Николай Анфимов - В архив не вносить. Остросюжетная повесть Страница 11

Дед Егор обнял их на прощанье, и с внуком на руках, сразу ушел в степь… Одному Богу известно, куда подевались все болезни и хвори.

Без малого месяц, он нес внука безлюдными степями к железной дороге. Пришлось делать огромный крюк, чтобы миновать станцию, на которой высаживали с поездов спецпереселенцев.

На той станции дежурили вооруженные патрули и у всех подозрительных граждан проверяли документы и багаж. За вынос хоть и маленького, но все же внесенного в списки ссыльного, наказание полагалось суровое. Встреча с безжалостными охранниками спецпоселения означала арест, что никак не входило в планы деда Егора, поэтому он и предпочел обойти стороной столь опасное место.

Черными сухарями, что привез с собой, и которых ни грамма не взяли сын с невесткой, питался в дороге сам, и кормил внука. Положит тому сухарик в рот и повернет лицом к своей груди чтобы не поперхнулся на ходу. Алешка посасывает твердый хлебушек и молчит. Так потихоньку и дошли до незнакомой станции, где на другой день и сели в поезд. Добрались до дома – а дома и стены помогают. Дед Егор оказывал посильную помощь по хозяйству одинокой старушке, а та держала трех коз и за работу расплачивалась молоком. Полезное козье молоко и поставило внука на ноги. Вскоре он заходил и начал понемногу набирать вес. Дед Егор воспрянул духом, выздоравливающий внук радовал душу. Раскопал у баньки две грядки, посадил картошку и зелень. По ночам, несмотря на опасность ареста, воровал на колхозных полях, запасался овощами на зиму, зная, что своих не хватит. Добрая старушка умерла, но перед смертью успела сказать соседям, что завещает своих коз деду Егору. Пришлось сколачивать для неожиданного наследства небольшой сарайчик из старых досок и жердей. Козы помогли им прожить несколько лет, а потом одна за другой передохли.

Шло время. Дед Егор старел все сильней, а Алешка рос. Вот только в школе он никогда не учился, не умел ни читать, ни писать. Так и жили, одним днем, – старый да малый.

А с далекого Казахстана весточек больше не было.

Весь послевоенный год дед с внуком голодали. С большим трудом пережили долгую зиму, и дождались лета. Но и лето выдалось на редкость дождливое и холодное. Не наросло ничего на грядках, грибов и ягод в лесу было мало, а рыба не шла в старые сети. Однажды ночью пошли воровать мелкую еще картошку на колхозное поле. Накопали с ведро и принесли домой. Накрыл их с поличным деревенский участковый, когда варили похлебку…

Глава шестая

На вечерней проверке Павлов записался на прием к начальнику тюрьмы.

На другой день к вечеру вызвали. Конвоиры вели его в другой корпус уже без команд и криков. Спокойно шли рядом и разговаривали как со старым знакомым

– Павлов, а ты не боишься, что блатные, которых ты изувечил, закажут тебя своим, или разыграют в карты? Эта публика мстительна и коварна, на любую подлость способна.

– Я свое уже давно отбоялся! Вы мне лучше скажите, какой у вас начальник – вредный или нормальный?

– Нормальный мужик! Вот до него был вредный тип, такой пес, каких поискать. Даже с нами как со скотом обращался, за людей не считал. На повышение ушел, в Москву перевели…

Невидимый, но вездесущий Кузнецов, побывал и здесь.

Из-за большого стола встал высокий седой полковник

– Проходите, Василий Павлович. Садитесь на любой… показал рукой на ряд стульев у стены… мне доложили о ваших подвигах. Признаюсь, весьма удивлен? Редкий человек способен на такие поступки. Шестерых блатных переломать? Запросто могли и зарезать…

Павлов присел на крайний от двери стул. Выждал паузу, и произнес:

– Извините, я к Вам с весьма необычной просьбой: мальчик один у нас в камере осиротел, жалко пацана, свой такой же был…

Полковник выслушал не перебивая. Поскрипывая хромовыми сапогами, прошелся по кабинету

– Ну что ж, Василий Павлович, в таком пустяшном деле я вполне сумею Вам помочь. Тем более что из Москвы, по поводу Вас, мне звонил полковник Кузнецов Петр Иванович. Это мой старый и добрый знакомый, я очень уважаю этого офицера. Просил лично присмотреть за Вами, оказать помощь, если таковая понадобится? Все, что не выходит за рамки моих возможностей, я для Вас сделаю…

На другой день Алешку вызвали в тюремную канцелярию. Вернулся веселый:

– Палыч, я сейчас твой сын! Меня зовут – Павлов Алексей Васильевич. Какая-то баба в погонах, строгая такая, сказала, что ты меня усыновил. Я не пойму – как ты это сумел провернуть? Ну, ты даешь, батя…

– Вчера, на приеме у начальника, я написал заявление о твоем усыновлении. Начальник подписал, и все? Сам не ожидал, что так легко в тюрьме такие дела делаются?

– Не ври, давай, так я тебе и поверил? У наших легавых снегу зимой не выпросишь, не то что нужное заявление подписать. Кто-то из тюремных тузов тебе помогает…

– Все! Хорош балаболить! Бери в заначке карандаш и бумагу, пиши буквы в таком порядке как в азбуке, я тебе там, на листке написал. Пока читать и писать не научишься – шастать по камере не дам! Полезай наверх, грамотей…

– Баба еще сказала, что нас вместе в лагерь отправят, разлучать не будут…

Вызвал Коган. Он сам приехал в «Кресты». Встретил Павлова в дверях тесного кабинета.

За спиной торчали знакомые бугаи.

– Садитесь на табурет, Павлов, побеседуем. Сегодня закроем ваше дело и будете числиться за трибуналом. Дела ваши не так уж и плохи…

Бумаг в деле Павлова было совсем немного – тонкая картонная папочка листов из тридцати с небольшим

«Спасибо Корюхову, если б не он, мое дело было бы толщиной с месячный бухгалтерский отчет. Не зря я ему поверил, все сделал, как обещал. Странно, но мне всегда везло на хороших людей?»

Давно, еще в начале войны, Павлов заметил за собой одну закономерность: стоило ему попасть в горячую переделку, как в самый опасный и критический момент, появлялся кто-то из своих, или даже случайных людей, и помогал ему выйти живым из опасной ситуации. А однажды, когда на прибрежном лугу, его безоружного, расстреливал немецкий пулеметчик, и он, переползая с места на место в густой траве, уже попрощался с жизнью, так как уцелеть не было ни малейшей возможности, а диск автомата был совершенно пуст, из ближайшего леска вдруг ударил винтовочный выстрел, и пулемет замолчал. Как выяснилось позднее – снайпер-эвенк подбирал себе позицию в этом лесу…

– И еще, Павлов. Не советую Вам устраивать в камере драки. Тот урок, что Вы устроили уркам, подпадает под уголовную ответственность и называется – тюремными беспорядками! Очень хорошо, что Вы заступились за мальчика, это мужской поступок, но повторяю – в вашем положении подобное недопустимо! Как ни странно, но тюремное начальство одобрило Ваш поступок, и наказало блатюков? А могло быть и наоборот. Так что будьте наперед благоразумны и сдержанны…

Павлов терпеливо выслушал следователя и попросил посмотреть свое дело. Как он и ожидал, в обвинении остался только плен, и ничего более. Поставил свои подписи в указанных местах и встал

– Не смею Вас больше задерживать, Павлов, прощайте…

Глава седьмая

1941 год. Июнь – июль.

…По заставе работал ас – минометчик. Он ложил мины в трех – пяти метрах одну от другой, с интервалом в три – четыре секунды. Тяжелые чушки8 легко прошивали крышу казармы и рвались в спальном помещении. В том месте, где, когда то стояли пирамиды с винтовками, было месиво из бревен, досок, штукатурки, и прочего лома.

Павлов схватил на ходу гимнастерку, в майке и галифе выбежал во двор П-образной заставы. По двору метались заспанные и ошарашенные пограничники. Среди их вертелся и хватал пробегающих солдат за руки низкорослый и толстый политрук. Он что-то кричал и показывал рукой на реку. Павлов взглянул в ту сторону и оцепенел: по всей видимой части реки, на черных резиновых лодках, переправлялись немцы. С их бортов по берегу били ручные пулеметы и трескучие автоматы, а в двухстах метрах от заставы, первые лодки уже уткнулись в песок, и немецкие солдаты лезли на обрыв берега.

Подбежавший политрук схватил его за локоть

– Павлов! Надо спасать и уносить в тыл партийные документы отряда! Там все протокола собраний, партийных обязательств… весь партийный архив заставы!

Павлов выдернул локоть из цепких пальцев политрука, натянул до конца гимнастерку

– Иди ты на хрен!!! Ты сам написал эту муру – сам и спасай!

Побежал к стоящей невдалеке от казармы конюшне. У ее стены лежал убитый пограничник, в ногах валялась трехлинейная винтовка. Перевернул солдата на спину, тот был уже мертв. Павлов схватил винтовку и побежал к обрыву берега. На ходу, краем глаза, успел заметить, как под ногами растерянного политрука рванула мина.

«Не успел написать донос, партийный деятель? Ну и хрен с ним, надоел зануда, хуже горькой редьки…»