Альберт Гурулев - Росстань (сборник) Страница 11

Букин сидит красный, китель расстегнул.

– Надо полагать, что к лету все будет кончено. Партизаны в тайге сидят, боятся нос высунуть. Налет на заимку не в счет. В тайге они голодают. Последних коней доедают. Правда, – это, господа, по секрету, – из России идет большевистская армия. Но здесь она неминуемо столкнется с японцами. И тогда посмотрите, кто сильнее: мужики или императорское войско.

– А потом ведь японцев отсюда не выгонишь, – пугается Сила Данилыч.

– Это другой вопрос и дело будущего, – резко говорит есаул. – Наша основная задача – выжечь красную заразу. Партизан надо искать не только в тайге, но и в поселке, и на заимках.

Сила Данилыч не унимается:

– Нет у нас на Шанежной партизан.

– Ох, Сила, – Илья грозит коричневым пальцем, – принюхиваешься ты, узнаешь, куда ветер дует. Ты ведь против ветра не попрешь.

– Гы-ы! – смеется Сила. – Против сильного ветра даже мочиться не резон.

Андрей томится, что ему не дают говорить, и, уловив паузу, объявляет:

– Есть на Шанежной партизаны.

Все поворачиваются к младшему Каверзину.

Андрей рад вниманию, и ему еще больше хочется удивить всех.

– У меня тут запопутьем еще одно дело. Сегодня ночью или завтра утром возьмем Северьяна Громова, Федьку Стрельникова и их дружка Лучку.

– Как возьмем? – не понимает Сила.

– Арестуем. Сегодня подъедут трое наших, и мы их тихонько, по одному возьмем.

– Ладно ли? – спрашивает Проня. – Мерзавцы-то они мерзавцы, но они не воюют.

– Мы о них больше знаем.

Андрей стукнул ладонью по столу. Потом словно спохватился, осторожными шагами прошел за занавеску, к Марине. Жена спала, Рядом на табуретке, прислонившись к кровати, спала уставшая от бессменного дежурства Федоровна.

– Бабушка, – потряс ее за плечо Андрей. – Пойдем с нами за стол. Слышишь, бабушка.

Зевая и крестя рот, Федоровна медленно встала.

– Стаканчик вина выпьешь?

Не дожидаясь ответа, Андрей подхватил повитуху, потащил к гостям.

На молодую бабку хозяева смотрят с лаской: ребятенка приняла, Марина не болеет.

Наполнили рюмки. Выпили. Но Федоровне не идет водка, комом в горле стоит: ишь, задумали, ироды, крестника заарестовать! И заарестуют – у них власть. А Федька и не знает, сном-духом не ведает, какая беда собирается над его дурной башкой.

За окном послышался лошадиный топот.

– Кого-то черти несут.

Федоровна осуждающе нахмурила брови, закрестилась, зашептала губами.

Андрюха понял, пьяно закрыл рот ладонью, подмигнул.

– Не буду, бабушка. Сорвалось про чертей.

Дверь открылась, вошли вооруженные милиционеры, вытянулись перед начальством.

Выслушав рапорт, Андрей хотел было поднести вошедшим по стаканчику, но, совершенно счастливый, старик Каверзин перегнулся через стол и шепотом попросил у есаула разрешения пригласить милиционеров за стол.

– Вы хозяин, – развел руками Букин.

Милиционеры смущенно сбросили полушубки, бочком подсели к столу. Но, оглушенные большими стаканами водки, легко побороли скованность, жадно набросились на еду.

У повитухи сердце болит: «Вот они, супостаты, уже приехали за крестником. Морды красные. Отъели на казенных харчах».

Делать что-то надо. Делать…

Красные морды у милиционеров. С морозу, от водки. Крепко движутся челюсти.

Федоровна посидела немного, вышла из-за стола.

– Жарко как сразу стало… Пойду охолонусь. В голову вино бросилось.

Надела на себя чей-то полушубок, набросила шаль. Вышла на улицу, оглянулась, заспешила домой. На счастье, крестника увидела на улице.

– Федя, иди-ко сюда.

– Крестная? – заулыбался тот. – Тебя и не узнаешь. А я думаю, что за девка идет?

Анна Федоровна зашептала скороговоркой:

– У Каверзиных бабничаю. Так сейчас пьяный Андрюшка болтал, что вас троих сегодня ночью или утром заберут – и к ногтю.

– Кого троих?

– Известно кого: Лучку, Северьку и тебя.

– Не путаешь, крестная? Верно говоришь? – насторожился Федька. От его веселости не осталось и следа. Глаза сузились, резче обозначились скулы.

– Христос с тобой, Федя. Рази я пьяная? Бегите куда-нибудь. Убьют они вас.

– Спасибо, крестная. И до свиданья. Не бойся. С нами ничего не случится.

Анна Федоровна пошла обратно, а Федька отправился к Северьке. Рыжий его чуб воинственно торчал из-под папахи.

На возвращение Федоровны в зимовье Каверзиных никто не обратил внимания. Сила Данилыч сидел уже рядом с Букиным и длинно рассказывал о том, как он участвовал в боях против турок. Потом объявил, что завтра же уедет в Турцию: надоела неразбериха.

– На кого ребятишек оставишь? – икал ему через стол Проня.

– Хозяйство ладное. Оставлю жене. Пусть ростит. А я уеду.

Илья на такие разговоры внимания не обращал. Знал, что пьяный Сила всегда собирается в Турцию.

Отец Михаил с преувеличенным усердием выбирал из бороды капусту. На впалой его груди висел большой крест с распятым Христом. Поп ни с кем не разговаривал, только тихо повторял одно слово: «Христопродавцы».

Евсеевна в кути угощала Федоровну чаем, настоянным на листьях дикой яблони. Женщины изредка поглядывали на мужиков и качали головами.

Лицо Федьки в красных пятнах, под кожей, как маленькие мыши, перекатываются желваки. Северька редко видел друга таким.

Старый Громов, увидев, что при нем не начинают какого-то важного разговора, обидчиво повернулся спиной, ушел во двор.

– Что-то стряслось? – спросил Северька, когда за отцом закрылась дверь. Федька выпалил одним духом:

– Сегодня ночью или завтра утром нас должны арестовать.

По пути к Громовым Федор зашел за Лучкой, но ничего дорогой ему не рассказывал, и теперь Лучка сидел, напряженно вытянув шею, настороженно прищурив глаза, и еще больше походил на поджарую хищную птицу.

– Кто тебе сказал? – усомнился Северька. – Сорока на хвосте принесла?

Федька обстоятельно рассказал о разговоре с крестной матерью, добавив, что нужно сегодня же бежать.

– Три милиционера уже приехали. Ходили к Каверзиным. Андрей у них за старшего. Не знаю, о чем они договорились. Андрей сегодня в стельку пьян.

– Если дадимся им – хорошего ждать нечего. Скорее всего пошлют караулить шипишку к Лучкиному отцу.

Парни замолчали. Думали.

Старый Громов, вернувшийся в землянку, увидел серьезные лица друзей, вопросительно посмотрел на сына.

– К партизанам сегодня бежим, отец. Милиционеры приехали за нами.

Сергей Георгиевич не удивился.

– Бежать – дело непростое. Кони вам нужны добрые. Оружие.

– Знаем, надо. Об этом и думаем. Шашку свою отдашь?

Вместо ответа старик вышел за дверь. Вернулся, обсыпанный сенной трухой. В руках длинный, обмотанный тряпками сверток. Развернул.

– Винтовка, – ахнули парни. – Японская!

Молча из кармана полушубка достал подсумок. Из подсумка желто глянули патроны.

– Возьми. И шашку возьми.

– Коня у нас доброго нет. Серко хромает, обезножил.

Отец запустил пальцы в густую бороду.

– Для казака хорошего коня украсть – не грех. Без коня казак – не человек.

К полночи Северька отправился во двор Силы Данилыча. Шел вдоль заплотов, прячась в тени. Оглянувшись, – нет ли кого в улице – перемахнул через жердяную изгородь, к лошадям. Белолобого, гривастого жеребца поймал без труда. Прошлый сенокос работал Северька по найму у Силы и хорошо изучил норов Лыски.

Мимо проскрипели размеренные шаги. Северька припал к коню, спрятался за его широкой грудью, готовый на все. Конокрада не пощадят. Рука сама ползет за голенище унта, где с сегодняшнего вечера лежит у парня отливающий синью тесачок.

Шаги затихли. Северька вздохнул и вытер пот со лба.

В заимке Стрельниковых все спят. Лишь Федька сидит впотьмах, изредка зажигает спички, и тогда видно его сосредоточенное лицо. Тихонько мурлычет:

Счастлив, кто дома остается,Живет помещиком в дому.

– Чо полуношничаешь? – подает голос мать.

– Не спится.

– Мотри. Завтра рано тебе вставать.

Богатырски храпит Саха. Под столом мышь хрустит завалившимся сухарем. На печке кот потягивается, мучается: неохота прыгать на холодный пол, мышь гонять, а надо бы. Через окно месяц светит – на полу неровное, угловатое пятно.

Не умеет, не любит Федька много думать. Да и думать особенно нечего: бежать надо, не то пулю схлопочешь за так, за здорово живешь.

И вот сейчас он, Федька, шагнет за порог. В другую жизнь. Еще свободную от привычек и чистую от грехов. Там – старые, заимочные грехи – не в счет.

Федька вздохнул и снял со стены Сахину трехлинейку.

Федька вышел во двор. Степанка, почуяв неладное, соскользнул с печки, в унтах на босу ногу выскочил следом.

Конь Александра стоял под седлом. Рядом Федька. За его спиной видна винтовка. На боку – шашка.

– Ты куда, братка?

– К партизанам.

Степанка мучительно раздумывал. «Как же так? Братка Александр говорит, партизан надо уничтожать, а братка Федя взял у него винтовку, коня и к партизанам бежит».