Юлия Волкодав - Волк советской эстрады Страница 11

С лавочки я тогда быстренько снялся, пока меня не заметили, и Лёньке ничего говорить не стал. Он снова и снова рассказывал, как Катя гениально сыграла очередной этюд, а я каждый раз мрачнел и старался перевести разговор на другую тему. Например, пытался объяснить, что вокруг полно симпатичных девчонок, вот Маринка недавно на нашу улицу переехала, рыженькая красавица. Или Дашка из пятого дома. Да полно же вариантов! А отдыхающих каждое лето сколько приезжает! И к местным парням они более чем лояльны. Но Лёньку не интересовали девчонки «вообще», он их чурался, как чурался посторонних людей, не осведомлённых об особенностях его речи. Ему почему-то нужна была эта толстозадая дура.

И когда всё наконец разрешилось, Лёнька пришёл ко мне совершенно убитый. Морально, хотя из разбитого носа у него капала кровь, а на руках были сбиты костяшки. Первым делом я начал интересоваться, кому идти чистить морду. Драться мой друг умел, а руки пианиста оружие страшное, скажу я вам. Но его требовалось довести до кондиции, чтобы он начал их распускать, чаще всего Лёня избегал конфликта. Судя же по разбитому носу, в тот раз столкновения избежать не удалось, и явно требовался реванш. Но Лёня покачал головой и, гундося, заикаясь на каждом слове, сообщил:

– Она не хо-хохо-очет со мно-ой встре-ечаться.

Я не знал, смеяться мне или плакать. У меня к тому времени уже куча девок была, я активно набирался мужского опыта, особенно летом, за счёт отдыхающих. Причём, как правило, девушки оказывались старше меня, но никому сей факт не мешал. А Лёнька, стало быть, наконец-то решил перейти от созерцания прекрасной Кэт к конфетно-букетному периоду. И получил от ворот поворот.

Но смеяться мне быстро перехотелось, слишком уж несчастный был вид у моего друга. К тому же он заявил, что бросит музыкалку.

– А смы-ысл, Бо-орь?

Да действительно, какой уж тут смысл, если учесть, что он заканчивал седьмой, последний класс музыкальной школы, и все преподаватели в один голос твердили, что ему нужно учиться дальше.

– Я-а и-игра-аю лу-учше все-ех, я за-апевала, а ей ну-ужен этот ба-а-арабанщик!

Вот тут я понял, что надо действовать решительно.

– У тебя бабушка сегодня дома?

– На-а де-ежурстве.

– Отлично! Тогда дуй домой за спиртом. Встречаемся на нашем старом месте.

Старым местом называлась бамбуковая роща вверх по горе от школы. Бамбуковые заросли образовывали нечто вроде укрытия. Случайно обнаружив рощу, в детстве мы часто в ней играли в войну, а став постарше использовали для запрещённых удовольствий. В тот день напились мы с горя отменно, причём Лёньку сначала не брало, он снова и снова рассказывал мне о коварстве возлюбленной, а потом разом опьянел, да так, что пришлось волочь его на море, хотя уже был октябрь, и макать в воду, чтобы хоть как-то привести в чувство.

Как порой в жизни всё меняется. Тогда я, «умудрённый опытом», хоть и жалел менее удачливого друга, но и чувствовал некоторое превосходство. А потом худощавый и замкнутый Лёнька превратился в красавца Волка, и теперь женщины чуть не сами прыгали к нему в койку. А мне, толстяку Карлинскому, вечно доставались… Эх, ладно, не будем о грустном».

Так как в музыкальную школу Лёня попал в середине учебного года, ему пришлось догонять остальных. Со специальностью проблем не возникло, с Ильёй Степановичем они за несколько месяцев освоили программу первого класса и взялись за второй, а вот сольфеджио и музыкальную литературу нужно было как-то подтягивать. Попросить преподавателя, суровую Нину Константиновну, которая вела оба предмета, об индивидуальных занятиях стеснительный Лёня даже не догадался. А Нина Константиновна, ещё не подозревавшая, какой талант попал в её распоряжение, педагогической чуткости не проявила. Это потом она чуть не молилась на маленького Волка вслед за Ильей Степановичем, а поначалу Лёне приходилось туго. Одноклассников он чурался, стараясь лишний раз не открывать рот, чтобы не спровоцировать насмешки, приходилось самому разбираться в ладах, четвертях и тактах, потоке новых слов и понятий, причудливых закорючках на нотном стане. И тогда на новенького мальчика обратила внимание Катя.

Она появилась возле его парты, которую он ни с кем не делил, словно добрый ангел. Сначала Лёня увидел кончик толстой косы с белой ленточкой на конце, который упал ему на тетрадку. И только потом, подняв голову, встретился с карими глазами и пухлыми щеками, слегка розоватыми от смелости их обладательницы.

– Тебе помочь? Тебя ведь Лёня зовут, да?

– Да-а.

Он суетливо подвинулся, уронив сразу и тетрадку, и перо, и чуть было не перевернув чернильницу. Для Лёни вообще потрясением был тот факт, что в музыкальной школе девочки учатся вместе с мальчиками, в отличие от школы общеобразовательной, точнее, мужской гимназии, которую он посещал.

Оказалось, что Катя отличница, и всегда берёт шефство над отстающими – она сообщила это Лёне в первую же минуту общения. И рьяно взялась «подтягивать» новичка. Они занимались на переменах и после уроков, потом Лёня неизменно провожал её домой, таская заодно футляр со скрипкой. Подтянулся он быстро, если говорить честно, ему хватило двух-трёх занятий. Но очень не хотелось признаваться в этом Кате, и он ещё недели две обращался к ней то с одним, то с другим вопросом. Потом уже стало ясно, что Волк – новый отличник, Нина Константиновна начала его хвалить и ставить в пример. Если от класса требовалось хором назвать сыгранные преподавателем ноты, один ряд оборачивался на Катю, а второй на Лёню. Музыкальные диктанты списывали у них же. Лёня по-прежнему таскал Катину скрипку и отчаянно ревновал к Армену. Дураку-Армену, играющему на дурацких барабанах («Что там игра-ать-то, сту-учи себе и сту-учи, то-оже мне, инстру-умент!»), к тому же плохо играющему. Но Армен сидел с Катей за одной партой, и сидел там ещё до появления в классе Волка. Это, по мнению Лёни, было единственным препятствием их дружбе. Вот если бы не Армен, Лёня бы пересел к Кате. Катя к нему на «камчатку» пересесть не могла, потому что плохо видела и носила очки.

Из-за отдалённости парт, опять же по мнению Лёни, их общение было редким и мимолётным:

– Волк, ты домашку делал? Дай списать!

– Волк, у тебя гармония получилась? Дай посмотреть!

– Волк, закинешь скрипку домой? Я хочу с девчонками в «Смену» пойти, лень крюк делать.

И Лёня давал списать, делал второй вариант гармонии, тащил скрипку Кате домой, где, стесняясь, отдавал её Катиной бабушке, пока обладательница инструмента развлекалась в кино. И упорно не замечал, что в кино она пошла не с подружками, а с Арменом.

Словом, детские страсти начались в первом классе музыкалки и продолжались до седьмого, когда и произошло роковое объяснение.

Школа дружно готовилась к праздничному концерту ко Дню Великой Октябрьской революции. На Лёне, как на самом одарённом выпускнике, держалась чуть ли не половина программы – он аккомпанировал хору, играл фугу Баха из «Хорошо темперированного клавира» и ещё два этюда по мелочи. Репетиции шли ежедневно, занимая всё свободное время, но Лёня данному обстоятельству только радовался, так как Катя тоже репетировала, в концерте она исполняла отрывок из «Испанской симфонии» Лало, причём сильно фальшивила в финале. Но её преподавательница фальши почему-то не замечала, а Лёня мучился, разрываемый противоречием: любовью к чистому звуку и любовью к Катьке, сей звук из скрипки извлекающей. Когда во время генерального прогона она снова смазала концовку, он не выдержал и после репетиции подошёл к ней.

– По-ослушай, у те-ебя во-от тут нето-очно, – Лёня заглянул в ноты, которые Катька держала в руках. – Ви-идишь, тут соль ди-иез, а ты игра-аешь…

– А ты что, в скрипачи заделался? – вскинулась Катька, краснея, то ли от возмущения, то ли от верности Лёнькиного замечания. – Я же тебя не учу на пианино бряцать.

– Да-а не-ет, я про-осто слы-ышу, – опешил Лёня, не ожидавший такого отпора.

– Ты достал уже, зануда! Слышит он! Тоже мне, великий музыкант Большого Сочи! Только с тобой все и носятся, Волк то, Волк сё. Сиди вон за своим пианино и не лезь, куда не просят.

Катя прекрасно знала, что у неё неверная концовка, но правильный пассаж у неё не получался технически, и она играла, как выходит, надеясь, что никто не заметит вольной трактовки Лассо. Преподавательница, древняя старушка, ветеран школы, чуть ли с не дореволюционных времён учившая детей музыке, была уже глуховата и подслеповата, дорабатывала последний год и не требовала слишком многого от учеников.

Лёня хотел что-то сказать в своё оправдание, но тут очень некстати в зале появился Армен. К тому времени его давно уже отчислили из музыкалки за неуспеваемость, и теперь он приходил просто так, в гости, к немалому раздражению Лёни.