Виктор Пелевин - Смотритель. Том 1. Орден желтого флага Страница 11

Вот, кстати, еще один способ, каким маскируется любовь — желание обладать выдает себя за стремление помочь и спасти…

Но я все еще колебался.

На следующее утро ее фотография в альбоме превратилась в слепое бельмо. Ну и к лучшему, подумал я. Ее кто-то уже выбрал. Выйдя в сад, я уставился на желтых бабочек, кружащихся над цветущим деревом. И во мне вдруг взметнулась такая волна ресантимента, что я даже не стал делать попыток с ней бороться. Вместо этого я позвонил Галилео.

Ее привезли в Красный Дом через два дня. Задержка была вызвана тем, что не так просто оказалось отменить пришедший на нее запрос. Его оставил кто-то очень высокопоставленный из аппарата безопасности — из тех слуг Идиллиума, которых и вправду может спасти только ангел с грузоподъемностью строительного монгольфьера.

В то время я был доверчив, и мне даже в голову не пришло, что эта история может быть одним из трюков Оленьего Парка. Так или иначе, моя просьба оказалась весомее. Но это меня не обрадовало — узнав, какой величины зубчатые колеса пришли в движение от моего звонка, я понял, что ввязался в серьезную авантюру, не представляя, чем она завершится.

Ее паланкин (бедняжек привозят заказчику в закрытом паланкине зеленого цвета, похожем на большую коробку конфет) поставили на траву между клумбами. Откланявшись и получив щедрые чаевые, носильщики в куртуазных ливреях удалились.

Награда была совершенно не заслуженной — паланкин доставляют в грузовой повозке, и носильщики волокут его на себе всего несколько метров. Но характер груза таков, что они зарабатывают непропорционально много: в экономике подобное называется рентой.

Паланкин был запечатан большой красной пломбой в виде сердца. Получателю полагалось срезать печать непорочности и чистоты лично. Я долго стоял перед паланкином в нерешительности, а потом сообразил, что бедняжке, должно быть, жарко, — и сломал пломбу пальцами.

Отчетливо помню эту секунду: зеленая лаковая дверца в мелких разноцветных звездах, темная трава под ногами, поющие за спиной птицы…

Мои пальцы, сжавшие красный сургуч, белеют от усилия. Дальше все происходит в строгом соответствии с законами механики: похожая на чайку впадина порождает трещину, и сердце разламывается пополам. Я так хорошо все запомнил потому, что ни о чем другом в эту секунду не думал. А думать следовало.

Она была в том же ангельском наряде, что и в фотоальбоме — видимо, администрация Оленьего Парка серьезно относилась к правам заказчика и не хотела, чтобы ей вчинили иск, уличив в несоответствии товара его рекламе. И еще Юка показалась мне куда красивее, чем на фотографии. Теперь на ее лице уже не было грусти.

Она подняла на меня глаза, улыбнулась и сказала:

— Кушать подано!

Признаюсь, я ожидал чего-то другого — и уже заготовил в ответ пустую и вежливую фразу. Но она сразу вылетела у меня из головы. Я протянул ей руку. Юка взялась за нее и вылезла из своей зеленой коробки. Я думал, она будет куда меньше меня — но она оказалась ниже всего на дюйм.

— Здесь есть во что переодеться? — спросила она. — Мне не терпится снять эти крылья.

— Могу предложить один из своих халатов, — ответил я. — А вообще, конечно, надо будет заказать вам одежду. Я не догадался, извините.

— Что вы, — сказала она, — извиняться должна я. Мои вещи прибудут только завтра. А кузнечиков и стрекоз вы тоже называете на «вы»?

— Я не держу их, сударыня, — ответил я. — Слишком хлопотно. И к тому же они мало живут, а я очень привязчив.

Юка засмеялась.

— Понимаю. Если захотите, чтобы я жила долго, не забудьте напомнить.

Ее слова кольнули меня в сердце.

Мы вошли в дом, и я заметил, что так и держу ее руку в своей. Ее ждали слуга и голем-носильщик — но нести ему было нечего. Когда она ушла в отведенные ей комнаты, я с удивлением понял, что нервничаю. Это «жить долго» открыло мне глаза на ситуацию.

Передо мной было исключительно красивое существо, выведенное специально для того, чтобы приносить радость и счастье (в дополнительной их дозе я, в общем-то, не нуждался), — и сейчас она, как боевая стрекоза, отправилась на свой главный в жизни вылет. То, что казалось мне интересным опытом, для нее было судьбой, к которой она готовилась с младенчества. Я почему-то не задумывался о том, что с ней случится, если я отошлю ее назад в Олений Парк. Я даже не знал, разрешают ли это правила.

За ужином — нашим первым ужином вместе — я попытался выяснить это в самой деликатной форме.

— Если дама категории «Зеленые Рукава» не справляется со своей задачей и заказчик отсылает ее назад, — сказала Юка, — она может вернуться в Олений Парк. Ее примут. Но затем она переходит в категорию «Красные Рукава».

— А что это значит?

— Она становится просто гетерой. Ее можно купить за деньги. Пусть и большие. Разумеется, нас никто к этому не принуждает. Можно уйти в мир и исчезнуть в нем навсегда, некоторые так и делают. Но чаще…

Она сделала странный жест рукой.

— Что?

— Чаще вспоминают про зеленый шнур.

— То есть?

— Если «зеленка» не смогла принести выбравшему ее человеку счастье, она никогда не будет счастлива сама, — ответила Юка. — Это значит, она потерпела поражение в битве и покрыла себя позором. Многие из нас не в силах такого пережить и совершают самоубийство. Вешаются на зеленом шнуре. К этому никто не принуждает — но шнур нам выдают при достижении шестнадцатилетнего возраста. Чтобы напомнить, как все серьезно. Мы вправду очень стараемся.

Она говорила эти жутковатые вещи совсем просто, и сперва они даже не казались страшными. Но если ей не было страшно самой, то меня ей удалось напугать.

— Секундочку, — сказал я, — мне хотелось бы знать, что вы собираетесь делать в том случае, если наши отношения не сложатся?

Юка улыбнулась.

— Я про это не думала.

— Неужели? Как такое возможно?

— Этому нас учат с самого начала. Если мы будем думать о будущем, то упустим из виду настоящее, где требуются наши услуги. Но я вас понимаю, мой господин.

«Мой господин». Надо же, «мой господин»… Меня так не называли даже свиньи, которых я пас.

— Алекс, — сказал я нервно. — Меня зовут Алекс.

— Хорошо, Алекс. Вы не хотите, чтобы вас мучила ответственность за мою возможную смерть?

Я кивнул.

— Я обещаю поступить так, как вы прикажете. Если захотите, я уйду в «Красные Рукава». Или найду себе какое-нибудь дело в миру. Но почему бы вам не дать мне шанс послужить вам? У вас в доме есть слуги. Все, о чем я мечтаю, — это стать одной из них. Я могу не попадаться вам на глаза — кто-то же должен стричь кусты и подметать дорожки…

Я поднял на нее глаза. Ее красота была почти физически невыносима — словно гипнотический луч, которым природа лишает разума и воли бедных самцов, включили на такую мощность, что он мог уже прожигать стены и сбивать небольшие летательные аппараты. На ней был мой белый шелковый халат — она подвернула его рукава, как я никогда не делал.

— Белые рукава, — сказал я.

— Мой статус меняется каждую секунду, — улыбнулась она. — Я чувствую себя тростинкой, подхваченной ураганом. Будьте милосердны, господин… Алекс.

Это звучало как шутка, но я понял, что она сказала правду.

— Если вы любите поговорить, я могу быть интересным собеседником, — продолжала она. — Я могу развлекать вас музыкой. Я умею делать пятнадцать видов массажа и знаю наизусть множество поэтов, древних и монастырских. Я могу просто сидеть в углу молча. У меня нет другой цели в жизни, кроме вашего счастья. Дайте мне шанс, господин.

Слушать это и глядеть на нее было странно. По всем законам природы просить и умолять должен был я — и мне казалось, что я вижу в ее глазах еле заметную усмешку. Она наверняка знает свою силу, думал я. Может быть, их тренируют на смертниках… Эта мысль меня рассмешила, и я пришел в себя.

— Меня не за что любить, — сказал я. — Я бездельник и лоботряс. Избалованное ничтожество. Ленивый и самодовольный барчук.

— Вы сейчас шутите, — ответила она, — но все это моя прямая специальность. Нас учат понимать человеческие недостатки. И любить их. Став бездельником и лоботрясом, вы все равно найдете во мне опору.

Я понял, что в ней казалось таким странным. Юка была младше меня — но опытнее и взрослее. Она совсем не походила на девушек ее возраста. И неудивительно. У нее, как и у меня, не было детства в обычном смысле, только годы муштры за спиной — пусть и очень специфической.

Ее с младенчества учили понимать человеческие недостатки и потакать им — но не позволяли иметь собственных. «Счастьем» для нее было развлекать другого человека, причем выбрать его сама она не могла. Ее вырастили именно для этой роли.

На миг мне почудилось, что передо мной недочеловек, жестоко изувеченное существо, уродец, выведенный на потеху… Я испытал смесь страха и отвращения. А потом в моем восприятии что-то сместилось, и я сообразил: уродец по сравнению с ней — я сам. Все ее служебные качества, в сущности, были высочайшими моральными достоинствами, которыми обладает мало кто из людей — разве что святые.