Валерий Казаков - Город в лесу. Роман-эссе Страница 10

После этой неудачи о скульпторе на какое-то время забыли. Потом кто-то из районных начальников вспомнил о нем и заказал статую колхозницы, которую вскоре в торжественной обстановке установили возле правления колхоза «Путь Ильича».

Если честно признаться, эта скульптура выглядела довольно нелепо и чем-то напоминала снежную бабу в обнимку с березовым веником, зато идейная трактовка этого образа была признана безупречной. Особенно если судить о данном образе по ширине плеч, а так же по массивной надежности рук и ног.

Немного позднее точно такая же статуя появилась перед зданием суда, возле крыльца местной школы и в больничном парке…

Последним творением скульптора стала обыкновенная обнаженная женщина, чем-то очень похожая на его жену Веру Ивановну. Эту скульптуру, он водрузил на постамент у себя в саду и первое время с удовольствием ей любовался. Она была для него тем проявлением свободы творчества, которого он много лет был лишен в официальной среде. Она раскрепостила его дар и позволила выплеснуться наружу самым сокровенным его чувствам.

До этого случая скульптора как бы не замечали, потому что его творения шагали в ногу со временем, соответствовали требованиям эпохи и общепринятым нормам. А новая скульптура неожиданно выпала из общего ряда, и это вызвало странный переполох в тихом омуте городка. К тому же родственники Веры Ивановны восприняли новую скульптуру как оскорбление. Они не могли понять, для чего этот человек выставил на всеобщее обозрение все интимные прелести их родной сестры.

На одном из общих праздников братья Веры Ивановны выпили лишнего, затеяли разбирательство и, не найдя веских аргументов, сильно поколотили бедного ваятеля, после чего его голову надолго покинули все прежние устремления и новые далеко идущие творческие замыслы.

Богема

Вслед за скульптором в Осиновку приехал художник Павел Петрович Уткин. Это был человек небольшого роста, который со стороны мог показаться немолодым и нестарым. Что называется – серединка на половинке. Зимой и летом он ходил по городу в длинном сером плаще, в тёмном берете с хвостиком и желтых ботинках фирмы «саламандра». У него было лицо кочегара, сухая красноватая кожа на щеках, крупный нос и маленькие быстрые глазки, спрятанные в тени густых бровей. Обычно он говорил ровным приятным голосом, взвешивая каждое слово и пробуя его на вкус. Он никогда никуда не торопился и не любил, когда спешат другие. И хотя Павел Петрович не всегда выглядел свежо, его крепости и хладнокровию можно было позавидовать. Во всем его облике угадывался будущий долгожитель, человек без возраста, способный сделать красивой даже неумолимо приближающуюся старость.

В свободное от творчества время Павел Петрович любил посидеть с компанией единомышленников в каком-нибудь неприметном кафе, выпить пивка и поговорить на отвлеченную философскую тему. К нему потянулась местная интеллигенция: учителя, журналисты, врачи. Пришел даже скульптор, кое-как оклемавшийся после неожиданного инсульта. Он был сейчас с отвисшей нижней губой, необычно тёмными, какими-то испуганными глазами и дрожащей правой рукой…

Вслед за художником, неизвестно откуда, в новом культурном обществе появился поэт. Поэт был высок, худ и подозрительно подвижен. В его чертах сквозила неврастения. Было видно, что не сегодня так завра он создаст гениальное стихотворение, сделает умопомрачительную глупость, или (чего доброго) зарежет кого-нибудь.

Следом за поэтом в Осиновке появился писатель Илья Ильич Перехватов, расхаживающий всюду в черном свитере и кирзовых сапогах. Поговаривали, что он считает себя последователем Максима Горького, называет свою прозу босяцкой и гордится том, что не знает таблицы умножения, потому что математика чужда ему, точно так же как чужды все точные науки.

Так в Осиновке появилась богема. То есть – тонкий слой настоящих интеллигентов, чем-то похожий на тонкий слой плесени, возникающей неизвестно откуда, но избавиться от которой совершенно не возможно.

Как водится, первое время представители богемы стали собираться у Павла Петровича Уткина на кухне и говорить о захватывающем литературном процессе в новой России, о политических переменах в стране, которые давно назрели. Наслаждались свободным общением и старались удивить друг друга глубокими познаниями в разных областях современного искусства. Но вскоре выдохлись и для поддержания бодрости на должном уровне, для энтузиазма в пламенных речах, стали понемногу выпивать водочки или вина, в зависимости от настроения. Потом заинтересованные разговоры без спиртного стали редкостью, своего рода прецедентом, а чтение стихов на трезвую голову вообще стало вызывать недоумение.

В общем, постепенно получилось так, что представители богемы начали обсуждать между собой только политические темы, отдавая предпочтение грубому прагматизму, да ругать свою беспросветную жизнь, в которой отчетливо просматривался путь к вульгарному гедонизму.

Зато творческих замыслов у каждого представителя богемы было сейчас хоть отбавляй. Они мечтали о том, что хорошо бы возвести в Осиновке огромный спортивный дворец или открыть ночной ресторан с большим танцевальным залом. Чтобы можно было в этом зале читать стихи, пить водку и веселиться, танцевать, пить водку, веселиться и снова читать стихи.

– Или создать небольшое издательство для местных авторов, – продолжил однажды, долго молчавший писатель.

– Или собрать материалы по истории края, – дополнил его поэт. – Мой дед, например, был первым священником в здешних местах. И знаменитый поэт Павел Васильевич Заболотный у нас в селе останавливался на ночлег у бабки Аграфены.

– Можно бы и картинную галерею открыть, – поделился своей заветной мечтой художник Павел Петрович Уткин. – Детишки ходили бы туда на Левитана любоваться. Левитан скупую русскую природу чувствовал душой. Или Саврасова взять. Тоже, говорят, выпивать-то мог порядочно, но талант, как видите, не пропил.

В общем, через некоторое время люди богемы о новых направлениях в искусстве уже почти не вспоминали, и когда в их городок неожиданно приехал хор лилипутов во главе с профессиональным режиссером Сарой Комисаровой, то этот приезд был воспринят ими, как очень большое культурное событие.

Так получилось, что очень скоро самым ценным качеством в человеке представители богемы стали считать простоту, а самым главным условием разговора – доходчивость. Этим умело воспользовался отставной полковник Викентий Федорович Матов, разгуливающий по Осиновке в изрядно поношенном френче и новых хромовых сапогах. Полковник стал появляться в культурной среде богемы все чаще и все настойчивее просил написать о нем настоящий роман, потому что он участник гражданской войны и герой Великой Отечественной.

Первым с полковником поссорился писатель Илья Ильич Перехватов. Ему не понравилось, что советский полковник говорит о войне, как о веселом приключении, а о женщинах, как о лошадях, отличающихся большой выносливостью и силой. Это показалось писателю несправедливым. Гражданская война унесла миллионы человеческих жизней и воспринималась им, как большая трагедия для всей многострадальной России. Полковник же видел в войне отдушину от дел мирских, а в женщинах – объект услады и все перечислял свои подвиги, суть которых – чужая смерть.

– Мы строили новую жизнь! Мы боролись за права трудящихся! И эти права получили, – непривычно громко кричал полковник. – Мы заслужили место на скрижалях!

– И где же они эти ваши права? – однажды спросил у него писатель.

– У наших детей, у наших внуков! – продолжил кричать полковник. – Им теперь принадлежат заводы и фабрики! Земля и недра! Они хозяева своей судьбы! Хозяева страны!

– И что они могут? – с прежней иронией продолжил писатель.

– Все! Всё, что захотят! Потому что у нас хлеб самый дешевый в мире! Бесплатная медицина! Всеобщее среднее образование! Чего ещё надо для счастливой жизни? Что ещё нужно!?

– Но при этом говорить и писать правду нельзя, – постарался урезонить полковника Илья Ильич.

– Ну и что? – возмутился полковник.

– Да какая же это свобода, если нельзя свои мысли изложить на бумаге так, как хочется.

– А я никогда и не стремился к этому! Для чего мне всё это?

– Зато другим свобода слова необходима как воздух.

– Вот, вот! – снова закричал полковник. – Вот, вот! Особенно тем, кто только эти самые слова и производит! Как вы! Для вас, конечно, свобода слова – самое главное… Она для вас важнее всего на свете. Только при чем здесь мы – нормальные люди!? Думаете, мы за вашу свободу на баррикады пойдем? Не дождетесь! Да вам только эту самую свободу дай, – вы все наши подвиги охаете, все святыни заплюете, все наши авторитеты смешаете с грязью! Вам бы только выделиться. Перед другими острым словом блеснуть! Для этого вы ничего не пожалеете. Никого не пощадите! А до народа вам дела нет! Вам и свобода-то нужна до поры до времени. Пока не накричались вдоволь. А потом-то уж вы народу пикнуть не дадите о своих правах. И тогда обернется ваша свобода всенародным бесправием! Бедствием обернется. Ведь так?