Александр Звягинцев - На веки вечные. Роман-хроника времен Нюрнбергского процесса Страница 11

– О чем вы думаете, госпожа Чехова? – с недоумением уставился на нее Фрейзер. – Вы же еще помните, что такое Голливуд? Или бомбежки и русские солдаты отшибли вам память?..

Послушайте, никаких карточек, пайков, голода, поисков приличной одежды… Никаких развалин, оккупантов, патрулей, бандитов… Никакой стрельбы, обысков и угроз… Я слышал, вы собираетесь сколотить здесь какой-то маленький театрик… Зачем он вам?

– Чтобы не умереть с голода.

– Забудьте о голоде! У вас будет все!

– Но здесь у меня родные, друзья, коллеги…

– Бросьте уговаривать себя, – уже раздражаясь, отмахнулся Фрейзер. – Вы же прекрасно понимаете, что не сможете жить в Германии!

– Почему вы так считаете?

– Потому что одни будут вас ненавидеть за личные связи с Гитлером и Геббельсом, другие – за шпионаж в пользу русских… Вас будут ненавидеть не только в Германии, а во всей Европе.

– Это все ложь! Ложь! Никакая я не шпионка!

Фрейзер снисходительно усмехнулся:

– Да? Что вы говорите!.. А какая разница! Кто будет в этом разбираться?

Чехова прикрыла глаза. Этот неприятный человек был прав – разбираться никто не будет.

– Послушайте, я еще понимаю ваши колебания насчет кино… Все-таки возраст берет свое, роковых героинь вам уже играть тяжело…

– Это уже хамство! – выпрямилась Чехова.

– Да бросьте! – отмахнулся Фрейзер. – Это всего лишь правда. К тому же английский язык вы подзабыли, и ваш немецкий акцент вряд ли понравится американцам – они теперь всех немцев считают фашистами…

– Зачем же вы предлагаете мне договор?

– Но мы готовы рискнуть, – засмеялся Фрейзер. – Мы, американцы, широкие люди. И знаем, что бизнеса без риска не бывает. Хорошего бизнеса. К тому же у нас есть запасной вариант.

– Вот как. И что же это за вариант?

Фрейзер вполне по-хозяйски прошелся по комнате. Остановился у русских икон, ухмыльнулся.

– В Америке из того, что здесь, в побежденной и раздавленной Германии, доставляет вам одни заботы и неприятности, можно запросто составить приличный капитал и обеспечить себя на всю жизнь… Без проблем, госпожа Чехова! – поднял указательный палец Фрейзер. – Уверяю вас – без всяких проблем…

– Я не понимаю, что вы имеете в виду? – беспомощно сказала она. И тут же страшно разозлилась на себя за эти жалкие интонации. Надо взять себя в руки, в конце концов. Этот тип и так слишком много себе позволяет.

– Мемуары, – щелкнул пальцами Фрейзер. – Ваши мемуары, госпожа Чехова. Студия готова закупить и права на их издание, и права на экранизацию… А это уже серьезные деньги!

– Вы считаете, что мои воспоминания будут так интересны?

– Уверен. Даже если то, что было в действительности, не так захватывающе, чтобы увлечь американского читателя, можно со спокойной совестью упомянуть об интимных контактах с высшими должностными лицами Третьего рейха… Лучше всего с теми, кто уже мертв, чтобы нам не докучали потом назойливыми опровержениями…

– Вы с ума сошли! Ничего подобного я «вспоминать» не собираюсь!

– Ну-ну, не отказывайтесь сразу… К чему такая спешка? И спокойнее, спокойнее. Вам нужно быть рассудительнее… Я ухожу, но скоро вернусь. А вы подумайте. Хорошо подумайте. Тем более, у вас нет другого выхода.

– Почему это?

– Потому что отказа мы не примем, – с вполне очевидной угрозой сказал Фрейзер. – Запомните это.

В Черч-хаусе (Вестминстер) продолжаются заседания Лондонской конференции стран-победительниц, на которой должен был быть разработан Устав Международного военного трибунала. Трибунал обещает стать грандиозным мировым событием, расследующим небывалый масштаб преступлений. Страницы газет, журналов, кадры кинохроники переполнены документами о преступлениях фашистов. Газеты сообщают, что многотомные свидетельства преступлений вызывают растерянность даже у опытных юристов.

И тем не менее обсуждаемый Устав трибунала предусмотрит процессуальные гарантии подсудимым – в частности, право защищаться лично или при помощи адвокатов, давать объяснения, допрашивать свидетелей, обращаться к суду с последним словом…

Глава XII

Вход запрещен

«Немцам вход запрещен» – гласила надпись на немецком языке, небрежно намалеванная белой краской прямо на двери под вывеской «BAR». Молодой мужчина, высокий, светловолосый, в скромном гражданском костюме, который был явно с чужого плеча, невольно замедлил шаг и какое-то время смотрел на надпись, словно пытаясь сообразить, где он находится. Он даже оглянулся, словно не веря своим глазам.

Перед ним была обычная улица послевоенного немецкого города, подвергшегося массированным бомбардировкам союзников – развалины, горы кирпичей, несколько случайно уцелевших домов, в одном из которых и расположился бар для оккупационных войск, и куда-то бредущие люди, слишком тепло одетые для жаркого летнего дня, с чемоданами и узлами в руках…

У молодого мужчины были светло-серые, почти прозрачные глаза. Многодневная щетина на лице подчеркивала худобу и усталость, но в отличие от бредущих мимо него людей он не выглядел изможденным и тупо безразличным ко всему происходящему.

К бару подкатил военный джип, набитый американскими солдатами, что-то весело галдящими. Вывалившись из машины, солдаты, небрежно отпихнув мужчину, загораживавшего им путь, скрылись в баре. Он опустил голову и двинулся было дальше, но в темной арке дома вдруг увидел совсем юную немку и темнокожего американского сержанта у стены. Девушка деловито поправляла юбку, а американец, ничего и никого не стесняясь, не торопясь застегивал штаны.

Приведя себя в порядок, сержант с ухмылкой протянул девушке пакет. Та тут же радостно развернула его и обнаружила в нем один чулок. Она недоуменно посмотрела на него, потом робко сказала на ломаном английском:

– Это только один, Джон! Один. А нужно два… Два, – показала она растопыренными пальцами.

– Завтра, – заржал страшно довольный собой американец. – Завтра здесь же мой друг даст тебе второй. И будет два. Но сначала…

Американец наглядно показал, что будет сначала.

– А потом второй чулок… От моего друга. Понятно?

Немка послушно кивнула, хотя глаза ее налились слезами. Американец снисходительно потрепал ее по щеке. И вдруг увидел мужчину, давно уже наблюдающего за этой сценой.

– Пошел отсюда, фашистская свинья! – проорал американец и, угрожающе сжав кулаки, двинулся на светлоглазого мужчину в тесноватом костюме.

Но тот, совершенно не изменившись в лице, вдруг коротко, незаметно размахнулся и въехал кулаком американцу в живот. Тот ахнул, выпучив глаза, и согнулся пополам. Таким же коротким рубящим ударом по шее светлоглазый свалил американца на землю. Повернувшись к девушке, он схватил ее за руку и потащил за собой по улице прочь от арки, в которой лежал, схватившись за живот, американец.

– Пошли отсюда!

Он торопливо шел прочь, таща девушку за собой. Та все время оборачивалась, а потом вдруг решительно вырвала руку и остановилась. Светлоглазый, тоже остановившись, хотел что-то сказать, но не успел.

– Что ты наделал? Кто тебя просил? – возмущенно спросила девушка, и лицо ее исказилось самой настоящей ненавистью. – Мы с сестрой теперь подохнем с голоду! Нам придется бежать отсюда. Куда? Подыхать?

Светлоглазый смотрел на нее, ничего не понимая.

– Он был наш постоянный клиент! Приводил к нам своих друзей! Он давал нам сигареты, а мы меняли их на хлеб, – рыдала девушка. – А теперь нам не на что будет жить! А если ты его убил, американцы нас найдут и расстреляют. Ты понимаешь, что ты наделал, идиот!

– Ты же немка, – сдавленно пробормотал светлоглазый.

– Да, я немка, а ты кто? Эсэсовец? Или гестаповец? Это вы довели нас до этого, проклятые ублюдки! Это все из-за вас!.. Я сейчас вызову патруль, и пусть они расстреляют тебя, гитлеровская скотина! Я скажу, что ты напал на нас с Джоном!

Она вцепилась в молодого человека и принялась вопить:

– Помогите! Патруль!

Светлоглазый какое-то мгновение смотрел на жалкое и злобное личико, еще совсем юное, а потом таким же коротким рубящим ударом по шее свалил девушку на землю.

– Твари! Продажные твари, – пробормотал он. – Грязные ничтожества!

Девушка, лежавшая неподвижно, вдруг зашевелилась, потом поднялась на колени, мотая головой, и обеими руками схватила его за ногу. Она что-то хрипела, а на губах у нее выступила кровавая пена.

Светлоглазый медленно протянул к ней руку, взял за горло, чуть сжал пальцы. Потом немного поднял руку вверх, шея девушки вытянулась, подбородок обострился… Мужчина, глядя прямо в ее омертвевшее лицо, чуть заметно встряхнул легонькое тело. Девушка сразу обмякла, глаза ее закатились. Затем он разжал пальцы, и тело тряпичной куклой свалилось на землю. Брезгливо отпихнув его от себя ногой, сероглазый достал платок, болезненно морщась, тщательно вытер руки, бросил платок на лицо девушки и быстро ушел, не оглядываясь.