Станислав Савицкий - Самоучитель прогулок (сборник) Страница 11

Ликер «Рябчик» на основе трав дарит незабываемое ощущение духовного подъема. Один «рябчик» дает один космос – так написано на торце жестяной пробки, в центре ее – логотип того же креативного агентства. Также в продаже есть какая-то водка под названием «Заинька» – как пишут в путеводителе, любимый напиток философа Гаэтана Тэйара, жившего в Провене. Сто лет назад он был известен всей Европе как автор книг о воскрешении мертвых. Тэйар мечтал о духовном возрождении и обдумывал, как можно вернуть к жизни выдающихся людей. Мерзавцев и обалдуев он разумно не собирался воскрешать, впрочем, и зла на них не держал, так как был католиком. Тэйар присматривал одну из планет поближе к Земле, чтобы поселить там часть человечества, поскольку в скором будущем, если заняться воскрешением вплотную, места на нашей планете будет не хватать. Транспорт Тэйар не любил. В Париж ходил пешком, не пользовался даже экипажами. И умер после того, как уже в преклонные годы его уговорили подъехать до соседнего городка на телеге, так как по здешним меркам стоял сильный мороз – минус десять. И даже выпал снег, что для местных настоящий праздник. По этому случаю Тэйара заставили надеть пальто – а он категорически не признавал, помимо транспортных средств, теплой одежды и даже зимой ходил в пиджаке. После этого попрания идеалов и устоев философ скоропостижно скончался.

Незадолго до смерти ему удалось воскресить любимого кота Заиньку, который несколько часов не подавал признаков жизни. Тэйар влил ему в пасть грамм 200 своего фирменного напитка – водки, настоенной на скорлупках каштанов. Животное очнулось, его тут же стошнило, потом его пробрал понос – и оно в ужасе удрало на чердак. Последние отпущенные Тэйару дни жизни оно обходило его стороной. Некоторое время оно странно подпрыгивало, прежде чем сесть, и издавало звук, похожий на протяжный гул самолета, и только после кончины хозяина вернулось к прежней котовьей жизни. В честь чудом исцелившегося напиток был назван «Заинькой».

Это один из главных деликатесов Провена.

В Провен стоит съездить в пятницу, во второй половине дня. По пятницам там музеи работают до обеда, а вторую и последнюю пятницу и вовсе закрыты. Музеи там мало чем отличаются от провинциальных музеев в заштатных городках. Ради них отправляться в это путешествие, пожалуй, глупо. Но есть там кое-что другое. Когда вы все-таки доберетесь на поезде до Провена, перепробовав по дороге все вкусности (рекомендуется также духоподъемный напиток «Путешествие на край ночи» – мутная анисовая похлебка цвета воды в Сене), особенно по нему не разгуливайте. Он состоит сплошь из открыточных видов как образцовый турцентр, где сохранился уникальный средневековый ансамбль.

Во-первых, обратите внимание на местных жителей: они коренасты, длинноруки, у большинства из них нижний прикус, узкий лоб, глубоко посаженные глаза, они хмурятся и насупливают брови. В этих местах больше, чем где бы то ни было, замечаешь, что в некоторых регионах у французов есть архаичная протоиндоевропейская косточка. Характерным образом выглядел другой знаменитый выходец их этих мест – изобретатель пилюльоваль Жан Додо. Он жил на отшибе, в деревянном доме возле реки. Преподавал в школе физику и математику, катался по городу на самодельных роликовых коньках и устраивал пиротехнические представления по праздникам, за что в старости получил почетную кличку Чертодеда. Местные его побаивались и старались лишний раз с ним не связываться. Во Франции он был известен своими книгами о фантастической пилюльоваль, на которой можно улететь в космос. К нему ездили на поклон, за советом и посмотреть на чудика. Ни он, ни его ко всему привычные соседи в космос так и не полетели. Только после войны сын директора школы, где он преподавал, донес до столичных ученых суть дерзких идей изобретателя. Сначала в космос запустили камамбер, созревший на соломке в деревушке где-то под Блуа, потом петуха, выведенного генными инженерами из кости птицы, найденной археологами на раскопках античного города под Нимом. Петух в кинорепортаже о полете смешно пытался взлететь, но вместо этого делал медленные па какого-то японского танца. Наконец, запустили первого космонавта по фамилии Гэнсбур. Слетал он неплохо, но когда вернулся, обнаружил, что сын его стал выпивать, связался с рок-музыкантами и прославился смешными полупристойными песнями. При этом все вокруг в нем души не чаяли. А когда он стал жить со старшеклассницей, Франция признала в нем любимого своего сына. Его выходками возмущались, сдерживая смех и не скрывая восхищения дерзостью. Единственное, что нация не смогла простить ему сразу, – это «Марсельезу», спетую под рэгги с сокращенным припевом «К оружию и т. д.». Нация сделала вид, что отлучит любимого непутевого сына от чего-нибудь, но потом утешилась гастрономическими изысками, выпила славного вина и отпустила ему и этот невинный грех.

А теперь – второе, на что надо обратить внимание в Провене. Поднимаясь на холм, за первым поворотом направо спуститесь по узкому переулку, названному в честь чем-то отличившегося в свое время дикобраза. За вторым домом справа надо будет перелезть через забор, зайти за амбар, пройти его насквозь, выйти с другой стороны и протиснуться между стеной и оградой на соседний участок. Там вас ждет невиданное зрелище: бетонный скворечник на одну живую душу, со скошенной крышей, с окном на узком фасаде и входом по миниатюрному пандусу с правой стороны. Подвал оборудован под гараж для двухместной машины. Это идеальное частное жилье – нечто наподобие крошечных комнат, которые проектировали в коммуналках архитекторы-конструктивисты. Возле этой мечты Ле Корбюзье надо тяпнуть грамм 200 «Заиньки» и смело возвращаться восвояси.

В воскресенье городок Версаль пустынен. К часу дня закрываются большинство магазинов, открыто только несколько кафе, народу на улицах почти нет. Уютный, спокойный городишко с приземистыми домами дремлет средь бела дня. В кафе публика потягивает Crémant de pomme, кто-то перекусывает tourte или кишем. Две вечные старухи за крайним столиком обсуждают покупку квартиры в Париже. Остановить свой выбор решительно не на чем. Своей знакомой они не дают слова сказать, она ничего не смыслит по причине неисправимой молодости. На вид ей можно дать за 60.

Парк за последнее время приведен в порядок, полностью оборудован для туристических нужд и оцеплен со всех сторон охранниками и охранницами в черных штанах и футболках. В бывших конюшнях теперь президент проводит часть отпуска.

Когда я впервые приехал в Версаль, я не ждал от него радостей луна-парка. Почему-то я думал, что грустные мерцающие пейзажи Атже должны были сохраниться в нем до сей поры. При том что Атже больше снимал Сен-Клу, и, конечно, я мог перепутать снимки Сен-Клу с версальскими. Самое удивительное, что несмотря ни на что я умудрился ощутить в современном Версале дух Атже. Может быть, потому что был не сезон – ранняя весна или поздняя осень, когда сад живет особенной жизнью, ненарядной, безлюдной, укромной, как будто замершей, но я это обаяние несвоевременности особенно люблю. Обожаю Петергоф в феврале: заснеженный партер верхнего сада, затянутые бечевкой холстяные коконы, в которые кутают деревья, дощатые кабинки для скульптур – марсианский пейзаж, созданный под мудрым руководством местного завхоза. Ни один дизайнер не способен на такую неслыханную простоту.

В первый мой приезд Версаль показался мне немного Павловском, немного Бабигонскими высотами. Версаль тонул в лесопарке и в бесконечном канале, вдоль которого можно было идти и выпить столько бутылок шампанского, сколько ты мог унести, – почти как на прудах под Петергофом, откуда подается вода для фонтанов. В Версале тогда постепенно приводили в порядок разные части парка. И самым милым делом было пить сидр на Канале Гранде не закусывая, воображая себя парижанином, воображающим себя венецианским дожем.

Потом я еще пару-тройку раз бывал в парке. Однажды под впечатлением от прочитанных ученых книг о Версале, отксерив заметку Короля-Солнца о том, как показывать его любимый сад, я совершил прогулку, выполняя шаг за шагом эту инструкцию, за исключением случаев, когда фонтан или скульптура отсутствовали за давностью лет. Знаменитого лабиринта тогда не было и в помине, несколько отсеков сада только готовились к реставрации, но заветы Короля-Солнца были живы. Последовательность чередования объектов, указания, на что обратить внимание в тот или иной момент, – все вплоть до того, в какой момент надо обернуться, чтобы не пропустить вид на статую Латоны в глубине аллеи, создавало ощущение, как будто ты играешь в представлении, задуманном вездесущим и всевластным автором. Мать Аполлона окружена врагами, превращающимися на наших глазах в жаб и черепах. Этой семейке лучше не перечить.

Помню, что та прогулка закончилась распиванием шампанского на лужайке за Малым Трианоном, где мирно паслись овцы. Это примирило меня с моей подругой, для которой блуждания по парку оказались мукой. Потом она еще долго опасалась заводить разговор о Короле-Солнце.