то почему он разрушает то, что сам же и создал? Нет, здесь что-то не так. Ведь мой поражаемый опухолью мозг – это часть меня, так ведь? Ну тогда и опухоль – часть меня? Где я начинаюсь и где заканчиваюсь?

Голова сегодня тяжёлая, как горшок с кашей. Помню, как мы ели перловку на уборке картошки. Перловка с дымком. Ватники, пахнущие землёй. У наших подружек-студенток был чёрный маникюр, поэтому они прятали руки в рукава телогреек.

…А ногти и вырванные зубы – это ведь тоже части меня? Человек сам себя хоронит всю жизнь по частям: ногти, волосы, отшелушённый эпидермис, зубы, а иногда – ампутированные руки и ноги, желчные пузыри, почки, части желудков.

Хватит, однако. Глупости лезут в голову от безделья. И от бессонницы. Надо сосчитать до тысячи и заснуть. Пойду лягу и буду мысленно считать… ну хотя бы перловую крупу. Один остроумный человек однажды пошутил: перловая каша состоит из одних перлов. Пойду считать перлы, постараюсь заснуть. А небо на юге звёздное, красивое. Лучше буду смотреть в окно и считать звезды. И тогда засну. Спокойной ночи! Это я сам себе пожелал.

День пятый.

Старость не радость, сказал Мафусаил. Нездоровится мне сегодня что-то. А про Муфасаила – это шутка студенческих ещё лет, Мишка-Кимирсен сочинил. Кимирсеном его прозвали за то, что ходил он чаще всего в стройотрядовской куртке, похожей на френч корейского лидера Ким Ир Сена. В этом городе мы с Мишкой бывали несколько раз, купались на речке. Были ещё живы и мама, и бабушка, которые готовили нам на речку знаменитую (в нашей семье) шарлотку и пироги с розовым вареньем. К ужину мы приносили иногда бидончик с речной водой, где плавали несколько бычков. Это если брали с собой удочки и железную коробку из-под монпансье, в которой вяло извивались приговорённые к участи наживки черви. Бабушка их жарила в муке (не червей, конечно, а бычков!!! Специально оставлю эту фразу, для смеха).

А вот идти смотреть на наш дом мне почему-то расхотелось. Что я там увижу: чужих людей на маленьком клочке земли, где я когда-то знал каждый камушек? Во дворе моего детства посередине двора был пень, в него была вделана втулка с резьбой, и дядя Коля, сосед (всего в этом одноэтажном, угловом доме жили три семьи) вкручивал в эту втулку шест с резьбой: это была важная деталь в хозяйстве всего дома: шест не давал обвиснуть шпагату со свежевыстиранным бельём. Когда шест бывал не нужен, отверстие, чтобы оно не забивалось пылью и мусором, закрывалось пробкой от шампанского. Помню, пробку я тогда нашёл на улице и принёс мастеровитому и хозяйственному дяде Коле. «Да у тебя технический склад ума и глаз-алмаз!» – похвалил меня дядя Коля. Мне тогда было лет восемь, я был счастлив такой похвалой.

Интересно, сохранился ли этот пень с втулкой? А сохранился ли дядя Коля? Нет, наверное, никого уже там нет из тех, кого я помню.

Лучше всего хранить эти милые сердцу детали в своём борющемся за выживание мозгу. Иначе наложение двух матриц – идеальной и реальной – разрушит то, что дорого именно как впечатление детства, как послевкусие счастья.

Но ведь первые дни не разрушили ничего. Что изменилось? Кажется, я понимаю. Я начинаю разрушаться под воздействием болезни, и во мне начинают ослабевать идеальные матрицы. Они могут разрушиться под натиском матриц реальных. Вот он: конфликт умозрительного и осязаемого. Между прочим, в парке сильно пахло хлоркой из общественного туалета, когда я там гулял в первый день своего приезда. Странно, что я только сейчас об этом вспомнил.

Ну что ж теперь мне – сидеть в номере гостиницы и больше не выходить из-за конфликта идеального и реального?

Не знаю. Посижу, буду слушать музыку по радиоприёмнику.

День шестой.

Кажется, я теперь понимаю Георгия Михайловича, моего лечащего врача: он счёл, что эта поездка поможет мне излечиться. Если и поможет, то только с помощью шоковой терапии: я понимаю, что у меня начинают отбирать счастливые воспоминания детства. Сегодня днём после завтрака в буфете (гадкие сардельки!) я вышел в парк. Запил таблетку минералкой. Купил газету. Но читать не хотелось. Я вдруг ощутил себя совсем больным. У меня помутилось в глазах, и я, видимо, завалился боком на скамейку. Очнулся от похлопывания по щекам. Женщина в белом платье спросила:

– Что с вами? Вам плохо?

– Простите, – ответил я ей, – я сегодня ночью плохо спал, меня разморило.

– Дайте-ка руку, – не унималась она, присела рядом, взяла меня за руку и нащупала пульс. – У вас тахикардия. Я врач. Возьмите валидол.

Она перегнула серебристую упаковку, и из неё проклюнулась таблетка. Пришлось взять. Вязкий мятный вкус.

– Пахибо, – языку мешал валидол.

Женщина сидела по-прежнему рядом на скамейке, заботливо глядя на меня.

Ну вот, мало мне, ещё и тахикардия. Совсем физический носитель – тело моё – разрушается. Носитель чего: духа или души? Поди знай… У кого спросишь?

– Ну вот и хорошо, щёки у вас порозовели. Дайте-ка ещё раз руку. Намного лучше… Пойду я, пожалуй. Будьте здоровы.

Женщина ушла. Это была красивая и добрая женщина, примерно моих лет.

Возможно, мы когда-то учились с ней в одном классе. Но не узнали друг друга. Возможно, это была Валентина, которую я когда-то пеленал в полотенце на берегу речки, чтобы, спрятавшись в этом коконе, она могла бы снять мокрый купальник и надеть платье прямо на голое тело… Впрочем, нет, это не она, не Валентина. Валентину я бы непременно узнал.

Да, это была не Валентина. Но пусть и эту женщину зовут Валентиной. Так мне хочется. Я решил мысленно так её называть.

Таблетка мне сегодня показалась почему-то горькой. Может быть, после сладкого чая в буфете гостиницы?

Звезды жгут мне глаза, не могу уснуть. Жгут даже через веки. Придётся спать на животе. Звезды будут смотреть мне в затылок.

День седьмой.

Здравствуй, бабушка. Если ты существуешь в другом измерении, то знай, что в городе, где мы когда-то жили, по-прежнему тепло. Я приехал сюда отдохнуть и подлечиться. Врачи выписали мне волокнистую таблетку. Я уж и не помню, от чего она, но в блокноте написано, чтобы пить одну таблетку в день. А вчера я встретил Валю. Она мне дала валидол. Потому что Валя знает, что у меня нет валидола.

Конец ознакомительного фрагмента.