Александр Волков - Комната одиночества Страница 10

Беру я трубку и представляюсь, мол, лейтенант такой-то у телефона. Из трубки слышу:

– Ну-ка, мне Бондаренко и побыстрее!

– А кто говорит? Представьтесь, пожалуйста.

– Ты что, лейтенант, плохо слышишь? Срочно дай трубку Бондаренко! Ну!

– Нет, – я уже завелся, черт его знает, кто это звонит, у нас часто разыгрывали таким образом: позвонят, представляются то начпо, то комбригом и передают приказание – то прибыть на десятый причал, то срочно доложить оперативному о чем-нибудь и тому подобное, а потом оказывается, что просто кто-то из знакомых баловался. – Вы не правы, я представился, а вы мне хамите. За что? Кто вы такой?

В ответ на меня из трубки хлынул такой поток ругани, что не будь я военным, уши мои свернулись бы в трубочку. Я послушал немного и говорю в трубку:

– Пошел ты знаешь куда. На… – и бросил трубку.

– Какой-то козел тебя разыскивал, – говорю Кешику, – да я его послал куда следует.

– Ну и правильно, – отозвался Кешик.

Но тут снова раздался телефонный звонок. На лице Кешика ничего не дрогнуло, он потянулся за трубкой. Я хотел его опередить, но Бондаренко жестом остановил меня, взял трубку и стал слушать.

Потом говорит в микрофон:

– Бондаренко.

Далее мне стало слышно, как в трубку что-то очень громко и сердито кричали. Кешик выслушал и положил трубку на место.

– Ты зачем на три буквы послал оперативного?

– А это был оперативный?

– Да.

– Он не представился.

– Иди к начштаба на ковер.

– Я ж не виноват!

Кешик молча поднялся и вышел из кабинета.

Я поплелся в штаб. У ворот меня уже ждали, дежурный в звании мичмана проводил к двери, на которой значилась фамилия начальника штаба. Я постучал и вошел в кабинет.

Начштаба и оперативный уже были наготове.

– Так, – начал начштаба, – расскажите, товарищ лейтенант, что произошло?

– А что?

– А вы не прикидывайтесь овечкой! Знаем мы таких.

Я понял, что ему уже все известно.

– Мне позвонили, – начал я, – я представился, в ответ нецензурная брань. Вот и все.

– Все?

– Все.

– А что вы ответили оперативному дежурному?

– Я не знаю, кому я отвечал, но ответил теми же словами, которые говорили мне.

Начштаба посмотрел на оперативного, этого ублюдка с минимум двадцатью килограммами лишнего веса. Опустил голову, потом поднял глаза на меня и говорит:

– Вы борзый, лейтенант, видели мы таких, так что от имени комбрига, которого я временно замещаю, объявляю вам трое суток ареста за нетактичное обращение к оперативному.

Потом небольшая пауза и новый вопрос:

– Вы пьяны?

– Нет, – отвечаю, а сам думаю: «Чтоб тебя, Кешик, подняло да об землю стукнуло за твои приставания – налей-налей!» Не дай Бог, повезут в госпиталь проверять наличие алкоголя. Нет, отговориться можно, мол, у меня печень больная, кетонемия и тому подобное, но это можно оболванить этих строевых меринов, а своих врачей-коллег ни за что. Позор, если повезут на проверку врача!

– Ладно, остановимся на этом, – пробормотал начштаба. – Неудобно врача вести в госпиталь для проверки на алкоголь. Можете идти.

Я вышел как из парилки, вся рубашка мокрая. Перед глазами стояла морда оперативного. Самое интересное, что очень скоро этот оперативный поступил в госпиталь с белой горячкой – в гостях перепил, вот его и шибануло по голове. Бедняга бросался на застекленную дверь, пока не порезал себе вены. С тем и поступил. Ходил по госпиталю потом притихший, все ждал решения своей участи, а тогда, при начштаба – герой. Как же – лейтенант для него не человек. Но в покое меня в тот день просто так не оставили, тут же в коридоре я нарвался на начпо, который ухватил меня за руку и затащил в свой кабинет.

– Ну, рассказывай!

– Что рассказывать?

– Как дело было, весь штаб гудит – не успел лейтенант начать службу, как уже влип!

– Может, товарищ капитан второго ранга, я по форме и не прав, но по существу прав, несомненно. Мне звонят, я представляюсь, а что в ответ? Просьба в грубой форме позвать человека, которого рядом со мной нет. А когда я начинаю выяснять, кто спрашивает, то слышу нецензурщину. Вот вы бы стали разговаривать по телефону с человеком, если б он не представился?

– Да, – после паузы согласился начпо, – ты прав, нет еще у наших офицеров культуры в общении, нет, но все равно ты не должен был опускаться, не должен.

Помолчал немного и спрашивает:

– Ты коммунист?

– Нет, – говорю, – комсомолец.

Ведь он уже спрашивал меня, вспомнил я, но начпо в это время вытянул губы трубочкой и произнес:

– А-а-а, идите!

Я ушел в часть.

Кешика нигде не оказалось. Чтоб он провалился – когда надо, его никогда нет. Я побродил по пирсу, потом перелез через брекватер и пошел по песку вдоль кромки совершенно спокойного моря. Вода была прозрачна как никогда, и волн не было, ноги мои утопали в мельчайшем песке, вокруг валялись мелкие и большие трупы деревьев, вынесенные рекой, среди песка лежали коровы и мирно жевали свою жвачку. Когда я устал и остановился, городка не было видно. Я сел на почти белое, отполированное волнами бревно, выброшенное на берег, и стал поддевать ногой пустые полиэтиленовые посудины из-под моющих средств.

Я вспомнил, как старожилы рассказывали, что после присвоения очередного воинского знания можно делать все, что душе угодно. А вот за полгода до присвоения следующего звания нужно «завязать», так сказать, осознать свою вину, в политотделе покаяться, пообещать всенародно, да так, чтобы поверили. А когда очередная звездочка прицепится к погону, опять можно все обещания забывать и ждать до того срока, когда исполнится ровно полгода до присвоения очередного звания. Говорят, что все так служат, в большей или меньшей степени.

Когда привезли на моем дежурстве этого оперативного с порезанными венами, я подумал, получит ли он свое очередное звание? Но, как оказалось, он был почти «испечен», то есть, дослуживал свой срок, и терять ему было нечего, все, что нужно от службы, уже выбрал. А когда так, то и делирий не страшен.

Я пошел назад в часть по мелкому песку. Впереди меня поднималась в воздух стая чаек, и, сделав круг над морем, садилась па песок. Я приближался, и птицы вновь взлетали, все точь-в-точь как в той новелле Роб-Грийе. Поэтика, но что меня ждало за брекватером? Уже трое суток получил, теперь служба пойдет кувырком, чтоб все провалилось. Не нужно служить годы, чтоб знать, как к изгоям относятся. В общем, я понял, что мне не повезло, а лично мне не везет напропалую. Я внутренне приготовился ко всему самому плохому и полез через брекватер, в последний раз оглянулся на стаю чаек. Они как раз, потревоженные мной, заканчивали круг над морем и собирались приземляться на берегу. Кешика я нашел на барже, он пил чачу с дежурным.

– Трое суток объявили, – начал я.

Кешик только хмыкнул, а потом полушепотом начал выдавать:

– Ты хорошо подготовлен, оттого и борзый, мы пьем и ты забульбениваешь. Всех это раздражает.

– И вас?

– М-м-м, я не про себя, еще неизвестно, кому лучше.

Тогда я не понял, что этим хотел сказать Кешик – кому лучше. Ему-то что, Кешик – профессионал, пусть спившийся, но профессионал, тут для меня лично двух мнений быть не может. Но болезнь уже создала Кешику свою комнату, в которой он обречен, жить и полном одиночестве, он выходит из нее, только когда трезв, но, сколько есть способов не выходить из этой комнаты. Я часто видел Кешика в духане, он сидел за столом в ожидании. Кешик эксплуатирует местное грузинское гостеприимство – если в духане сидит человек перед пустым стаканом, то, рано или поздно, ему поднесут или стакан водки, или бутылку вина. Кешик всегда дожидался. А если случалось, что не дожидался, то делал просто: подходил к стойке, за которой колдовал Резо, и говорил:

– Налей сто грамм!

Резо обычно наливал. А раз налито, то Кешик вновь в комнате одиночества, и никто ему не нужен. Кешику всегда хорошо, поэтому ему на все наплевать, но я-то не в Кешкиной комнате, я на воле… Действительно, можно позавидовать пьяницам – залил стакан водки в отстойник и лови кайф, никаких проблем!

– Зря переживаешь, – оборвал мои мысли Кешик, – у нас в бригаде нет офицерской камеры. Не посадят. А если начштаба рискнет, можешь объявить голодовку.

«О, голодовку! – подумал я. – А разве у нас кто-то объявляет голодовку? Ведь за голодовку так попадет!»

В общем, если посадят на нашей гауптвахте, то объявлять голодовку я не собирался. Ну и что, раз служба не пошла? Я-то на службе всего ничего, месяц-полтора, все может измениться, ведь что-то всегда меняется. А вдруг помрет этот начштаба? Интересно, если помер тот, кто наложил взыскание, что с самим взысканием? Я подумал и спросил об этом Кешика. Кешик посмотрел на меня так, будто у меня началась белая горячка, и ничего не ответил. Значит, взыскание остается, решил я и вышел из каюты.

– Ты куда? – закричал мне вслед Кешик, но я не ответил.