Алексей Дьяченко - Люблю Страница 11

Всё, что гниению не поддалось и выглядело заманчиво, было заменено на яко бы новое и лучшее, но на деле это новое и лучшее оказалось хуже прежнего. Камнем преткновения стал паркет, а точнее, так называемые Князьковым «полы», которые тот обещал менять. То есть не то чтобы менять, обещали на старую истлевшую паркетную доску постелить новую, что и называлось «заменить полы».

Обещали и стали выполнять и почти всем работу выполнили. В подъезде, где жили Макеевы, не заменили только им, Ульяновым и Трубадуровой. Тем, кто за бесплатный капитальный ремонт, организованный заводом, за то, что лучшее заменили на худшее, не догадался щедро заплатить Князькову, ответственному за проведение. Да, и то, сказать «не догадались» было бы неправильно. Князьков вёл себя так, что не догадаться было невозможно. В семье у Макеевых был об этом разговор и, обдумав все «за» и «против», Полина Петровна решила, что взятка может только унизить рабочего человека. Под рабочим человеком имелся в виду Князьков, а вместе с тем, точно так же в это унизительное положение будут поставлены дающие, ибо это не нормальные, отношения, а воровские. Прожив на белом свете пятьдесят восемь лет, Полина Петровна, к своему счастью, и понятия не имела о другом мире, в котором совершенно прилично то, что она считала неприличным и наоборот, совершенно не приемлемо то, что казалось само собой разумеющимся.

Князьков был человеком того самого другого мира, о котором Федина мама понятия не имела. Считал нормальным получать взятки и при одном упоминании о том, что то, за что берёт деньги, есть его долг, Князькова бросало в холодный пот. А, от таких слов, как христианская любовь, братская помощь он бежал пуще беса, сторонящегося ладана.

Механизм обмана был прост. Пришёл он как-то к Полине Петровне и сказал шёпотом на ушко, что не хочет такой хорошей женщине, отдавшей заводу тридцать пять лет, стелить дрянь, именуемую паркетной доской. Сообщил, приглушив голос, что через неделю на склад прибудет настоящий паркет, превосходный во всех отношениях. Вот тогда то, с превосходным и настоящим, он приедет на белом коне, как победитель, и будет стелить его ей собственноручно. Теперь же, чтобы бригаде перейти на другой подъезд, нужна её подпись, подтверждающая, что всё сделано, выполнено, и вторая в тетрадь, где написано о высоком качестве произведённых работ, без чего бригаде не выплатят премию.

И как не совестно было Полине Петровне вступать в сговор и получать, в отличие от всех остальных, настоящий, она Князькову доверилась и подпись поставила.

И, как говорится «за жадность», а на деле за понятное, естественное желание человека иметь «не дрянь», поплатилась. Так же или почти, что так попались Ульяновы и Трубадурова.

С тех пор, а после ремонта прошло уже два года, Князьков «кормил завтраками», юлил, как уж на сковородке и, как водится, в многочисленных кабинетах никто из жалобщиков защиты не нашёл. Быть может потому, что всем тем, кто мог бы заступиться, Князьков устроил ужин, а может, от того, что такая уж в России вековечная традиция, по которой ищи не ищи, а и среди тысячи чиновников не найдёшь и одной правды.

Узнав о сговоре Полины Петровны с Князьковым и о поставленных ею подписях, Фёдор успокоился и предложил успокоиться обманутой родительнице, но она не успокаивалась, просила звонить и узнавать. Фёдор звонил и узнавал, выслушивал длинные и занимательные истории, принимал в расчёт всяческие уважительные причины и, в конце концов, заниматься этим устал. Его сменила Полина Петровна и так же устала и вот, наконец, добилась того, что сын, снова, обещал интересоваться.

Сидя в коридоре с телефоном на коленях, слушая доносящиеся из трубки длинные, безнадёжные гудки, Фёдор принял решение не ложиться, а сходить прогуляться, тем более, что сон разогнали, а с улицы так заманчиво веяло летом. Он прислушался. Во дворе было шумно. Выбивали ковёр, кричали, ездили на мотоцикле. Всё это сну мало способствовало. Но «идти гулять» означало поздно лечь спать и не встать в час по полудню, не встретиться в два с Леденцовым.

«Значит, надо ехать к Леденцову сейчас, совмещать прогулку с деловой встречей», – решил Фёдор и, оставив телефон, пошёл умываться и одеваться.

После того, как Фёдор ушёл, Максим, позавтракал, покормил кенара, и пошёл на практику. Вышел через десять минут после брата, бежал по лестнице с надеждой нагнать на остановке, и возможно нагнал бы, если бы то и дело не приходилось останавливаться.

Не успел выйти за порог, как наскочил на Рдазову. Она жила этажом выше, с мужем постоянно дралась и на лестничной площадке, чуть ли не каждое утро, стоял или сам Рдазов, вышвырнутый из квартиры в одних трусах, или жена его, одетая в ночную рубашку. Познакомились Рдазовы в больнице имени Кащенко и время от времени полёживали там, то он, то она. Максим не любил эту пожилую, высокомерную особу и не стал бы с ней здороваться, если бы не столкнулся нос к носу.

– Здравствуйте, – мягко сказал Максим.

Рдазова посмотрела на него пристально и ничего не ответив, отвернулась. Максима это задело, он с чувством выпалил ей в спину:

– Что б ты сдохла, старая ведьма!

Поднимавшаяся по лестнице Рдазова остановилась, повернулась и, улыбнувшись, сказала:

– Просто не узнала, ты так возмужал. Оказывается, ты злой.

– Я добрый, – принял извинения Максим и побежал по ступеням вниз.

На лестничной площадке второго этажа остановила Трубадурова.

– Погоди, постой, – начала она. – Ходила к Князькову, пугала, он задрожал, забегал, разложил все свои синьки, говорит – ремонт еще не закончился и наш дом стоит в плане, просто на складе паркета нет. Обещали резервный дать, снять с красного уголка и детского сада.

– Обманывают, – сказал, появившийся, вдруг, в дверном проёме Матвей Ульянов. – Такие крушения в стране… Обманывают. Весь паркет в Чернобыль пойдёт!

И, прячась от строгого взгляда Трубадуровой, Ульянов скрылся так же неожиданно, как и появился.

О Трубадуровой Максим знал только то, что работала она учителем математики в школе, где учился его двоюродный брат Пашка. Дети её, не успев получить паспорт, убежали из дома из-за скверного характера матери и живут по общежитиям. Упавшая пять лет назад с балкона бабка, мать Трубадуровой, сказала приехавшей для разбора дела милиции, что её столкнула дочь. Хотя старуха была не в себе, все, кроме милиции, словам её поверили.

Ульянова Матвея, проживавшего, как и Трубадурова, на втором этаже, Максим знал лучше. Знал все его дворовые прозвища, как то: «Мотя», «Мумия», «Вождь». Знал все смешные и грустные эпизоды его жизни. Двадцативосьмилетний молодой человек, мужчиной его было никак не назвать, со справкой «инвалид детства», занимал во дворе должность добродушного, наивного шута.

– Что это значит: «Инвалид детства»? Детство тебя что ли, инвалидом сделало? «С детства», а не «детства»! – Как-то пробовал Максим разъяснить себе и Матвею, смысл бездумно повторяемых им слов. Но, Матвей не соглашался и твёрдо стоял на своём.

– Нет. Я – инвалид детства! – отвечал он так гордо, словно это приравнивалось к званию «Герой Советского Союза». Избегая сверстников, Матвей дружил с детворой. Детвора вырастала, у них менялись интересы, Матвей оставался прежним и быстро находил себе новых друзей.

– Передай матери, – кричала Трубадурова, воспользовавшемуся паузой и побежавшему вниз по лестнице, Максиму, – что надо собрать подписи со всех жильцов и подать на Князькова в суд!

Выбежав из подъезда, Максим столкнулся со своей коммунальной соседкой. Фрося шла рядом с мичманом, который судя по пустому мусорному ведру в руке, возвращался с помойки.

– Ой, как кстати! – Обрадовалась Фрося, – Максимушка, родненький, помоги!

О том же попросила и мичмана, шедшего с ней рядом:

– Олег, я за услугу услугой. А ведро давай сюда, я понесу.

Просьба сводилась к следующему. Необходимо было помочь приехавшему вместе с ней на такси родственнику. Сам родственник ходить не мог, и Фрося просила поднять на четвёртый этаж сначала его инвалидное кресло, а затем его самого. И, как не торопился Максим, от этого дела отказаться не мог.

* * *

Приехав в центр, и пройдясь по Тверскому и Суворовскому, бульварам, Фёдор нашёл Леденцова там, где и предполагал найти. Генка лениво мёл тротуар у Дома журналистов. Он подрабатывал дворником, будучи при этом студентом четвёртого курса ГИТИСа, актёрского факультета. Рядом с ним ходили две дворняжки. Вертелись под ногами, мешая работать.

Перебравшись через невысокую чугунную ограду и перебежав дорогу, по которой с большой скоростью неслись автомобили, Фёдор подошёл к приятелю.

Бледный, не выспавшийся, похожий на музыканта, попавшего на принудительные работы, Генка смотрел под ноги и подошедшего Фёдора не заметил.