Ника Батхен - Фараоново племя. Рассказы и сказки Страница 11

Ехала я плацкартом, питая плебейскую страсть к шумным вагонам, забитым разнообразным людом. В купе, как правило, попадаются или чересчур чопорные или слишком разговорчивые соседи, и деваться от них некуда. А плацкарт всегда оставляет простор для наблюдений, мелких деталей, драгоценных любому уважающему себя писателю. Точеные ноги, невесомые щиколотки и страшные, стертые пальцы красавицы балерины, концлагерный номер наколотый на руке старухи, беззащитная улыбка мальчика-дауна, его невнятное «здастуйте» всякий раз, как мимо полки проходит чужой. Мимолетный роман – смазливый комми обихаживает пестро крашенную зрелую фею, ненароком пробегая ладонью по загорелому плечику, подливая в паршивый кофе дешевый коньяк. Бригада животноводов-узбеков переезжает из области в область под водительством золотозубой хатун – она решает по телефону цену будущего контракта, диктует условия – и тут же бежит за чаем для своих закутанных в халаты мужчин.

В этот раз мне почти повезло. Треть вагона занимала харьковская команда по самбо – широкоплечие, бритоголовые, наделенные тяжеловесной грацией украинские Геркулесы. Я любовалась тугими икрами и упругими ягодицами, мясистыми затылками и могучими прессами, шутливой возней молодых здоровых мужчин. При иных обстоятельствах это соседство могло бы быть не слишком приятным, но у резвого стада был суровый вожак. Их тренер, одышливый, полный, пожилой мужчина в неуклюжем советском костюме, с медалью на лацкане, держал своих «мальчиков», словно свору собак на тугих поводках. Видно было, что июльская жара и душный воздух вагона не идут ему впрок, но он сидел, не меняясь в лице. И командовал – спокойным, раскатистым и при этом негромким голосом – заправить постели, разуться, сменить рубашки, достать провизию, убрать пиво и чтоб я его больше не видел. Здоровенные «мальчики» порхали вокруг него, как не всякий сын хлопочет вокруг отца – подносили воду, платок – утереть пот со лба, подставляли к усталым ногам тапочки – и всё это без унизительного подобострастия. Похоже, парни действительно любили своего тренера.

Я лежала на боковушке, укрытая простыней, делала вид, что читаю пестрый журнал, и искоса наблюдала. Пережевывая неизменных жареных курочек, аппетитно хрустя огурцами и пахучим зеленым луком «мальчики» обсуждали соревнования. Медлительный Санек, красуясь синяками на волосатых предплечьях, все вздыхал, что проведи он бросок через ногу вместо захвата, привез бы «золото» вместо «серебра». Совсем юный, улыбчивый богатырь Гриня, наоборот шумно радовался «бронзе» – как я поняла, он вез первую серьёзную награду. Крутоплечий Илья жался в угол, подпирая унылую физиономию здоровенной ладонью – похоже, ему не повезло. Тренер поддакивал, скупо хвалил, недоверчиво щурился, иногда двигал руками, показывая «так надо». Он походил на старого медведя, уже потерявшего мощь, но ещё грозного опытом многих выигранных боев. Интересно, когда он в последний раз выходил на ринг? Или татами – как у них называется эта площадка. Я присмотрелась внимательней – и увидела распухшие губы и следы захвата на запястьях тренера, различила желтеющий кровоподтек на скуле и неловко вытянутую ногу. Если я правильно вижу, синяку два-три дня. Интересно, откуда… я вслушалась в разговор.

– А тебе, Костя, этот клоун тоже предлагал деньги? – настороженно спросил тренер.

– Не, Николай Иваныч, я ж за сто кило тяну, а в ём и семидесяти не будет, – ответил розовощекий Костя, явно гордясь.

– В Шалашкине тоже сто было – и взял, – буркнул смуглый парнишка с верхней полки. – Я ещё когда говорил – берет, змей бесстыжий, а долю судье отстегивает…

Коротким взглядом тренер прервал щекотливую тему:

– Станешь судьёй, тогда и будешь других судить. А пока молод ещё болтать.

– Полюбасу ничего больше не возьмет тот Шалашкин, – встрял в разговор ещё один смуглый, узкоглазый борец с грузным торсом восточного пехлевана. – Доигрался он в Мончегорске, на «Белом медведе». Слил бой, шел по улице злющий, сцепился с местными гопами. Одному руку выдернул, другого башкой об асфальт уложил – и готово превышение обороны. Скучает теперь на нарах.

– Помню я того клоуна, – угрюмо пробормотал Санек. – Всю жизнь буду помнить. Он Данилу Щуренка порвал. Мы с Данилой дружили, даром, что тот за Львов выступал. Дело было на Киевском чемпионате в две тыщи восьмом ещё. Я тогда первый раз на взрослый ковер вышел. И в раздевалке ко мне Даня подходит, смеется – мол, прицепился какой-то богатый чудик, три штуки баксов сулил, чтобы под него лег. Я, – говорит, – сперва отшучивался, потом послал подальше. Тот взбеленился, глаза бешеные стали – ну, я его и поприжал малех. Мы посмеялись, а потом этот гад против Даньки на ковер встал. Минуты не прошло – свалил его болевым. Данька руку поднял, что сдается – а гад его жах и плечо из сустава напрочь. Врачи год бились, не починили.

– Я тоже слыхал, – свесился с полки парнишка. – Клоун этот к армянину подкатывал… как его бишь?

– Сароян? Петросян? – спросил тренер.

– Петросян. Смешной такой, всегда с крестом на шее выходил драться. Говорили, чемпионом Украины станет. И тут проиграл бой бог весть какому ботану – болтали, тот взятку дал, чтобы не в свой вес пойти, а выше, и армянину тоже деньги совал зазря. А вышел на ковер – отмутузил громилу Петросяна, как пацана из Жмеринки. Все ахнули, судью потом коньяком отпаивали. А Петросян из самбо ушел. В семинарию вроде подался, а сперва вообще в монастырь хотел.

– Теперь понял? – тренер тронул за плечо хмурого Илью. – Понял, олух царя небесного, почему я тебя с соревнования снял?

– Нет, – отстранился Илья, по-детски дрогнув обиженным ртом. – Не понял, и понимать не хочу.

Мосластые кулаки тренера сжались, казалось, он вот-вот шарахнет по столику – нет. Медленно взял воды, глотнул, поставил на место маленькую бутылочку, тщательно прикрутил крышку.

– А ты все же попробуй понять, дружок – чай не боксёр, чтобы в голову есть. Коломийца Петра, донецкого мастера, помнишь?

Понурый Илья кивнул. Тренер продолжил:

– Коломиец – взял деньги, овдовел, спился. Иванов Юрка – взял, под машину попал. Шабанов – не взял, проиграл бой, покалечил колено. Олег Липинский – чемпион Харькова, богатырь – проиграл, получил гематому в мозгу, умер. Он у меня учился, Олег, ещё мальчишкой. Я за этим клоуном давно следил, да все никак он мне под руку не попадался. Так что скажи богу спасибо, что ты ко мне сразу пришел. И я скажу, а как доедем – в Лавру схожу.

– Это к нему «скорая» приезжала, Николай Иваныч? – догадался Илья.

– Нет, – поморщился тренер. – Ко мне. Ему врач как мертвому припарки… Да что вы, как маленькие?

На лицах спортсменов проступила одна и та же громкая мысль. Но тренер от неё отмахнулся.

– Не убивал я клоуна. Он сам умер. По правилам. Знаете, что говорят японцы?

– Что именно? – осторожно спросил молчавший до сих пор Гриня.

– Что учитель в ответе за своих учеников. Я клоуна поутру ещё в клубе приметил – щуплый, рыжий, волосы до плеч, глаза яркие-яркие, зрачки широкие, взгляд плывет. Подумал ещё – наркоман. А потом Илья подошел и пальцем ткнул – вот, мол, покупает победу неопознанный гражданин. Ну, я дождался, пока отборочный тур прошел, подобрался к нему в коридоре – и вызвал. Раз, мол, мой ученик, нынче не готов к бою, так, простите великодушно, я за него. Рыжий аж побелел. А я ему улыбаюсь – вопросы? Нет вопросов, по правилам, говорит, биться будем. Условились на девять вечера, благо ключи от зала достать невелика проблема. Посудить я с Кондратьевым Михал Юричем договорился – он калач тертый и приятельствуем мы давно. Пообедать сходил, вас, дураков, проведать, размялся, попрыгал – и никак вникнуть не мог, что не так. Понял, только когда мы с клоуном на ковер вышли. От живого человека всегда пахнет. Табаком, потом, одеждой, одеколоном каким ни есть. Бывает, куртка за день так пропитается, что хоть соль соскребай и разит от неё за версту, и стирка не помогает. А от клоуна вообще ничем не пахло.

Под пристальными взглядами учеников тренер снова глотнул воды, отер со лба испарину и продолжил:

– Гонга не было. Михал Юрич в ладоши хлопнул, мы поздоровкались, разошлись – и тотчас я почуял: зал полон. Знаете этот шорох дыхания, вздохов, шарканья ног, шороха глупых бумажек, шипения газировки, убегающей прочь из бутылки? Я спиной чувствовал взгляды, обернулся даже – а вокруг ни души. Михал Юрич тоже, смотрю, озирается, протирает глаза, как сонный, потом говорит: бой. И тут клоун меня по лбу щелкнул, сволочь такая – обозначил, какой он быстрый. И пошел лупить в голову с обеих рук. Я ухожу, а перебивать не пробую – вижу, удар у него как копытом у лошади, того ему и надо, чтобы кости перешибить. Но по правилам. Все – по правилам.