Адель Барабаш - Письма русскому буддисту Страница 11

Что же произошло с победителем? Ему понравилось побеждать. Мнимое чувство неуязвимости, радость и самодовольство.

Кто победил? Нет здесь победы. И у одной стороны, и у другой последствия разрушительные. И те и другие держат в руках мечи, и те и другие готовы проливать кровь, и те и другие продули, потому что уничтожать, разрушать просто – а вот создавать…

Какому такому политическому сообществу будет удобна эта работа, этот глубокий анализ трагедии одного народа, а вместе с ним и всего человечества? Такого политического сообщества я представить не могу.

Ясность зла и смутность добра. Ясность зла в том, что у нее есть цель и цель эта очевидна.

Добро, напротив, смутно, противоречиво, неясно, часто немотивированно. Но если нет ничего этого, никаких личных мотивов, никаких вообще личных побуждений, а все равно спасали «непонятно почему», вот это как объяснить?

– спрашивает Лев Аннинский, вспоминая немцев, спасателей, которые, рискуя своими жизнями, помогали евреям.

Всегда и везде находились люди, для которых не существовало противоборствующих сторон: они не хотели войны, они не разделяли людей на тех и этих, на наших и ваших, и отсутствие мотивов у добра – это норма. Божественная норма.

Как сказал Аннинский, в мире зеркал даже один светильник дает море света, а уж два…

Они есть, и светят потому, что не могут иначе, как солнце светит и греет, и все тут.

На дне души присягнувшего солдата, безотказного винтика системы, безропотного раба божьего таится что-то, не дающее человечеству окончательно озвереть.

Эта мысль, указывающая на бесчеловечность и мотивированность системы как ясного зла, удобна, выгодна власти, политике и ее представителям?

Книга Аннинского – это та карта мира, на которой разрушительная раздробленность земли – наций, религий, понятий, убеждений – сливается в единое целое – человечество, блуждающее, воюющее, страдающее и рычащее не могу иначе.

Зеркальная проекция автора в диалоге с Амосом Озом:

– Наша культура, говорит Амос – это то, чем обладает, народ Израиля…

 – А русская культура, – отвечает Аннинский – это то, чем обладает народ России…

 – А наша склонность к протесту против любой несправедливости, – говорит Амос

 – Так же как и явная наша склонность к протесту против любой несправедливости, – продолжает проецировать Аннинский, – оказывается и евреи «трехнуты» этой идеей?

 Правда, что касается бога, евреи спорят, права качают, а русские хамят – хотя есть ли разница?

 – А мы библию читали, – говорит Оз

 — Ну и мы-таки ее читали, – отвечает Аннинский

Далее они соглашаются с тем, что для диалога с богом ни синагога, ни церковь не нужны.

Оз заканчивает разговор мечтательно – море света, море идей, море светильников, а Лев Александрович с опасением – не будет ли то море света, заревом пожара, в котором человечество сгорит разом и окончательно?

Интересна эта мысль власти, которая, как всегда, жить планирует долго и богато? Вряд ли. Да и вообще, назовите мне тех, кому эта мысль будет выгодна, если все человечество, все его выдумки устремлены на разделение, на разрыв, на наше и ваше, на свое и чужое, на злое и доброе.

Да бог с ними, в конце концов, с силуэтами прошлого! Кто к кому вломился незваный, кто кому накостылял на Калке или на Куликовом поле, кто сжег Рязань, кто Казань. Нынешние татары – вовсе не те монголы, а нынешние русские уже полтысячи лет, как потомки тех и этих. Братья! Так почему же держатся «химеры» национальных характеров, когда все должно уже перемешаться?

Вольной гулевой силой дышит земля. Ищет человек последней истины, полной, совершенной, неиспорченной. По миру идет за ней, все бросает! Легче полмира пройти, чем в себе отыскать.

Одновременно: горним духом дышат, а лесными тропами плутают – плутуют.

Лишь бы те немногие светильники, но много света дающие не плутовали.

Задача этого труда ясна и мотивирована, но со стороны невыгодной власти, значит противоположной, если уж мы привыкли разделять.

Вот там, где речь идет о главном, не возникает вопроса зачем, для чего все это?

Но когда речь идет о действующей власти, меч мудрости прячется в ножны компромисса. Автор задает вопросы, ответы на которые ему очевидны, точнее отсутствие ответов – ясная, мотивированная немота.

Вернемся к вопросу о задачах книги. Политический заказ или нет? Думаю, нет, хотя… А впрочем, скажу одно, так это или нет, автору удалось, как в одесском анекдоте, проскользнуть под дождём между капелек.

Тринадцатый апостол,

или письма о войне

Одно проросшее зерно из миллиона – уже хороший урожай.

Ты пишешь о проекте «Россия». Я ничего не знаю именно об этом секретном проекте, но много слышала о других проектах «Россия».

Я не была на войне, не изучала военную историю, но благодаря тебе много думаю о войне.

Все знания открыты человеку, а за таинственными грандиозными идеями всегда прячется пустота.

Я не буду разгадывать эту загадку. Скорее всего, проект «Россия» создан с целью сплочения военной силы страны одной или несколькими патриотическими идеями. А секретность – для ощущения у мальчиков и мужчин избранности и своей причастности к великим свершениям.

Никто теперь тебе, герою, не ответит на мучительные вопросы и не разрешит твоих сомнений ― ни проект, ни авторы проекта, ни Родина, ни восемьсот твоих безусых мальчиков, которых ты гнал на смерть.

За что они погибли? За проект «Россия»? А что это такое, тебе известно лучше, чем мне. Стоят ли эти тайны или любые другие стольких жизней. Наверное, нет. Но не эти бы мальчики погибли, нашли бы других и «опустили в вечный покой».

Ты умеешь видеть историю сверху: откуда что проистекает, чем оборачивается, и, становясь то Кутузовым, то Наполеоном, и выше: вот этих слева я поставил, вот этих справа я поставил, для битвы поле предоставил (Д. Пригов), проверять их решения, предлагать новые, выявлять заблуждения, разыгрывать бесконечные шахматные партии. Ты знаешь, в какую форму были одеты немецкие солдаты, русские, австрийские, китайские ― от фуражки до сапог. Спроси тебя ночью о военной форме такой-то армии в такой-то войне, и ты за минуту, в мельчайших подробностях расскажешь всё о пуговицах, лентах, полосочках, козырьках:

Мундиры, ментики, нашивки, эполеты.А век так короток – Господь не приведи…

Критики и биографы любят распиливать талантливых людей на проповедников, художников, мыслителей, например, ― в то время как Толстой-художник писал то-то, Толстой-проповедник не находил себе места. Так и тебя придется распилить на историка и командира штаба. Раздвоение очевидно. Если бы тебе удалось соединить эти полюса, притянуть землю к небу! Здесь, на пересечении чуждых друг другу зарядов, в громе и молниях рождается мысль, всемогущая и бесконечная в любую из сторон:

Я пропастям и бурям вечный брат,Но я вплету в воинственный нарядЗвезду долин, лилею голубую.

Английский математик и философ Бертран Рассел сказал: «Многие скорее расстанутся с жизнью, чем пошевелят мозгами, и расстаются-таки». Но ты жив, и тебе дана возможность ими шевелить, тем более ты обладаешь таким опытом.

Помнишь, что всегда тебя спасало на войне, что наделяло смыслом эту жизнь и ту чертовщину:

Полдня они палили наудачу,Грозя весь город обратить в костер.Держа в кармане требованье сдачи,На бастион взошел парламентер.Поручик, в хромоте своей увидяОпасность для достоинства страны,Надменно принимал британца, сидяНа лавочке у крепостной стены.Что защищать? Заржавленные пушки,Две улицы то в лужах, то в пыли,Косые гарнизонные избушки,Клочок не нужной никому земли?Но все-таки ведь что-то есть такое,Что жаль отдать британцу с корабля?Он горсточку земли растер рукою:Забытая, а все-таки земля.Дырявые, обветренные флагиНад крышами шумят среди ветвей…«Нет, я не подпишу твоей бумаги,Так и скажи Виктории своей!»

Стихи замечательные о другой войне. Симонов, известный, прежде всего, поэтическим осмыслением Великой Отечественной, в классификации великого исследователя российской культуры и вдумчивого знатока советской истории – Льва Аннинского, не входит в сообщество 12 поэтов-апостолов ВОВ, а отнесен к другому кругу ― красной масти, хотя и написал о той страшной войне больше всех. Почему? Если говорить о возрасте ― он был всего на 3 года старше самых младших «мальчиков державы». Не в возрасте дело. Может, был дружен с советской властью? Но ведь и утонченный лирик Межиров прославился другими, громовыми строками: